Охота на эльфа, стр. 54

Из романа Михаила Разгонова «Точка сингулярности»

Звонок Кедра застал меня в районе Кёпеник. Обожаю его тихие улочки с брусчаткой, путаницу трамвайных рельсов, старинную красную ратушу и маленькие магазинчики в допотопных домах с низкими крышами, очень люблю городской дворец Фридриха Первого – роскошное голландское барокко, семнадцатый век – и дивный маленький парк тут же, на острове, в устье реки Даме. Возможно, я проникаюсь такой нежностью к этой части Берлина, потому что по одной из версий не сохранившаяся крепость Кёпеник, которая древнее города в целом, была построена в девятом веке неким славянином Копником. А может быть, все гораздо проще: этот зеленый и очень спокойный район расположен неподалеку от нашего Айхвальде, а самое крупное в городе озеро Мюггельзее – чудесное место для прогулок, особенно в жару. И вот теперь, завершив деловую встречу в старой ратуше, я как раз и шел по живописному берегу от пешеходного туннеля под Шпрее в сторону знаменитой водонасосной станции Фридрихсхаген. Раскаленное полуденное солнце плавилось на озерной глади и заставляло щуриться, если ты хотел полюбоваться не только на опрокинутое в воду ясное небо и зеленые дали в дрожащем мареве, но и на белоснежных красавцев-лебедей, чистивших перышки или скользивших величаво вдоль прибрежных камышей. От созерцания этой идиллической картины и оторвал меня грубый сигнал мобильного телефона.

– Дрыхнешь? – поинтересовался бесцеремонный Женька Жуков, словно мы общались с ним накануне вечером.

Меж тем мы разговаривали в последний раз несколько месяцев назад, если не полгода.

– С ума сошел? – откликнулся я. – В Берлине скоро обед. А ты откуда звонишь?

– Неважно, – ответил он солидно. – Для тебя две новости.

Сердце мое сразу оборвалось и упало куда-то в область тонкого кишечника. От нашего дипломированного психолога и патентованного циника я в жизни ничего хорошего не видел. Его внезапные появления и даже звонки означали всегда только одно: резкий поворот от спокойной жизни к неразрешимым проблемам и смертельно опасным приключениям. А я с годами как-то совсем поостыл к подобного рода аттракционам.

– Первое, – начал Кедр. – Сегодня приезжает в Берлин Дитмар Линдеманн. На международный форум по инвестиционным программам. По нашим данным, он пробудет в городе до среды. Постарайся встретиться с ним. Чем случайнее, тем лучше. Неприкрыто намеренный контакт исключается. Лучше отложить до следующего раза. Впрочем, все это тебе рассказывал Леня.

– Помню. Где они будут заседать?

– А черт ты их знает! Выясни сам, Ясень.

«Ах, какой ты приветливый и любезный, Женька! Ладно. Не привыкать».

– И второе, – сообщил он. – Зайди на почту. Там для тебя конверт. Мы обошлись без курьера, потому что ничего сверхсекретного нет. Но материалы важные. Изучи в ближайшие дни.

– Они связаны с Линдеманном? – решил уточнить я.

– Не знаю, – буркнул Кедр еще любезнее прежнего. – У меня все, да и из зоны связи мы сейчас вы…

В трубке захрипело, я еще раз глянул на озеро, уже разворачиваясь, чтобы идти назад к машине. По поверхности воды, радужно сияя, расплывалось большое бензиновое пятно, а на белых крыльях озерных птиц отчетливо чернели мазутные пятна.

На почте я был через десять минут, и знакомый молодой клерк быстро взвесил пухлый конверт, выписал квитанцию, а, вручая мне ценную бандероль под роспись, спросил с улыбкой:

– Вскрывать будем? Здесь почти восемьсот граммов тротилового эквивалента.

– Ошибаетесь, – сказал я. – В пересчете на тротил, здесь не меньше трех килограммов, ведь я использую самую современную взрывчатку.

Это были наши дежурные шутки. Почтовый служащий прекрасно знал, что мне присылают исключительно книги и рукописи.

Однако придя домой и бросив на ходу Белке: «К телефону меня не звать!», я словно маньяк какой-нибудь заперся в кабинете, прежде чем вскрыть конверт. Хотя Рюшик не имел обыкновения вваливаться в папин кабинет без спросу, да и не вернулся он еще из лицея. А от Белки какие тут могли быть секреты? И тем не менее.

Самой первой, поверх всех документов, приколотая к чьему-то досье веселенькой салатовой скрепочкой лежала фотография открыточного формата – небесталанно выполненный портрет молодой женщины. Нет, она не была безупречно красивой, но шалые зеленые глаза с поволокой, нежный румянец щек, губы приоткрытые в полуулыбке, полоска жемчужных зубов и едва читаемый за ними игривый кончик языка, наконец, лихо спадавшая на лоб прядь рыжеватых волос – все это создавало эффект потрясающей, запредельной сексапильности, и еще какой-то таинственной силы, будившей во мне ностальгию по прошлому, сладкие юношеские мечты и неуправляемый, радужно искрящийся вихрь ассоциаций.

Первая мысль: «Как хорошо, что меня не видит Белка!»

И сразу следом: «Что за глупость?!»

Но рука уже автоматически отцепляет фотографию и прячет во внутренний карман пиджака. Теперь я вижу весь документ: анкетные данные, характеристики, справки, в правом верхнем углу черно-белым квадратиком три на четыре тот же портрет, только официальный, грустный, холодно-паспортный. Она? Да, она. На всякий случай достаю художественную фотографию еще раз, сравниваю. И еще раз убеждаюсь: делал ее мастер и наверняка ни одну пленку извел, чтобы из целой фотосессии выбрать этот безусловный шедевр. Затем я вдруг понимаю странную вещь: эта женщина похожа одновременно на Белку и на Вербу, а если до конца честно, она похожа еще и на Светку – мою самую первую любовь. Последний штрих я выкидываю из головы как лишний и начинаю анализировать по деталям. Рыжие волосы, лихой разлет бровей и нимфоманская сумасшедшинка в глазах – это от Вербы, а вот узкое лицо, благородная заостренность черт, маленький, но чувственный рот – это все, безусловно, Белкино.

Наконец я пробегаю глазами первый лист досье и узнаю, с кем имею дело. Петрова Светлана Борисовна, 1962 года рождения, русская, коренная москвичка… И здесь же, раньше всех биографических сведений, словно у рецидивистки, указана кличка – Ланка Рыжикова. Я спотыкаюсь об эту странность и уже в следующую секунду вспоминаю, кто это. Для самоконтроля пролистываю остальные досье.