Срединный пилотаж, стр. 11
Остальное завтра дочитаю. Все свободны.
Кручение бычков в темноте.
В общем, этого до сих пор никто не понимает.
А в чем суть? Суть в том, что как-то приходовался Клочкед в темноте. И бычок с прихода курил. И надо было ему пепел стряхнуть, а то негоже всему в нем изваляться. Вот, Клочкед глаза отверз, стал пепелац искать на ощупь. Нашел-таки. Понес к нему бычок. Стряхнул пепел. И назад, в рот, бычок этот и понес. И видит – за бычком, за угольком этим бычковым, след в воздухе тянется. Синий. Ну, не совсем синий, а голубоватый. Бледно-голубой. А ведь бычковый уголек-то красно-оранжевый!
Клочкед тогда затянулся, уголек поярче вспыхнул, и стал Клочкед этим бычком в водить туда-сюда. И видит, один хрен, уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой. То ли глюка, то ли нет. Непонятно.
Принялся тогда Клочкед бычком круги описывать. Вращает бычок и наблюдает. Все то же самое: уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой. И мало того, линия вдруг появилась. Синяя и касательная к тому кругу, овалу или эллипсу, по которому уголек от бычка летает.
Позвал Клочкед Павку Карапуззз. Ее по полному Павлиной Карапуззз звали, а по короткому – Павка Карапуззз.
Павка Карапуззз смотрит, действительно: уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой.
Не глюка, видать.
А по трезвяку – ничего подобного. Красно-оранжевое все. И никакой голубизны!
А по увинченому – снова – уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой.
Несколько месяцев Клочкед бычки в темноте крутил. Не курил, а крутил и крутил бычки. Массу сигарет извел. Всех знакомых винтовых на это дело подсадил. И никто ничего понять не может, отчего уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой!?
Только Семарь-Здрахарь посмотрел на это безобразие и веско сказал:
– Это работает эффект Доплера.
Объяснил, тоже мне. Один хуй никто ничего не понял. Причем тут Доплер? К нему самому же не попрешься, выяснять, по какой такой причине уголек красно-оранжевый, а след за ним – бледно-голубой.
Но с тех пор все торчки бычки в темноте крутят. Эффект Доплера изучают. Наука, бля. Красиво, но непонятно!..
Человеки из коробок…
Я стоял на крыше, и над моей головой кружились ангелы.
Что еще добавить?!
Как это возможно описать!?
Любые слова покажутся пресными, если даже попытаться объять ими то величественное сияние, которым озаряли они меня. Поэтому, я и пытаться даже не буду. Пусть текут эти буквы, пусть складываются в эти неказистые конструкции, что зовутся речью человеческой. Пусть.
А я стоял, и они летели.
Нет, конечно, не просто так я стоял. Нет, не просто так.
Буквально минут десять назад мы с Элеонорой Парадиззз поднялись на чердак четырнадцатиэтажки, неся с собой баяны и винт. Буквально восемь минут назад я ее втрескал. Буквально пять минут назад я втрескался сам и пошел приходоваться под открытое небо.
И оно открылось.
Сперва небо было совсем обычным. Чистым, голубым. С несколькими перистыми облачками. Лето ведь. Июнь.
А потом… Потом я понял, что сделал себе чуток больше, чем следовало.
Элеонора Парадиззз лежала тут же, рядом со мной, в рубероидном желобе для стока воды и тоже смотрела в небо. Не знаю, видела ли она то же, что и я, мы об этом потом никогда не разговаривали, но смотрела она вверх такими зачарованными глазами, с таким сияющим лицом, что я не удивлюсь, если созерцали мы одни и те же великолепные картины.
Не думаю, что это кому-то будет интересно, но если уж я начал эту повесть, то негоже завершать ее, едва начав. Это будет неправильно. Это будет проявление трусости. И поэтому, разорвав пополам свою душу, я, макая в ее кровь пальцы, вывожу эти слова на ступенях лестницы, ведущей тебя, читатель, странные и стремные глубины созерцательного существа, винтового торчка… Безупречно.
