Печать фараона, стр. 61
– Я верю, верю, – успокоила его Ева. – Почему вы сразу не сообщили Смирнову о визите монахини?
– Я был не в себе. Как услышал про монахиню... на меня словно накатило что-то. А потом, когда пришел немного в память, было уже поздно. Позвонил я утром, господина Смирнова не застал, попал на вас... – Он окинул комнату взглядом, будто искал некий важный предмет. – Думаете, монах и ко мне приходил по-настоящему?
Ева в этом не сомневалась.
– Вы видели мужчину или женщину в монашеском облачении? – спросила она.
– Мужчину. Но... я ведь трезвый был! Я вообще малопьющий. Как же получилось, что я ему и дверь открыл, и в квартиру впустил... а потом уснул? Или я все время спал, только двигался, как лунатик?
Хромов переплел пальцы и крепко сжал их, закусил губу. Ох, не нравилось ему все происходящее! От собственных мыслей жуть брала.
– Что монах хотел от вас?
– Не помню... – он опустил голову, стал похож на нахохлившуюся птицу.
– С чего все началось?
– Я... думал о Лиде, – смутился Хромов. – Женщине, которая... которой я симпатизирую. В общем, о моей соседке. – Он кашлянул, заливаясь краской, и стал похож на неуклюжего, стеснительного подростка. – Размечтался, прилег... и незаметно уснул. Мне снился фараон... тот самый, из книги «Египетский крест», и вдруг... кто-то постучал в дверь: тук-тук! Я проснулся... пошел открывать... впустил монаха. Или не впускал я никого? Вот черт! М-ммм-м... в висках ломит. Мм-м...
Он со стоном обхватил руками голову.
Ева предложила эксперимент: она попытается помочь Валерию вспомнить, если он будет выполнять ее команды.
– Давайте, раз надо, – без энтузиазма согласился Хромов. – Попробуем.
– Закройте глаза и сосредоточьтесь, – мягко попросила она. – Вернитесь мысленно в тот момент, когда вы идете к двери. Что вы видите?
– Монаха... в глазок. Я открываю... он входит, говорит со мной... перебирает четки. Да! У него четки!
– Хорошо. Вы видите его лицо?
– Н-нет... нет! Лицо как лицо... обыкновенное, на него падает тень... от капюшона.
– А что он говорит?
– М-мм... не помню... что-то про Великого Змея... О господи! Чушь какая.
– Не отвлекайтесь.
– Он... говорит про склеп. Склеп, где покоилось тело, открылся... через одиннадцать лет он снова закроется. Мы должны успеть. Монах так и сказал: «Мы должны успеть».
Хромов покраснел и взмок от напряжения, его трясло.
– Вы молодчина! – похвалила его Ева.
– «Он открылся», – распахнув глаза, повторил Валерий. – Склеп! Он открылся...
* * *
Старица
В доме Хлебиных пахло сухими яблоками, березовой корой и лыком. Самодельные деревянные полки ломились от туесков разных размеров, плетеных коробов и корзиночек.
– Это мой Иван балуется, – сказала хозяйка. – Он постарше меня будет. Тоже печник: отец мой его научил. Как печи ладить перестал, то на рыбалке пропадает, то за лыком ходит, то сидит, плетет лапти да короба на продажу. К нам за ними перекупщик приезжает раз в месяц, из Москвы. Хоть какие-то деньги!
Смирнов не выпускал из рук странную вышивку, привлекшую его внимание. Федотья заметила, усмехнулась.
– Оставьте, – вздохнула она. – Мамины сказки для детей.
– Какие сказки?
– Да... неудобно повторять. Мама просто помешалась на собственных выдумках. Вообразила бог знает что! Понимаете... она верила во всякие романтические бредни и пыталась вбить их в голову сначала мне, потом Насте и Яне. Неловко вспоминать. Уж Ваня мой как возмущался! Они с мамой из-за этого пару раз серьезно повздорили, потому-то она наотрез отказалась к нам в Старицу переезжать, даже когда заболела. Так и жила у себя в Рыбном, и умерла там.
– Я вас очень прошу, – умоляюще произнес Смирнов. – Вы меня заинтриговали! Объясните, в чем суть дела.
Федотья неохотно согласилась.
– Смеяться будете, – застеснялась она.
– Нет, клянусь!
