Кроссворд игральных автоматов, стр. 1

Глеб Соколов

Кроссворд игральных автоматов

Поэма в прозах

1. Милый дядя

– Дядя, милый дядя!… Ты не знал моего дядю!… Что это был за человек!

Они по-прежнему стояли в пробке. Кошелев успел сбегать за пивом. На заднем сидении таксикэба «Ситройон» разложили сырок, колбаску, хлебушек.

Дядя Матвей был глуп и потому на свое счастье не смог освоить серьезную профессию. Из него не вышло врача, инженера или даже издерганного снижением товарооборота продавца бытовой электроники. Долгое время он прозябал, не в силах обнаружить своего места сначала в советской, а потом и в рыночной экономике. Смирившись с участью презренного идиота он пошел в ту сторону, откуда в те годы с негодованием отворачивались тщеславные юноши, лелеявшие в себе предпринимательскую жилку. Он победил их. Он доказал, что это не он, а они – идиоты, и жилка здесь трепетно бьется вовсе не там, где она бьется там, на Западе.

Жилка эта – хитрая бестия, угадать ее петляния трудно. Каждому тщеславному юноше я бы посоветовал не читать учебников, а изучать опыт какого-нибудь своего дяди Матвея. Такие, как он, всегда стоят к жилке ближе, чем высоколобые книжники. Пока те морочат друг-другу голову про то, как должно быть, золотая жилка бьется в пухлой изящной ручке дяди Матвея.

– Ты не поверишь, но Скотопасские – старинная дворянская фамилия. Мы не пасли скот. Мы владели скотами. Отсюда и фамилия – сын тех, кто пасет скотов – скотопасов – скотопасских сын – Скотопасских. Не мог же дядя с такой фамилией руководить налоговой инспекцией!… Это не политкорректно. Он решил взять себе другую. Но не отказываться от нашего поистине дворянского фамильного прозвания, а слегка преобразовать его. Сначала дядя убрал Пасских. Получилось Матвей Скот. Дискредитирует. Дядя облагородил: Матвей Скотч. Вот это уже совсем другое дело!…

– Скотч… Скотч… Подожди… Это откуда?…

Угрюмый водитель двинул модный «Ситройон» с места. Двигатель работал беззвучно: казалось, что «шеф», вцепившись в руль, просто перебирает в дырке под сиденьем ногами, медленно движа таксикэб вперед.

– Шотландец! Шотландский виски. Идея пришла дяде в баре, где он этот самый скотч и пил. Матвей Скотч! Звучит. Я тоже со временем возьму себе эту фамилию. Дэн Скотч!… Абсолютный лидер на рынке!… Скоро мы вернем себе родовое поместье – Кремль. А ты станешь моим первым крепостным мужиком. Будешь отдавать мне десятину, – Дэн воодушевился. Импортное пиво было отменно. – Заведешь кур на балконе и станешь отдавать мне каждое десятое яйцо, которое они снесут.

– Сначала пусть твой дядя Матвей выйдет из тюряги!

– Это не проблема. С его связями он там не задержится… Можешь быть уверен, ему привезут выходной костюм прямо в камеру. И он отправится на вечеринку у мэра… Чистый и самодовольный он будет реготать над анекдотом, рассказанным начальником тюрьмы. Этот будет там же и будет одет в такой же полосатый костюмчик, как и дядя. Ворон ворону глаз не выклюет! Они там все в полосатых костюмчиках, точно беглые каторжники. Только полоска – уже!

Именно в эту секунду мобильный телефон Дэна Скотопасских заиграл бравурную трель, радостно оповещая окружающую публику, что в его электронное чрево из воздуха гадюкой вползло сообщение. Беда была в том, что после аварии с первым изящным «рено» Дэнова мобила оказалась в окружении посторонних людей. Проще говоря, телефон у Дэна забрали крупные мартышки.

«Найми адвоката. Меня все кинули» – писал безутешный дядя.

Но Дэн не читал его писем, кроме самого первого.

– Мне нужно одиннадцать тысяч!…

– Никто не даст тебе этих денег, – Виталий был крепко уверен в том, что говорил. – Да и зачем они тебе?… Скоро ты станешь миллионером.