Небо, небо…
Пролетел реактивный самолет. Быстро-быстро. Он оставил после себя белый дым инверсионного следа. И след этот, прямой и скругленный одновременно, будто застежка-молния, разделил горние дали на две части. Нет, какое «разделил»? Он приотворил завесу неба. Рассек ту голубую парашу, что вечно маячит над головами, и выпустил сюда, в пределы поднебесной тверди, ангелов…
Но не сразу.
Сперва от следа самолета стали расходиться розовые перья. Не знаю, как еще назвать такое явление. Полосы розоватого света, словно волны от брошенной в небо палки, начали вибрировать, заполняя все видимое пространство.
Вскоре розовое стало светиться все сильнее. В его сиянии появилась странная мощь и вдруг я понял, что это уже не розовый свет, хотя розового там все еще оставалось предостаточно, а чисто-фиолетовый. Спектрально чистый фиолетовый. Пронзительный.
И когда поле моего зрения все оказалось заполнено преходящими друг в друга ветвистыми и перистыми полосами розового и фиолетового, появились они. Ангелы.
Мощные и нежные человекоптицы, они бесшумно завели хоровод надо мной.
Я хотел услышать ангельское пение. Я хотел услышать хоть звук… Но безмолвны были ангелы. Не было им нужды говорить со мной. Они лишь смотрели в мои глаза, чьи зрачки занимали почти всю поверхность радужки, своими неописуемыми очами. И молчали.
И простер я к ним свои руки. Свалились с них рукава рубахи, упали до плеч манжеты рукавов, показалась моя кожа, сплошь покрытая рубцами от старых дорог, да синяками от недавних вмазок. Но не отреагировали они на это простирание. Они продолжали немотствовать и вести хоровод.
И я, понимая, что любой звук сможет… Нет, не спугнуть их, хуй спугнешь ангела, коли тот прилетел, а разбить своими мудацкими эхами ту хрупкую идиллию, в средоточии которой я нежданно очутился… Я молчал тоже.
И вдруг они стали спускаться ниже.
Нет, не вдруг! Они давно уже спускались, нарезая спирали надо мной, просто я не замечал этого, восхищенный немыслимой картиной.
Они подлетели совсем близко. Так, что я мог разглядеть каждую жилку на их могутных крылах. И каждая жилка эта оказалась…
Ага. Именно тем самым…
И каждая жилка эта оказалась заполненным чем-то баяном.
И тогда перестал я простирать к ним руки, а развел их по сторонам. Взмахнули ангелы крылами, и полетели вниз сонмы баянов. Вонзались их иглы в тело мое. Вонзались и, словно шприц-пули, вдавливали в мое тело свое содержимое.
(Вообще-то в этом месте должен был появиться наркоништяк. Но нет его тут. Сбежал куда-то по обыкновению своему.)
И от восторга того, что вызвал влитый в меня ангелами раствор, я лишился чувств.
Очнулся я все так же, глядя в небо. Только уже не было в нем ангелов. Обычное то было небо. И лишь на фоне его шевелила губами голова Элеоноры Парадиззз.
Я ей улыбнулся.
– Слава богу. – Сказала Элеонора Парадиззз.
– Я вернулся. – Сказал я.
– Все закончилось. – Сказал я.
– Пойдем? – Сказал я.
– Да, куда тебе?! – Всплеснула руками Элеонора Парадиззз. – Ты же на ногах не держишься! Да и зенки у тебя бешеные.
Я посмотрелся в ее зеркальце и вынужден был признать ее правоту на счет последнего.
Некоторое время я еще пытался созерцать небо. В понятно что тщетной надежде вновь узреть ангелов. Но теперь его свет резал мне глаза. И я стал смотреть на землю.
Там, внизу, ходили люди, играли дети. Дворничиха возилась на помойке. И помойка эта оказалась полна каких-то картонных коробок.
Но едва дворничиха отошла, коробки эти зашевелились.
И из них вылез голый мужик. Он осмотрелся. Я быстренько спрятался за край крыши, чтобы он меня не заметил, но все равно продолжал наблюдать. Голый мужик протянул руку в коробку и вытащил оттуда голую девку. И, обнявшись, они пошли прочь.
Я не мог понять, как же они там поместились? Коробки, вроде, небольшие, из-под телевизоров. Ну, не влезть туда целиковому мужику и бабе. Только по частям. Что же, эти части там жили отдельно, а как только убедились, что поблизости никого нет – решили соединиться и пойти прогуляться?