Иллюзии красного, стр. 79
– Так он и в самом деле что-то нашел?
– Наверное. – Рита пожала плечами. – Хотя никто ничего не видел. Так, Пантелеймон Аркадьевич говорил, что в больнице ему санитарка рассказала, будто Ник в бреду то про кольца какие-то бормотал, то… про серьгу, которая его преследует. В основном про серьгу… И знаете что странно? Серьги ведь парное украшение! А он все про одну…
Влада аж пот прошиб. Он почувствовал, как во рту мгновенно пересохло, и сердце забилось где-то в горле. Вот оно что! Серьга! Ах, какая удача! Умница Валерия, правильно догадалась – с серьгой не все так просто.
– Да, история… – с трудом сохраняя самообладание, произнес Влад. – А как Пантелеймон Аркадьевич, сильно переживает?
– Ну, как же! Ведь это его сын родной, притом единственный. Господи, вот горе –то!
– Простите, а в какую больницу отвезли Николая? Хочу проведать его. Жалко парня.
Влад, скрывая нетерпение, записал адрес больницы, вежливо распрощался и, провожаемый томным Ритиным взглядом, вышел из кабинета. Ему хотелось как можно скорее увидеть Ника.
ГЛАВА 26
…Сумерки быстро сгущались, и Сервий уже почти не видел фигуру человека в плаще. Ему удавалось не упускать серую тень из виду только благодаря некому странному потоку леденящего холода, который, словно невидимый хвост тянулся за то показывающейся, то растворяющейся в тумане фигурой…
Гладиатору стало не по себе, хотя он не хотел в этом признаваться. Неприятный озноб сковал тело, ледяной молнией пробегая по позвоночнику. Он на мгновение остановился, глубоко вдохнул несколько раз, поднял голову и посмотрел на небо – серое и низкое, оно чуть моросило мелким дождем, оставляющим на его дорогом белоснежном плаще грязные пятна.
– Великий Зевс! Что за грязный дождь? Впервые вижу подобное…
Сервий оглянулся вокруг – холмистая местность, затянутая зловещим туманом, серо-розовым в закатном свете края неба у горизонта, готового вот-вот погаснуть, произвела на него тягостное впечатление. Угрюмые и мрачные пустынные возвышенности, простирающиеся в разные стороны и уходящие в бесконечность, казались очарованным миром Ушедших Душ, Пустыней Забвения… Звуки как будто замерли, все остановилось, кроме непрерывной грязной пелены дождя. Фигура в плаще исчезла.
Гладиатор в бешенстве оглядывался – ни одного дерева, только чахлые кусты да выгоревшая от зноя трава. Спрятаться негде. Так куда же запропастилась проклятая тень? Сам не зная, зачем, он выхватил меч из ножен и начал кружить по тому месту, где в последний раз видел серый плащ. Стремительно заливающая пространство темнота делала его задачу все более трудной. Но Сервий не привык отступать. Он никогда не отступал. Иногда, во время боя, он делал вид, что его силы на исходе, и когда противник вполне верил в это и терял бдительность, молниеносный клинок Сервия отсекал его глупую и доверчивую голову.
– Никогда не соглашайся с поражением, – говорил ему старый воин, обучавший его искусству владения мечом, – ибо только после того, как ты согласишься, что проиграл, или можешь проиграть, ты действительно проиграешь. Поражение всегда происходит сначала в твоем сердце, а потом уже в бою. Только в такой последовательности. Ты – единственный в этом необозримом мире, способный победить себя. Больше никто. Ты сам создаешь свое поражение, – никто, даже сама смерть не может сделать этого.
– Но как же, учитель, разве смерть не отнимает все мои силы? Ведь мертвый я уже не могу сражаться!
– Ты еще слишком молод, а я уже слишком стар. Ты можешь не понять этого, но я все же скажу тебе… Они могут отобрать только твое тело. Только тело. А душу ты отдашь им сам, если согласишься, что проиграл. Посмотри на эти звезды над степью. Они кажутся такими недостижимыми, далекими и величественными в своем сиянии… А ты – просто маленький мальчик, замерзший и сидящий у костра, и тебе трудно поверить, что на самом деле ты велик, могуществен и непобедим. Звезды будут светить невообразимо долго, но в конце концов они погаснут. А твой дух неугасим. Над его огнем никто не властен. И только ты, своим малодушием или неверием в собственную Силу, можешь погасить его.
