Черная жемчужина императора, стр. 53
Многие семьи в годы советской власти открещивались и просто боялись поддерживать связи с «неблагонадежными» родственниками, и Эрманы не были исключением. Сводная сестра – не родная, и дедушка Альбины не переписывался, не встречался с ней и почти не вспоминал ее. Эрманы даже не знали о пожаре и ее смерти в Благовещенске.
– Благовещенск! – воскликнула Ядвига Филипповна. – Такая даль! Однажды мне предложили командировку туда… на конференцию по кардиологии: обмен опытом между восточной и западной медициной. Но папа строго-настрого запретил ехать. Дочка, – сказал он, – нам не нужны неприятности. Вдруг тебе захочется навестить несчастную Лизоньку?! Это может возыметь самые ужасные последствия.
– Почему он назвал ее «несчастной»? – спросила Ева.
Докторша поджала губы.
– Не знаю. Наверное, из-за всех этих перипетий, связанных с эмиграцией, с расстрелом, с лагерями. Честно говоря, мы с мужем старались не вникать в семейное прошлое. Елизавета не подавала о себе никаких вестей, мы, естественно, тоже.
Профессор Эрман все время молчал, изредка вставляя короткие фразы. Оба понятия не имели ни о дочери «несчастной Лизоньки» Екатерине, ни о ее внучке Анжелике, пока последняя не появилась в Москве и не позвонила им.
– В сущности, мы поверили ей на слово, – признался профессор.
– А такой человек, как Аркадий Николаевич Селезнев, вам знаком?
Они подумали, покачали головами. Их лица, жесты и мимика, образ мыслей приобрели сходство, как у людей, которые долгое время живут вместе.
– Нет… возможно, кто-то из пациентов, но мы не помним.
– Может быть, вы знаете Александра Шершина? – на всякий случай спросила Ева.
Эрманы с сожалением развели руками – одинаково и почти одновременно. Ни о каком Шершине они даже не слыхали. Опять предположили, что мог быть такой среди студентов или больных, но разве упомнишь?
Вопрос о Красновской вызвал ту же реакцию.
«Неужели я пришла сюда напрасно?» – тоскливо подумала Ева.
– Жаль, – удрученно сказала она. – Значит, нет никого, кто мог бы хоть что-нибудь вспомнить о Елизавете из Благовещенска и ее дочери, об отце Лики?
Эрманы расстроились. Как все интеллигентные люди и потомственные врачи, они считали своим долгом принимать близко к сердцу проблемы окружающих. Кроме того, они прониклись к Еве искренней симпатией.
– Постойте-ка… – спохватилась вдруг профессорша. – Кажется, папе пару раз присылала открытки подруга его сестры. У меня совершенно из головы вылетело!
– Какие открытки? – оживилась Ева.
– Поздравительные, разумеется. Но папа, скрепя сердце, ей не ответил, и открытки перестали приходить.
– Мой покойный тесть был чрезвычайно осторожен и щепетилен во всем, что касалось семейного благополучия, – важно произнес профессор. – Он не мог поставить нас под удар.
Ева заволновалась. Не дай бог, «осторожный тесть», во избежание каких-то воображаемых неприятностей, выбросил драгоценные открытки!
– Где они? – замирая от страха, что патологическая забота Эрманов о собственной безопасности уничтожила все следы неугодной родни, спросила она.
– Должно быть, среди папиных бумаг, – нерешительно произнесла Ядвига Филипповна. – Если он их не выбросил. Пойду, взгляну.
Архив покойного хранился в лакированном ящичке с деревянной ручкой и старинными накладными замками, тронутыми ржавчиной.
– В таких ящичках некоторые земские доктора носили свои инструменты, – объяснил профессор. – Это реликвия. Жена складывает туда старинные безделушки, которые дороги ее сердцу, семейную переписку и фотографии.
– После смерти папы я ничего не стала перебирать, – со слезами на глазах вымолвила она. – Не смогла. У меня и теперь руки дрожат.
Среди содержимого заветного ящичка было много разных писем и открыток, подписанных женщинами. Сверяя даты на штемпелях и фамилии, профессорша отобрала две с поблекшими видами на заснеженный Кремль.