– А как мы доедем до Пушкино? На электричке?…

– А что такого?! Наберем пива и поедем…

– Нет уж, извини. Такие мучения – не для меня. Пиво – это прекрасно. Но тащиться в Подмосковье на электричке… С чего ты взял, что улица Ленина – рядом с вокзалом? Придется переть черти куда пешком или на автобусе. Без тачки я не могу. Первым делом – взять тачку. Это начало начал. Так велел Великий Леннон!… Все остальное – во вторую очередь.

Они добрались до места. В четырех метрах от края тротуара возвышалось офисное здание – розового цвета дом, перестроенный то ли из фабрики, то ли тюрьмы. Маленькие, глубоко запавшие окошки походили на бойницы. За входной дверью открывался мир, – он был несхож с нелепым и странным фасадом. Здесь – белые, с интеллигентной матовостью стены, темно-коричневые лестничные перила полированного дерева. Маленький финский лифт хвалился электроникой и зеркалами. На его табло медленно сменяли друг-друга красные циферки.

Виталий икнул, – ему нравилось в офисе Дэна, – в выборе друга он не ошибся!… Что очевидно, то очевидно. Йог ты, как сказал товарищ Мэнсон!

За двенадцать часов до этого…

2. Дэнова могила

В дверь кладбищенского домика три раза ухнули кулаком.

Два сотрудника сферы обслуживания, гадали: кого черт принес в позднень. Регулярная клиентура придерживалась строгого покойницкого расписания.

Давил страх: в жизни прорезалось много нового. Груженые щебенкой «вольво» летали аки птицы, нежные барышни матерились, из земли фаллическими символами перли в небо лужковские высотки. Бывалому, ко всему привычному человеку с могильным заступом становилось не по себе.

Новая Москва резалась не невинными молочными зубами, – острой акульей челюстью. Население вымирало. Покойник прибывал косяком. Доходы сервисников росли, но невидимая дрожжа баламутила цены. Ей-ей, стремно!

За пятой бутылкой большую часть бригады одолел страх. Мужики шатались и хватали друг друга за рукава. Покидали кладбище. Из-за кирпичного забора к хмурому ночному небу вздымались клубы выхлопов. Там бойцы за личное счастье гуртом возвращались к гаражам. Они были всех видов и мастей, но спешили однообразно.

Светило зловещее полнолуние. Среди звезд, харкая на правила и светофоры, кандыбили жидкие облака. Они заражены неизлечимым туберкулезом. Им не хотелось плыть, – взвыть и усесться на землю непроглядным туманом. Но облака не пьют, не ширяются. В бессильной злобе они облевывают низ подлым холодным дождем.

Стоял декабрь, в котором начиналась история. Вполне современная, чтобы назвать ее историей нового времени.

Русская зима превратилась в старуху – она сопливелась, кисла, пускала ветры, слезы дождя. Как пенсионерка, отчалив с митинга КПРФ, воспоминала прошлое. Но тем, кто был жив и смел, хотелось поймать что-то и в будущем… Это была задача, достойная титана. И этот титан явился.

– Ну и рожа!… Если бы у меня была такая рожа, ни за что б не ходил фотографироваться!… – сказал Терентьич напарнику, Виталию Кошелеву, отходя от окна.

В маленьком домике, расположенном на Введенском кладбище, был еще третий могильщик. Но он спал на лавке мертвецки пьяный.

– Не открывай, – Виталий подцепил со сковороды вилкой, на которой не хватало двух зубьев, жареный пельмень и отправил в рот. Пельмень неслышно взвизгнул.

– Само собой… Что я дурак открывать такой роже.

Терентьич подсел к столу. Его собственная рожа была ужасна.

– Послушай, от коньяка может пучить живот?…

– Если только коньяк гороховый…

– Гороховый? Это как?

– Настоян на стрючках молодого гороха.

– Ни о каком горохе тут нет и помина! – с раздражением произнес Терентьич, поднимая бутылку коньяку в воздух и разглядывая этикетку. – А брюхо у меня теперь раздувает, как будто мне компрессор в задницу вставили.