Московский лабиринт Минотавра, стр. 56
Я не ждал ответа. Я знал, что никто мне ничего не сумеет объяснить. Я пошел прочь.
Мы расстались, разошлись в разные стороны. Но яд, попавший в наши жилы при укусе змеи, продолжал свое разрушительное действие. Я надеялся, что это пройдет, но все только усиливалось. От этого негде укрыться, спрятаться, оно настигает.
Они нашли меня и поведали нелепую историю. Они умоляли меня помочь им повернуть все вспять. Они сказали, что знают, как и где это можно осуществить. Они казались еще большими безумцами, чем я.
Единственное, на что я согласился, – повторить. Это была ошибка.
Нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Нельзя в полной мере пережить во второй раз минувшее. Нельзя повернуть время вспять. Ужасное путешествие было заранее обречено на провал. Я не смог, и они не смогли. Мы пытались! Мы перешагнули через свой страх, но сделали это впустую.
– А может быть, он сам хотел умереть, – говорили они. Убеждали меня. – Может быть, он сам хотел, чтобы его убили. Он грезил свободой, мечтал о ней. Он даже не сопротивлялся. Почти. Разве что только для вида. Чтобы история казалась правдоподобной. Он вырвался на свободу! Он вышел наружу, на поверхность, и поселился в нас. Если мы не загоним его обратно, нам конец. Конец!
Волосы шевелились у меня на голове от их слов, сердце замирало. Я отказался. Я не мог! Не мог.
– Ты пожалеешь, – сказали они. – Ты не можешь оставаться непричастным.
Яд разъедал их быстрее, чем меня. Они были пропитаны им – насквозь.
– Раз мы не можем вернуться туда, придется поступить по-другому, – настаивали они. – Нужно предотвратить самый первый момент ужасного заблуждения. Начать все сначала и закончить так, как должно. Как завещали боги.
– Какие боги? – не понимал я.
Они бредили, и я бредил вместе с ними. Они звали меня, умоляли, угрожали. Я нашел в себе силы сказать «нет». Они отчаялись обратить меня в свою веру.
Когда я увидел Двуликую, догадался: участь моя решена. Возможно, я на ложном пути, время покажет. Если я буду жив через две недели, через месяц – значит, все в порядке и весь этот страх порожден моим собственным воображением, пораженным «сумеречной зоной».
Если я буду жив, эти строки никто не прочтет.
Любопытство – слишком мощная сила. Оно бывает непреодолимым. Желательно не соблазниться и не пострадать, говорю вам искренне, наученный горьким опытом.
Если же вдруг, паче чаяния, кто-либо заинтересуется моими записями, забудьте о них как можно скорее. Уничтожьте файл! Порвите лист с планом подземелий, сожгите его, развейте по ветру. Ради вашего же блага!
Почему я сам этого не сделал? Правильный вопрос. Я уже отравлен, я – «меченый». Мне нужно искать противоядие, если оно вообще существует. Я обречен искать выход. Я – наполовину мертвец. А впрочем, возможно, уже и труп. Трупы не дают советов. Рискните поверить мне, и вы останетесь живы и невредимы.
Написал я вышеизложенное для личного пользования, так как на память свою более рассчитывать не смею. Если она мне еще понадобится...»
Сыщик еще раз пробежал глазами последнюю строку. Жутковато...
– Угадал, парень, – вздохнул он. – Ты уже труп. Двуликая не обманула. Но за совет спасибо. С и К! Опять эти две буквы. Что они скрывают или на что указывают? На кладбище Симонова монастыря?
Разговор с худущим подростком, копавшимся в куче строительного мусора неподалеку от трапезной, всплыл в его памяти.
– Есть еще вариант! – хлопнул себя по лбу сыщик. – Как же я сразу не догадался. СК... ну, конечно!
Глава 23
Москва. Октябрь
Ева любила эти ясные осенние дни, когда необыкновенная четкость красок делает прощальный блеск природы особенно прекрасным. Каждая веточка с задержавшимся на ней лимонным, бурым или багровым листом выделяется на голубом фоне небес, словно на полотне средневековых мастеров кисти. Солнце покрывает все вокруг бледным золотом. Запах опавшей листвы перемешивается с холодным воздухом, насыщая его горечью...