Старик сидел у костра, грел свои больные кости, изуродованные в бесчисленных битвах. Его жилистое, покрытое шрамами тело, было еще крепким. На суровом, словно высеченном из камня, лице, огонь оставлял красные отблески, причудливо изменяющиеся. Маленькому Сервию казалось, что по лицу учителя проходят пожары всех осажденных и разгромленных городов, горящая смола, льющаяся с крепостных стен, пламя погребальных кострищ и поминальных тризн… Черная и глубокая степная ночь смотрела на походные шатры, повозки, спящих людей своими мерцающими глазами; ветер, приносящий с сожженных полей запах горелой пшеницы и чабреца, навевал томительные сны о далеком доме, о женщинах с длинными волосами и нежной кожей…
Нога гладиатора внезапно провалилась в какую-то яму, от неожиданности он чуть не упал. Погрузившись в свои воспоминания, Сервий на какой-то миг словно забыл, кто он и что привело его сюда… Где же фигура в плаще? Уже совсем темно. Он попытался вытащить ногу и провалился еще глубже. Чувствуя, как оседает под ним земля, он сделал еще пару движений, которые привели к тому, что под ним что-то разверзлось и он, увлекая за собою лавину осыпающихся комьев, рухнул в темную, гулкую бездну.
К счастью, высота падения оказалась небольшой. Блестяще натренированное тело само сгруппировалось и устояло на ногах. Гладиатор пришел в себя и начал осматриваться. Где это он? Глаза постепенно привыкли к темноте, и он смог рассмотреть неширокий, уходящий вдаль коридор. Неужели старые каменоломни? Великий Зевс! Если он сам не выберется, здесь его ни за что не найдут! Сервий поднял голову и посмотрел вверх – небольшое, проделанное его рухнувшим телом отверстие, было почти невидимо. Над поверхностью старых каменоломен воцарилась пахнущая пеплом ночь…
Гладиатор не привык долго предаваться унынию. Его немного беспокоил запах пепла: откуда бы ему взяться? Запах стоял над всем городом, садами и виноградниками, полями и даже над морем, перебивая привычную вонь гниющих на берегу водорослей, выброшенных недавним штормом. Странно все это: то жестокая буря, бушевавшая несколько дней, то внезапно, как бы без всякого перехода установившийся неподвижный, безветренный зной, какой-то непроходящий туман, стелящийся в долинах и покрывающий рваными клочьями вершину горы, и, наконец, появившийся несколько дней назад, этот вездесущий запах пепла… Что все это может значить?
Сервий вспомнил, что из-за этого тумана не стало толком видно гору. Ему показалось, что над ее вершиной как будто бы вьется дымок. Потом, когда однажды ненадолго небо прояснилось, стало видно, что над самой вершиной образовалось нечто вроде темного облака. Это было очень необычно. Он тогда даже показал облако Терции, и она удивилась. Сервий невольно улыбнулся, представив вновь ее круглое смеющееся лицо с ямочками на полных щеках, и сердце его забилось сильнее. Что-то эта женщина с ним сделала… Состояние расслабленности и согласия со всем этим миром, раз в нем есть она, и даже чувство удовольствия от ощущений этого мира, его звуков, запахов, от возможности прикасаться к мокрой от дождя траве, бархатистым персикам, теплому и мягкому телу женщины…охватывали его каждый раз, когда он видел Терцию не только наяву, но и в своих мечтах. Все время, пока он не видел ее, было непрерывно длящимся сном о ней, – о ее несколько великоватых губах, о ее жестких, упругих завитках на затылке, обо всех ее милых несовершенствах, которые делали ее такой желанной…
Гладиатор беззаботно шагал по проложенному рабами, добывающими камень, коридору. Темный туннель уходил вглубь. Сервий подумал, что он хоть и с трудом, но видит дорогу. Казалось, в затхлом сыроватом воздухе подземелья висела какая-то взвешенная светящаяся пыль, тусклый туман, позволяющий ориентироваться в узком замкнутом пространстве лабиринта. Сбоку несколько раз промелькнули то ли ниши, то ли боковые ответвления. Неподвижный воздух, насыщенный известковыми парами, становился все тяжелее для дыхания. Сервию представлялось, что в катакомбах должна быть кромешная тьма, и его удивляла видимость освещения коридора, хотя никакого источника света он, как ни старался, не смог обнаружить.