Катализ, стр. 25

– Не проспался еще, – тихо прокомментировал Женька и взял со стола стакан с похмелином на донышке. – На вот, Рюша, глотни.

Черный умолк и глотнул. Кротов собрался ответить, но вновь не успел – заговорила Ли:

– Тебе тут все про меня рассказали?

Но и Женька не успел ответить. Распахнулась входная дверь, и в сопровождении еще двух зеленых вошли Станский и Цанев.

– Ребята, – объявил Эдик, – я уже кое-что знаю об этом мире. Это кошмар, ребята. Считайте, что мы в преисподней.

– Чушь, – возразил Цанев, – считайте, что мы в садах Эдема. Именно такой рай и представляли себе всегда мы и нам подобные. Да здравствуют сеймеры! – добавил он голосом ведомого на расстрел революционера.

– Тихо! – рявкнул Кротов.

И все как-то вдруг разом поняли, кто здесь хозяин. В воздухе повисло напряженное молчание. Гости из прошлого переглянулись. Ли поежилась, обхватив себя за плечи. Зеленые передвигались по комнатам неслышными шагами. Китарис ругался и громыхал чем-то в ванной.

– Сядьте все, – уже спокойно сказал Кротов. – А ты оденься, наконец, Крошка. Вы ничего не обнаружили, полковник? Я так и знал, у нее все с собой, – на этой фразе Кротов глупо улыбнуться. – Можете быть свободны.

И когда Китарис и шестеро зеленых покинули номер, а Ли вновь ушла в ванную, прихватив новый костюм в пакете, председатель партии зеленых Игнатий Кротов произнес доверительным вкрадчивым голосом, словно решился, наконец, сообщить оставшимся некую страшную тайну (Женьке даже почудилось, что он подмигнул ему):

– Ну вот, друзья. А теперь я хочу показать вам одну презабавную книжицу. Дело в том, – он посмотрел на часы, – что я вынужден вас оставить на время. Так вот, чтобы вы не скучали…

Но и с забавной книжицей ничего не получилось.

Со страшным грохотом, словно не открывая, а вышибая дверь, в номер опять ввалился Китарис. Китель его был забрызган кровью и еще чем-то светлым, глаза блестели, руки беспорядочно мелькали перед лицом.

– Белые смертники! – крикнул он.

Реакция Кротова была неожиданной. Он сначала метнулся в сторону, потом рухнул на пол с явным намерением залезть под кровать, затем передумал и, чуть ли не стоя на четвереньках, визгливо осведомился:

– Где Колберг?!

– Колберг? – Китарис как-то сразу сник, потом обернулся и сказал:

– Да вот он, Колберг…

В дверях появился один из той четверки зеленых, что ворвались давеча, то есть, по-видимому, один из них: узнать вошедшего в лицо не представлялось возможным. Немного осталось от его лица: левый глаз, левая щека, левая часть носа и широко раскрытый рот. А вместо правой стороны зияла в черепе жуткая, размером с кулак, дыра, в глубине которой бордовая кровь густо перемешалась с желтовато-серым веществом мозга.

– Белые… камикадзе… ушли… – прохрипел этот кошмарный зомби и тихо осел в углу прихожей.

– Дурак, – произнес Кротов в наступающей тишине, – испачкал стену в хорошем номере. Извините, товарищи.

И от этих слов председателя Женьке сделалось даже страшнее, чем от вида изуродованного трупа. «Бред, – подумал он, – опять дикий бред. А ведь уже казалось, что все позади…»

– Унесите, – скомандовал Кротов, показав на мертвого двум живым зеленым охранникам, вошедшим в номер.

И обратился к гостям Норда:

– Придется нам пойти вместе, товарищи. Просто не могу бросить вас одних в такой обстановке. Кругом грин-уайты.

– И что же? – насмешливо спросила Крошка Ли, уже вернувшаяся к этому моменту в комнату.

– А то, что я не отдам им полярников так сразу! – огрызнулся Кротов. – Хватит того, что ты Вознесенко мозги крутила.

И вдруг Китарис сказал с немыслимой для него вежливостью:

– Оденьтесь, пожалуйста. Мы спешим.

Вконец растерявшиеся полярники начали торопливо собираться.

– Я с вами, – шепнула Ли на ухо Женьке, но Китарис расслышал и процедил сквозь зубы:

– Зараза.