– Вот, кажется! – обрадовалась Ядвига Филипповна. – Давние поздравления с Новым годом и Рождеством. Тогда было не принято отмечать Рождество… Как все в жизни меняется! Здесь есть обратный адрес, фамилия и инициалы.
– Вряд ли женщина еще жива, – профессор охладил энтузиазм Евы, с которым та потянулась к открыткам. – Больше четверти века пролетело.
Эрманы позволили Еве взять открытки себе.
– Если они вам помогут, мы будем счастливы, – сказали они, прощаясь. – Вы звоните, приходите, когда понадобится.
Ева благодарила, улыбалась. Она с чувством глубокого удовлетворения спрятала открытки в сумочку. И подумала: «Про скандал в «Элегии» Альбина, похоже, родителям не рассказала… как и о его трагическом продолжении».
Глава 23
Эксперт, зевая, давал Смирнову пояснения:
– Твоя «японская шпилька» не что иное, как китайская рукавная стрела. Где ты ее взял? Обчистил магазин восточных редкостей? Эта штуковина произведена в Китае. Видишь, на ней клеймо стоит? Возьми лупу. Работа тонкая, так не разглядишь.
Смирнов, вооружившись оптикой, уставился на стрелу. На месте, указанном экспертом, красовался выгравированный иероглиф.
– Знак дракона, – сказал эксперт.
– Чего ты все зеваешь и зеваешь? – рассердился сыщик. – Не выспался?
– Выспишься тут с вами! Я полночи в Интернете просидел, искал аналоги твоей штуковины, а вторую половину корпел над книгами. Думаешь, мне часто подобные вещички приносят? Ты первый.
– Ладно, прости. Нервы! – оправдывался Всеслав. – Расследование у меня сложное, никак не разберусь.
На самом деле его раздражало все чаще накатывающее ощущение узнавания происходящего. Вот и это крошечное клеймо он уже где-то когда-то видел. Где? Когда? И едва эксперт открыл рот, он уже знал, какие слова услышит: знак Дракона. Что это? Ясновидение прорезывается, или…
– О, черт! – не сдержался он. – Черт!
– Не ругайся, – миролюбиво произнес эксперт. – Не поможет.
Смирнов стоял посреди лаборатории со смешанным чувством растерянности и острого беспокойства, вспомнил совет Евы обратиться к восточному магу, проконсультироваться по поводу «состригания волос», «сажи» и «перьев дракона». «Хочешь, чтобы меня на смех подняли?» – возмутился тогда Всеслав.
Теперь его мнение изменилось.
– Ты не знаешь какого-нибудь мастера по восточным ритуалам и прочим китайским премудростям? – спросил он у эксперта.
Тот, на удивление, не засмеялся.
– Это ты правильно решил: надо поговорить с профессионалом. Сейчас я залезу в базу данных, найду подходящего человека. Одну минуту! Держи адрес, – засиял радостью эксперт. – Восточный маг Огулов слывет знатоком восточной философии, мифологии и всяких колдовских тонкостей. Поет мантры, очищает карму и обладает способностью открывать «третий глаз». Иди, пообщайся, может и тебе откроет!
Смирнов взял у эксперта листок с адресом и вышел из лаборатории.
На улице стояла настоящая весна: тротуары высохли на солнце, в лицо дул теплый, душистый ветер, окна домов весело блестели, девушки улыбались, шли навстречу, стуча каблучками легких сапожек.
«У меня помрачение рассудка, – думал, глядя на них, Смирнов. – Люди живут простой, обыкновенной жизнью, никуда не лезут, не сушат себе мозги… и счастливы! Неужели нельзя забыть обо всех этих скрытых силах, тайных связях, знаках судьбы, драконах и наслаждаться красотой мира, смеяться, любить?»
«У тебя не получится, – ответил ему внутренний голос. – Реальность, которую ты созерцаешь, двойственна, как инь и ян. Она содержит и свет, и тьму. Зрячий не может добровольно стать слепым. Ты и вправду хочешь видеть только одну сторону бытия?»
– Нет, – выдохнул Всеслав. – Конечно же, нет! Это мгновение слабости. Было и прошло.
Увлекшись диалогом с самим собой, он не заметил, как оказался на улице, указанной экспертом. Покровский бульвар… шум голых деревьев, акварельные фасады домов с облупившейся после зимы краской… хорошо!