Срединный пилотаж, стр. 37
– Дай я! – Решилась Светик Зашкуррр.
Деваха в несколько ударов добралась до изгиба колена, где задержался зиплок с анашой и, торжествующе запустив туда руку, извлекла искомое.
Спустя три минуты и двадцать семь секунд хлопнула входная дверь. Это Светик Зашкуррр и Лизка Ухваттт уходили в ночь, оставив спящим Блиму Кололею и Клочкеду раздолбаный напрочь унитаз…
Ну, мой дорогой сексуальный маньяк, прозрачный читатель, тебя не стошнило еще? Тогда последняя фраза, о мой облеваный сексуальный маньяк…
С тех пор, пока не удалось скопить бабло на новый толчок, Блим Кололей и Клочкед ходили срать на лестницу в мусоропровод.
Вот, теперь, наконец, все!
Кидала с Лубянки.
Пошел Блим Кололей на Лубянку за салом и компотом, ибо его личного бырыгу постремали и вскоре должен он был переехать в места, где всякого ширева-курева на порядок больше, чем в обычном мире, а именно – в наркотзону. Но пока барыга зависал то ли в Матроске, то ли в Бутырке, Блим Кололей оставался без винта.
А из прессы знал он, что банкуют оным где-то в том районе.
И вот, блуждает он по маршруту Музей Маяковского – Камень – 1-я аптека и ищет.
И подваливает к нему хмырь вида уторчаного и спрашивает:
– Ищешь чего?
– Ищу… – Стреляет Блим Кололей глазами по сторонам, убивая сими органами своими, не в меру близко подобравшихся ментов.
– А что ищешь?
– Да так… – Осторожничает Блим Кололей. – Думал на досуге тут гаечки посвинчивать…
– Э-э-э… – Говорит хмырь с обширянной внешностью. – С винтом щас сложно. Могу достать сало и компот. Гони семьсот и жди у Камня.
– Хуй тебе. – Нежно отвечает Блим Кололей.
– Ну, не могу я тебя к барыге подвести. – Нагло врет хмырь с обдолбанным обликом.
– Не можешь – не надо. – Говорит Блим Кололей и поворачивается уйти чтобы.
– Да, куда ты торопишься? – Возмущается хмырь со втресканной наружностью. – Давай так. Я беру бабло на банку, это пятьсот, при тебе ее беру, только ты к барыге не подходи, возвращаюсь, отдаю, потом иду за компотом. Лады?
– Хуй тебе. – Отказывается Блим Кололей.
– Ты мне не веришь? – Возмущенно всплескивает руками хмырь с обличьем торчекозника. – Давай тогда двести на компот.
– Хуй тебе. – Улыбаясь, отвечает Блим Кололей.
– Ну, ты, даешь!.. – Пожимает плечами хмырь с проторчанным внешним видом. – Не знаю, что тебе и предложить… Давай так. Даешь мне тридцатку, я иду, приношу тебе щелочь. А дальше буду так курсировать между тобой и барыгой.
И дал Блим Кололей хмырю с физиономией наркомана тридцать рублей. Не за щелочь, ибо догадывался Блим Кололей, что не принесет щелочи этот хмырь с мордой опиюшника, а за тот спектакль, что устроил перед ним хмырь с рылом абстяжным. Разулыбался хмырь с ряхой драголюба и испарился.
А Блим Кололей не стал его ждать, и дальше направился. И встретился ему другой хмырь вида уторчаного. Произошла между ним и Блимом Кололеем в точности такая же беседа, за одним лишь исключением. Этот хмырь с обширяной внешностью согласился за чирик подвести Блима Кололея к барыге.
И подвел-таки, не подвел.
Вручил Блим Кололей червонец второму хмырю с обдолбаным обликом, да и купил себе все, что его душа желала.
А что дальше было, мне уж в точностях и деталях не ведомо. Видимо, проторчал Блим Кололей все, чем затарился. А что еще с комплектом сала с компотом делать-то?
Друиды-дриады.
Много раз подряд Чевеиду Снатайко, как он вмажется, глючились в тенях и деревьях ебущиеся фигуры. Однажды, по-трезвяку попытался он это осмыслить, и пришел к забавному выводу.
Понял Чевеид Снатайко, что древние люди тоже не хило трескали стимуляторы и глюкали точь-в-точь так же, как и современные. Иначе откуда бы появились легенды о похотливых друидах и дриадах, духах растений? Из глюков! Откуда же еще?!
Как я обосрался.
