Занимательная сексопатология, стр. 65
Е.Р.: Ты счастливый человек!
КОРР.: И вообще, зачем чего-то ждать от секса? По-моему его надо принимать таким, как он получается и стремиться в нем к совершенству. Вот тогда все будет в кайф. И не только в искусстве.
Е.Р.: Слушай, кто у кого тут интервью берет?
Корр.: Мы мнениями делимся.
Е.Р.: А-а…
Вот Наташа, моя жена, она не даст мне соврать: я отдаюсь сексу полностью!
Мне кажется6 что есть абсолютное мужское, которое в этом процессе перетекает в абсолютное женское и это дает абсолютную энергию.
Я занимаюсь любовью посреди пустынной Вселенной, когда еще ничего не создано. И мы его создавали. Это и есть изначальный миф. И приблизится к этому – вот задача!
Корр.: Значит, ты советуешь всем, занимающимся любовью, создавать свои Вселенные?
Е.Р.: Ни в коем случае. Такого я никому не посоветую.
Для каждого человека существует особый секс6 как бы он к нему не относился.
Бунюэль, сказал, что когда я в 80 лет стал импотентом, от меня ушло что-то, что постоянно доставляло мне неприятности. Сознание того, что я постоянно что-то должен был сделать.
Секс же предполагает постоянное общение.
И для интраверта, которым я являюсь, секс всегда был в тягость. Хотя я очень сексуальный человек.
Корр.: Почему же тягость? Радость общения и все такое…
Е.Р.: Мне тягостно, что я должен постоянно идти на это бесконечное общение. Разбрасываться.
Поэтому я и писал о том, что мне хотелось бы сделать. Мои мечты. Секс – это горизонт. К нему идешь, и никогда не достигнешь. Поэтому мне и кажется, что секс – это нечто непреодолимое и вечно отдаляющееся.
Поэтому я и перешел на наркотики. Хотя зря, наверное. Я их тоже никому не посоветую…
Корр.: Но можно же переломаться!
Е.Р.: И опять вернуться к сексу?
Обычным людям надо заниматься сексом и никогда не пробовать никакой наркоты со всеми ее измененными состояниями сознания!
Корр.: Но ведь и секс может дать такое!
Е.Р.: Путь у каждого свой.
Корр.: А к чему ты идешь?
Е.Р.: Тут мы возвращаемся к началу разговора. Моя задача – высветить все, о чем обычно не говорят.
И мы соединили наши бокалы приветствуя то, о чем не говорят.
Корр.: Тогда пару слов о новом романе.
Е.Р.: Он называется «Борьба с Членсом». Этот Членс, как бы бог, которого надо свергнуть.
Корр.: И это удается?
Е.Р.: Прочитай – узнаешь.
Корр.: Когда же он выйдет?
Е.Р.: Надо позвонить, узнать…
Потом мы звонили, ничего не узнав, потом слушали «Pink Floyd» 68-го года, смотрели видеокассету с Дженис Джоплин, допивали вермут.
Прощаясь, я пожелал господину Радову новых творческих вершин и вселенского секса.
Ищите женщин в лабиринтах!
Есть такой замечательный жанр – кухонное интервью. Приходишь в гости, вооружившись диктофоном, сидишь за столом, а хозяин или хозяйка, подливая тебе чаю с медом, рассказывает о… Или «про».
И вот, сижу я на очередной кухне. За окном Курский вокзал и стройка чего-то по-Лужковски грандиозного, а напротив меня сидит, как он сам отрекомендовался, единственный в России специалист по психологии компьютерных игр. Звать его Игорь Бурлаков. Договариваясь о беседе, я уже знал, что Игорь обнаружил в лабиринтах Quake II, Unreal и Daikatana нечто эротическое. И, на основе этого открытия он сделал какие-то далеко идущие выводы.
Я и сам месяцами сидел, режась в DOOM и Heretic, но никого, кроме злобных монстров, внезапно выбегающих из-за угла и сразу начинающих палить из фантастического оружия, я там не нашел. Однако же вот…
Корр.: Игорь, как же тебе удалось найти в этих игрушках голых женщин?
Игорь Бурлаков: Ну, сначала я вдруг почувствовал, что что-то эротическое там есть. Если ты играешь, чтобы играть, то на многие вещи внимания просто не хватает, хотя в подсознание они и попадают. Спустя некоторое время я решил посмотреть поближе, что же это за любопытные такие монстры, в которых откровенно используется обнаженное женское тело? Ну, и погрузился в это дело.