Ева и Проскуров молча прогуливались по пустому скверу.
– Почему вы пригласили меня сюда? – не вытерпел он и первым нарушил это молчание.
– Хочу узнать вас. Почувствовать, что вы скрываете.
– Откровенно!
– Из нас двоих кто-то должен быть искренним, – улыбнулась Ева. – Вы не можете себе позволить такую роскошь. А я – вполне!
– Отчего вы невзлюбили меня? – спросил Проскуров. – Подозреваете в скрытности, хуже того – во лжи. Чем я заслужил вашу неприязнь?
Ева обошла лужу, любуясь плавающим в ней желтым листом.
– Золотая гондола! – мечтательно произнесла она. – Будь я художником, написала бы картину: «Венецианские мотивы московской осени». Вы умеете восхищаться пустяками жизни, Эдуард?
– Что? – рассеянно переспросил он.
Ева засмеялась.
– Почему вы не познакомили Нану со своими родственниками? Братом, теткой? – перешла она к более прозаическим вещам.
Проскуров пожал плечами,
– Нана очень скромна, застенчива, она похожа на улитку, которую приходится вытаскивать из ее раковины. Мне не хотелось ее травмировать. Со временем она привыкнет, и все образуется. Знакомство с родственниками – это всего лишь часть ритуала, каких-то общественных условий, правил. Нельзя ради соблюдения условий причинять боль и неудобства любимому существу.
Ева остановилась, внимательно посмотрела на своего спутника.
– О-о! Что я слышу! Какие речи... Почему я не могу вот так взять и легко вам поверить? А, Эдуард?
Он смешался.
– Вы довольно проницательны, неожиданно прозорливы для женщины, – вздохнул Проскуров. – Если быть до конца честным, Нана не горела желанием представляться моей родне. Она и со своими знакомила меня неохотно. Такой уж у нее склад характера... замкнутый.
– Вас это не настораживало?
– Настораживало, – признался он. – А с другой стороны, нравилось. Женщина, которая обращает много внимания на окружающих и любит привлекать его к себе, – не мой идеал.
– Вы, значит, затворниц предпочитаете, монашенок! – съязвила Ева. – Этаких непорочных девственниц-недотрог. Чтобы только вы, единственный и неповторимый, могли к ним прикасаться!
– Не к ним, а к ней.
– Еще спрашиваете, почему я вас невзлюбила?! Сами-то вы тоже непорочный девственник?
– Я – мужчина.
– Вот! – взорвалась она. – Грех ищет в других святости, а находит...
– На что вы намекаете? – не дослушал Эдик.
– Вам не приходило в голову, что поведение Наны могло быть напускным? Не только вы играли роль добропорядочного жениха. Она познакомилась с вами, изучила вас и притворилась той невестой, которую вы хотели видеть рядом с собой.
Проскуров бросил на нее горящий взгляд, побледнел.
– Ради денег, что ли? – выговорил он, сжав зубы.
Ева использовала излюбленный прием Смирнова: ошеломить собеседника противоречивыми выкладками, выбить у него опору из-под ног, забросать дерзкими предположениями и сделать из свидетеля или потерпевшего – подозреваемого, а то и обвиняемого. «Расшатанный», потерявший уверенность в чем-либо человек невольно проговаривается, открывая свои самые потаенные мысли и намерения.
– Нана оказалась не той, за кого себя выдавала! – дожимала Ева. – Вы проморгали, господин Проскуров, не разглядели ее истинное лицо до свадьбы. Но после, оказавшись наедине с женой, проводя с ней медовый месяц, с утра до вечера, ночь, снова утро, вы начали осмысливать происходящее. Вы догадались или, по крайней мере, заподозрили...
Она сделала выразительную, долгую паузу... и Эдуард не выдержал.
– Да... я начал замечать, что Нана о чем-то часто и глубоко задумывается. А однажды от нее пахло хорошим, дорогим табаком. Хотя я никогда не видел ее с сигаретой. Более того, она утверждала, что не курит. Ну и... многое другое.
– Например, знакомство с Олегом Хованиным Нана от вас скрыла. – Ева пустила в ход основной козырь. – А вы узнали и начали следить за ней, застали жену и двоюродного брата в недвусмысленный момент! Что вы почувствовали? Решили убить их обоих?