Прошло уже несколько лет, как меня стали называть Навотно Стоечко. Все это время я безостановочно торчал на винте и, даже, приобрел статус и квалификацию продвинутого варщика. Приобщавший меня к винтовой культуре Чевеид Снатайко, накрепко вбил в меня несколько правил. Одно из них так звучало: «Не оголтевай!»
Но попробуй, не оголтей, когда перед тобой стоит раствор. Раствор винта. Раствор твоего невъебенного пиздато-заебатого винта. И все твое существо требует: «Ширнись! Ширнись!! Ширнись!!!» Трудно, да? Но, мне можно поверить, я не оголтевал. Вообще. И никогда. Разве что… Ну, разок-другой… Не больше.
И вот про тот-то «другой» разок, самый последний, я и хочу сейчас тебе рассказать. Слушай, юный Блим Кололей. Слушай!..
Было это года полтора назад. Я к тому времени был уже популярным алхимиком. Дня не проходило, чтоб я не варил раза три, а то и все четыре. Причитающийся мне раствор я обычно толкал тем же клиентам, но уже за прайсы, и жил, благодаря этому, вполне сносно.
Но, как-то однажды так случилось, что застряло у меня кубов двадцать. Половину я сам сторчал. Ну, сам посуди, хули там торчать? По два с полтиной четыре раза. Всего-то на двое суток! Потом еще два дня я отсыпался, а когда отожрался, отоспался, отпился и обмазался гепаринкой, посмотрел я на эту деку, и пришла мне в голову, охуительно дельная мысль: «А не поставить ли мне этого винта на кристалл?»
А я до того никогда винт на кристалл не ставил.
Методика? Да, не гоношись, приколю потом, как дело дойдет.
Вот, значит, отбил я мет, выпарил его растворчик и получились у меня снежной красоты кристаллики. Целых полграмма. Ну, я их сныкал, чтоб потом толкнуть кому задорого, а сам смотрю – вторяк у меня остался.
И мысль такая: «Винта была десятка. В ней – граммушник по эфу. Выбилась половина. Значит, во вторяках, как пить дать, еще полграмма бултыхается. Грех такому делу пропадать!»
Ну, залил я их кислой, до нейтралки, выпарил, опять же. Получился кристалл. Крупный такой и пованивает чем-то не шибко приятственным. Я его на язык попробовал – соль галимая. Но окромя соли и винтовой вкус там имелся.
И вот тут я оголтел.
Развел все, что получилось в трех квадратах, выбрал. Раствор мутноватый получился. Но, думаю, хуй бы с ним, все одно – поставлюсь. Не охота чистяк на себя тратить было. А почему? Ибо мудак был!
Ну, и поставил я себе этот винтовой вторяк аж с ветерком. Сижу, прихода жду. И тут он пришел…
Но не такой, как всегда. Плохо мне стало. Охуительно плохо. И ведь не передоза то была. Передозу-то я всяко знаю. А такая поебень, что понял я – ща сдохну, на хуй.
А я на кровати лежу. Пот резко прошиб. Ледяной, такой, нехороший, липкий, как у покойника. И соображаю, что надо бы мне срочным образом в сортир и там проблеваться. А потом понимаю, что не успею. И что пришел моей красивой молодой торчковой жизни последний пиздец. Сердце булькает, останавливается, дышу и то через силу. И мысль такая: «Выжить надо! Любой ценой, но выжить!»
И тут меня отрубило.
Очнулся на полу. Мокрый, как… В общем, не бывает такой мокроты на свете. А я лежу в этой луже пота…
Как на пол попал – не знаю. Я ж на кровати был.
И, главное, дрожу весь. Трясусь, что твой отъебальный молоток. И потею. И хуёво так, как даже в сказках не бывает.
И втыкаю я, что если дышать не буду – то второго прихода пиздеца уж точно не переживу. А дышать-то и неохота! Пришлось свою тушку заставлять.
А сам-то на полу, мокрый. Холодно, блядь, а я ничем, кроме глазей и пошевелить не могу. Дышу только. Да глазищами ворочаю. А они, падлы, захлопнуться норовят. Я ж догоняю, что закрою я их – и навсегда, ебаный в рот.
Ой, бля, как я тогда зенки раздирал и дышал!.. Как я тогда жить хотел!..
Сколько времени прошло – не знаю. Но получшело децел. Смог я тогда руку протянуть и одеяло с кровати на себя стащить. Накрылся. Потеплело – еще хуже стало. Ну, я перестремался. Опять задышал.