13

Путаница переходов, лестничных маршей, лифтов, бегущих дорожек, эскалаторов не оставляла никакой надежды новичку запомнить обратную дорогу, а если учесть, что кое-где на поворотах коридоров и у дверей маячили угрюмые личности в черно-зеленой форме, не спрашивавшие ни о чем, естественно, лишь потому, что впереди шел Кротов, становилось и вовсе очевидно: без провожатых им в номер не вернуться. Да и нужно ли туда возвращаться?

Наконец, они попали в скромных размеров зал с усыпанной песком цирковой ареной в центре и рядами кресел вокруг, поднимавшимися амфитеатром. Зал был почти полон. Черные или темно-зеленые фраки и смокинги мужчин, тех же оттенков изысканные вечерние платья женщин – публика собралась явно солидная, но, как и повсюду здесь, исключительно молодая.

«Это что же? – ошарашенно подумал Женька. – Уже опять вечер? А когда же день прошел? Или все еще ночь не кончилась?»

Их появление встретили аплодисментами, не слишком бурными, скорее, просто вежливыми, но единодушными. Вместе с Кротовым и Китарисом все четверо расположились на безусловно царских местах, предусмотрительно не занятых никем. Только Ли спустилась на два ряда вниз – видимо, проституткам не полагалось по рангу садиться рядом с партийным руководством.

– Будет представление? – робко поинтересовался Цанев.

– Да, в некотором роде, – ответил Кротов.

– А почему, собственно, сейчас? – спросил Станский, уже вполне пришедший в себя и начинавший злиться. – Мы не позавтракали, даже душ не приняли. Попозже нельзя было привести нас в этот ваш балаганчик?

– Попозже было бы поздно. Именно сейчас состоятся три самых интересных поединка.

– Поединка? – удивленно переспросил Женька. – Это коррида, что ли, будет?

Но Кротов разговаривал со Станским, а того интересовало совсем другое:

– Так значит, вашей власти, товарищ Кротов, недостаточно, чтобы перенести эти поединки?

– Недостаточно, – зеленый председатель странно ухмыльнулся и, очевидно, хотел объяснить что-то, но в этот момент грянула бравурная музыка, и с двух сторон через специальные входы на арену выскочили… гладиаторы.

Да, это намечалась не мадридская фиеста. Это был Рим, Колизей, и этих двух атлетически сложенных, одетых древними воинами юношей нельзя было воспринять иначе. В правой руке у каждого блестел начищенной сталью меч, в левой – короткий, тонкий, обоюдоострый нож. Ох, не похоже это было на безобидную игру!

Они сошлись. И публика зашумела. Но даже сквозь гул были отчетливо слышны звенящие удары металла о металл и гортанные выкрики сражающихся. Наверное, это было весьма красивое зрелище. Но Женька почувствовал слабость и дурноту. Между ним и происходящим словно повесили какую-то пленку, через которую мир смотрелся нереально и зыбко, как старый фильм, да еще не в фокусе.

«Вот где делают отрубленные ладошки», – вертелось у Женьки в мозгу, и он даже не стал делиться этой мыслью с ребятами, настолько она казалась очевидной.

А меж тем грудь одного из бойцов уже была перечеркнута длинным алым порезом, а у другого кровоточило колено, и он припадал на левую ногу. Публика заводилась все больше, и было жутко смотреть на распаляющиеся в кровожадном, сладострастном угаре лица чопорных юных дам и столь же молодых элегантных мужчин.

Закончился поединок ко всеобщему восторгу очень эффективно. Один гладиатор буквально проткнул другого мечом, но тот, уже будучи нанизанным на широкое лезвие, сумел – мыслимо ли такое? – вонзить нож в грудь противника по самую рукоятку. И оба рухнули на залитый кровью песок.

– Каково! А? – хохотнул Кротов. – Небось, у вас такого не было?

Никто ему не ответил. Станский сидел какой-то задумчивый и ненормально спокойный, словно ничего особенного не происходило.

Черный плотно сжал не только губы, но и кулаки и сдерживался, похоже, уже из последних сил. Цанев, подавшись вперед и повернув голову к Кротову, неопределенно улыбнулся, пожал плечами и кивнул, руки у него дрожали. А Женька перестал чувствовать под собой опору. Он падал, падал куда-то, и были звуки, и блики, и пятна, но все это где-то там, далеко, по ту сторону загадочной пленки, а его это не касается, совсем не касается, и чего они пристают, чего они хотят от него?..