Катализ, стр. 44

Еще два дня после встречи с артуром ребята в нашем сознании, в наших надеждах были живы, и мы в эти дни много и плодотворно работали, заглушая новыми сногсшибательными впечатлениями тоску, тревогу и дурные предчувствия. Мы придумали и проведи массу потрясающих экспериментов, открыли кучу интереснейших закономерностей. Альтер все записывал в большую «амбарную тетрадь», пытался обобщать, систематизировать, объяснять. Я же решил дать литературное описание происшедшего и именно тогда начал свою книгу. Ленка и Алена помогали нам обоим.

А потом наступило страшное двадцать девятое августа.

Я помню, как мы сидели а закиданной чинариками, задымленной, как палатка для окуривания, комнате и молча, тупо, озлобленно смотрели на компанию сибров в дальнем углу, а по радио, только что сообщившему о гибели отважной четверки, диктор спокойно читал все, что ему еще полагалось прочесть по программе последних известий. И все мое фантастическое могущесчтво казалось смешным и никчемным рядом с простой, грубой и вечной трагедией человеческой смерти.

Сибр был бессилен воскресить моих друзей, какую бы сумасшедшую программу я не попытался задать ему. Это было очевидно. И это было страшно. Потому что я хотел, чтобы они снова были живы. Потому что без них мне не нужны были никакие радости, никакая слава, никакая власть. Никакое светлое будущее. Все обесцветилось, все потеряло вкус. И даже пить не хотелось без них. И мы сидели, как в кошмаре, опустошенные, трезвые, и дышали дымом.

И, может быть, ужаснее всего было то, что на этот самый день у нас был намечен грандиозный и стратегически наиболее значимый эксперимент. Мы уже купили билеты, сдавать их было бы глупо, и Альтер с Аленой вылетели в Хабаровск, захватив с собой несколько сибров, в частности один с гештальтом живого мышонка. С этим мышонком нам просто повезло, мы его обнаружили накануне в ванне, куда он по дурости попал и откуда не мог выбраться. Вообще же эксперимент планировался с тараканом, и теплокровное животное – это был подарок судьбы. Из Хабаровска Альтер позвонил в Москву. Мы сверили часы, и в условленную минуту я отдал свои мысленные приказы. Расстояние, даже такое, оказалось не помехой. Сибры, послушные моей воле, росли, включались, выключались, утрачивали и обретали кнопки и, наконец, мелкий московский вредитель вильнул хвостиком и отправился гулять по дальневосточному краю.

А «крупный московский вредитель» – Виктор Брусилов валялся на диване и корчился от дикой, непредставимой, чудовищной головной боли.

Светка

Вечером, часов около семи, я позвонил Светве. И ничего не стал объяснять ей. Не потому, что, как сказал Альтер, телефон может прослушиваться – не мог он тогда прослушиваться, – а просто потому, что по телефону Светка мне бы не поверила и весь эффект приглашения был бы разом сведен на нет.

– Светка, – сказал я ей, – приезжай к нам как можно скорей. Лучше на такси. Плачу я.

– К вам или к тебе? – спросила она.

– К нам, – сказал я. – Бросай любые дела. Это важнее всего.

Светка молчала. Она иногда обнаруживала невероятное для женщины умение быть нелюбопытной.

– Так ты приедешь?

– Да.

– И еще одно. Никто не должен знать о том, куда ты сейчас едешь.

Ты даешь мне слово?

– Да.

Что и говорить, Светка во время нашего диалога держалась еще эффектнее, чем я.

А звонок в дверь раздался примерно через час, и пружинящей изящной походкой покровительницы сердец и спортивных пьедесталов Светка шагнула в прихожую, модная шелковая кофточка и джинсы дразняще облегали ее тело, а линялый цвет ткани и естественная бахрома внизу штанин подчеркивали сияющую новизну ее кроссовок. Кроссовки были Светкиной слабостью. Она могла приобретать их бесконечно.

Мы плохо продумали встречу и вышли все одновременно: из кухни Альтер с Аленой, из комнаты – я и Ленка. Дверь открывал я.

– Салют! – сказала Светка. – Ой, ребята, да у вас тут группешник!