Корр.: И глубоко погрузился?
И.Б.: Эротики же в нынешних играх мало. Существующие технологии не позволяют адекватно эротические образы реализовать…
Корр.: А как же Immoral Combat, всякие эротические тетрисы и прочая хрень?
И.Б.: Именно, что хрень. Ничего эротического, кроме названия, в них нет.
Ладно. Начнем с психосемантики. Это такая наука, которая в России круто разработана и наших специалистов в ней уважают во всем мире. Придумали ее вояки, чтобы можно быстро было переводить большие массивы всякой информации. И в выяснение того, что такое наш язык, и того, как вообще мы думаем, было вгрохано много бабок. И что получилось? Оказалось, что у людей много всяких языков. Язык – это набор каких-то символов. Мы цельную действительность делим на символы и ими ее описываем. Язык – это то, что позволяет передавать информацию и работать с ней, там, помнить, думать.
Первый массовый язык – это текст. Когда людям потребовалось донести до других религиозное знание – они придумали язык. Ведь до сих пор Библия – книга книг. Тогда не было другого способа адекватно и дешево передавать религиозное знание на расстоянии.
Следующий крупный язык – кино.
Корр.: А фотография?
И.Б.: Я не собираюсь читать лекцию вообще, по всем языкам, которые есть!
Что такое кинематограф? Это движущиеся символы. В книге, например, буковки мертвые. Они напечатаны и не шевелятся. Несмотря на то, что текст позволяет решать офигительное число задач, он оказался не способен поддерживать символы, которые оказались нужны людям в начале ХХ века.
И возник кинематограф. Новый язык, который развивал чувственность. Я не специалист по кино, я компьютером занимаюсь, но после того, как кинематограф стал массовым, женщины стали носить короткие юбки и показывать свои ноги.
И, благодаря кино, расширился алфавит символов. И чем больше их набор, тем о большем количестве вещей мы можем говорить и думать. Можно и текст читать с экрана, титры вот. Но любой хороший фильм нельзя точно пересказать. Ты можешь прочитать сценарий, по которому он снять, но пересказать сам фильм, всю игру актеров, все операторские изыски – фактически невозможно.
Как в начале века культурный человек относился к кино? «Кино – это вульгарное развлечение для быдла. – Думал он. – Интеллигент должен читать книги…»
То же самое сейчас и с компьютерными играми. Огромная часть населения, считает что культурный и образованный человек не должен в них играть, а играют лишь маньяки и окончательно просевшие люди.
Корр.: Так игрушки и фильмы – это две большие разницы…
И.Б.: Да. Компьютерные игрушки отличаются от кино двумя параметрами. Во первых, вовлеченностью. Ты принимаешь участие в совместной деятельности. И карнавал, и загородные игры тоже в нее вовлекают. Но там все это ограничено очень сложной системой запретов.
И одна из функций игр – обучение. Человека надо вовлечь в деятельность и тогда он учится намного легче.
Другая фишка – подстройка под темп восприятия. Кино ты смотришь в том темпе, котором его снял режиссер. Книгу читаешь в том темпе, как написал ее автор. Компьютерная игрушка, такая штука, которая позволяет подстраиваться под темп восприятия. Я там, если захочу, могу пялиться сколько угодно…
Корр.: Погоди, если ты будешь пялиться на цветочек или стенку, то рано или поздно появится монстр и тебя кнокнет…
И.Б.: Я могу поставить другую скорость игры. 50%, 150%… Ну, допустим, человек быстрее думает и на обычной скорости ему скучно играть? Нет проблем!
Корр.: М-да… Видел я как детки в этих центрах компьютерной безграмотности с такой скоростью лупят по клаве…
И.Б.: Да. И тут еще возникает синдром «вельда». Есть у Брэдбери рассказ такой. Там родители сидят и слушают, как из игровой комнаты доносятся жуткие вопли и стрельба и ждут, когда их туда пригласят… Из-за этих игр появилась пропасть, которая развалила начисто потомков и предков… Ушло взаимопонимание. Впрочем, и в прошлых поколениях то же самое творилось, но сейчас непонимание между детьми и родителями просто ужасающее.