– Ладно. Раз человек просит, надо уважить. С чего начать только? Ну... пожалуй, с дерева. Есть неподалеку от Рыбного, на скалистом берегу Волги, дерево... вернее, было. Рос там раскидистый, могучий ясень, по легенде, посаженный самим Кудеяром-разбойником; ствол его обвивал нарост в виде толстого жгута, похожего на змею. Шли годы, дерево состарилось, усохло, а рядом выросло новое. Теперь уже и этот ясень состарился, ствол его стал жилистым, будто наростами покрылся: издалека выглядит как кольца гигантского полоза. Так его и прозвали – «змеиное дерево». Существует поверье, что полоз охраняет ключи от смерти.
– Как вы сказали? – не понял Смирнов. – От чьей смерти? От Кощеевой? Какое-то яйцо, а в яйце иголка... если ее сломать, Кощею конец придет.
– Кощей тут ни при чем, – возразила женщина. – Это поверье издалека тянется, со времен польско-литовского нашествия. Вы историю учили в школе, про Смуту, про Лжедмитриев, как в начале семнадцатого века короновали польского ставленника-самозванца на российский престол? Как его потом убили в Кремле? Как из Польши явился второй Лжедмитрий – Тушинский вор? Как была освобождена Москва, а остатки недобитых польско-литовских отрядов устремились на север, грабили и жгли города, деревни, монастыри? Тогда и Старица была жестоко разгромлена, разрушена.
– Вы прекрасно осведомлены о Смутном времени, – нарочито восхитился сыщик. – Откуда такие познания?
– Да с маминых же слов! Это часть сказки... про любовь русской золотошвейки к раненому в бою молодому польскому шляхтичу. Мне столько раз приходилось ее выслушивать, что любой бы наизусть выучил. Девушка, мол, подобрала истекающего кровью воина, перевязывала его раны, выхаживала... и полюбила всем сердцем. Любовь не знает различий, ей неведомы сословия и вражда, она неподвластна земным законам. Любовь приходит и уносит счастливых избранников на своих крыльях в небеса...
Смирнову показалось, что он наблюдает представление в театре абсурда. Приехал разузнать про Яну, найти ниточку, которая приведет его к причинам убийства по меньшей мере двух женщин... а вынужден заниматься вышитыми тряпками и сказками про белого бычка. Впрочем, про бычка он, пожалуй, переборщил.
– Вы не слушаете, – заметила рассказчица. – Сами просили, а теперь не слушаете. Я же предупреждала, – ерунда все это и... сплошные романтические бредни! Глупости, одним словом.
– Нет-нет, простите! Я просто задумался... извините, ради бога, продолжайте.
– Продолжать-то уж больше нечего. Золотошвейка полюбила красивого поляка, врага, захватчика, пришедшего грабить и убивать ее народ, а... сердцу не прикажешь. Кстати, подобрала она его, на свою голову, у того самого дерева! Как он там оказался, неизвестно. Наверное, в каменоломнях хотел спрятаться, спасти свою жалкую жизнь от праведного гнева русских стрельцов, да не дополз... сил не хватило. У нас берега реки крутые, все изрыты добытчиками белого камня. Еще исстари в окрестностях Старицы разрабатывали белый мрамор – он веками стоит, не теряя ни цвета, ни прочности. Вы поглядите на древние постройки! Недаром наш город называли белокаменным.
– Так чем любовная история закончилась? – тоскливо спросил Смирнов.
– Известно, ничем. Хотели они тайно обвенчаться, а вера-то разная... он – католик, она – православная: видать, не сладилось. Поляк умер от ран, а девушка до самой кончины горевала, оплакивала своего возлюбленного и вышила на шелке тот берег, где дерево стояло, реку и герб того шляхтича. Вот он, неприметный вензель, – Хлебина указала на вышитый золотой ниткой значок из букв и завитушек. – Мама еще говорила, будто перед кончиной поляк попросил отвезти его к тому дереву, – там, дескать, ключ от смерти хранится. С тех пор, наверное, молва и пошла.
– Ну и как? Возили его?
– Кто ж знает? Не годы, века пролетели! Что было, то быльем поросло. Думаю, выдумки все это. Вышивка каким-то образом переходила в родне золотошвейки из рук в руки, пока не оказалась у Лукерьи, матери моей. Выходит, мы приходимся той девице дальними-дальними родственниками.