Вот это хохма, два тулупа в каскаде!

Светка любила пересыпать свою речь терминами фигурного катания, подобно тому, как старые моряки между фраз в разговоре влепляют названия частей корабля и звонкие морские команды.

Мы улыбнулись смущенно и все четверо нестройным хором ответили:

– Салют. Привет. Добрый вечер. Привет.

И Светка перестала улыбаться. Она даже сделала шаг назад, но, почувствовав спиной дверь, почему-то вдруг успокоилась. Я успел заметить, как расширились и вновь стали маленькими ее зрачки.

– А чего это вы все такие одинаковые?

– Вот именно, – сказал я, – чего это.

Помнится, я подумал тогда, как правильно мы остановили свой выбор на ней. Светка – удивительный человек. Не скажу, что всю нашу сногсшибательную информацию о наступлении коммунизма в ближайшие две недели она переварила с олимнийским спокойствием, но реакция ее была примерно такой же, как если бы ей предложили за так несколько пар японских кроссовок или сольный концерт в Мэдисон-Сквэр-Гардене. Для нее это было сопоставимо. И то и другое – радость. Просто радость, чистая, детская, ничем не омраченная. И только, когда мы перешли к делу, Светка начала что-то понимать.

Конечно, ей было далеко до высоких рассуждений о судьбах мира, которыми мы без передыху занимались последние пять дней, но тревога наша ей передалась.

– Так значит, может появиться еще одна Светка Зайцева? Е-мое, тодес с перекруткой!

– Может появиться, – подтвердил я, – но не должна. А должен появиться труп.

– Труп? То-о-оже хорошо, – сказала она. – У вас выпить есть чего?

– Коньяк? Шампанское? – любезно предложил Альтер.

– Коньяк. И пожалуйста, французский, раз вы такие богатенькие.

– Французского нет, – грустно сказал Альтер.

– Врешь, – возразила Ленка. – Есть французский.

– Откуда?

– Ты в бутылку из-под «мартеля» ничего не наливал?

Альтер уже понял и кинулся на кухню. А я действительно не только не наливал ничего в ту «историческую» бутылку, но и плотно закрыл пробку, так что на донышке сохранилось достаточно благородного напитка.

В то время мы еще не разучились наслаждаться зрелищем работающего сибра, ну а Светкин восторг при виде множащихся бутылок и кроссовок (по ее просьбе мы еще и кроссовки в экспо-камеру подпихнули) мог быть сравним разве что с ликованием резвящегося полугодовалого щенка.

После первой рюмки все посерьезнели. После второй начались яростные споры о принципах работы сибра и возможных последствиях опыта. Третью рюмку пили только мы с Альтером и Светка. Четвертую – одна Светка. И пятую тоже только она. После шестой Светка решила снять джинсы.

– Зачем? – спросила Алена.

– Ну, а что ж я туда в штанах полезу? – обезоруживающе глупо, вопросом на вопрос ответила Светка.

– Все, – тихо сказал Альтер, – накрылся наш эксперимент.

– Ерунда, – возразил я.

Светка выдвинула новый аргумент:

– Зачем размножать старые драные штаны? Хорошо бы снять с трупа совсем новенькие джинсики. Дор-р-рожка «серпантин».

– Снять с трупа? – ошалело спросил Альтер.

– Ну не выбрасывать же?

И на этот вопрос мы не нашлись, что ответить. Потом я глотнул из бутылки и сказал:

– Дать тебе новые штаны?

Впрочем, никаких новых штанов у нас не было. Разговор был совершенно идиотский, и меня не покидало ощущение, что все мы сходим с ума. Надо было как-то заканчивать этот безумный диспут.

– Снимай, – сказал я, – снимай свои дурацкие джинсы, золотце ты мое.

Ладно бы сказать такое спьяну, но я был совершенно трезв.

Моя Малышка откинулась на диване, чтобы видеть меня за спиной Светки, и я был сражен таким знакомым мне властным прищуром любимых глаз и гневным полыханием серого огня в них. И еще я увидел, как точно таким же взглядом смотрит на Альтера Алена.