Сумасбродка, или Пикник для лишнего мужа, стр. 37
– Костюм жалко, – грустно сказал он, – вернее, штаны. Мои любимые. Ты не знаешь, что можно сделать?
– Не знаю, – пожала я плечами.
– Попробую в химчистку сдать. Жене скажу, что держал канистру с машинным маслом и случайно капнул им на штаны. Должна поверить.
Меня покоробило от слова «жена», но я постаралась не показывать виду.
Глеб застегнул на запястье золотые часы и улыбнулся.
– Ну что, присядем на дорожку? – сказал он.
– Присядем.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Знаешь, Глеб, все было прекрасно. Восхитительная ночь, изумительный мужчина, море вкусной еды, спиртное, приятные воспоминания... Спасибо тебе за все. Но только на душе как-то гадко. Как-то нехорошо, понимаешь. Это пройдет. Это первая реакция. Так и должно быть.
Неожиданно дверь распахнулась, и на пороге появился охранник.
– Заключенная, на выход, ваше время закончилось, – сказал он.
Я натянула войлочные ботинки, набросила телогрейку, повязала на голову платок и встала.
– Заключенная, на выход, – повторил охранник.
Глеб растерянно смотрел на меня.
– Спасибо тебе за все, Глеб, – прошептала я, смахивая слезы.
Охранник толкнул меня в коридор и хотел было захлопнуть дверь, но я оттолкнула его и закричала:
– Спасибо тебе, Глеб!!! Спасибо тебе! Слышишь, спасибо!!!
Охранник схватил меня за руку и потащил по коридору. До самой лестницы я громко кричала слова благодарности Глебу. На улице я замолчала и разрыдалась.
Глава 13
С того момента, как освободили Таньку, прошел месяц. Спустя еще неделю я поняла, что никто меня отсюда не вытащит, а это значит, что два с половиной года я буду находиться в постоянном напряжении, опасаясь за свою жизнь.
Не верьте тому, что колония способна перевоспитать кого-то. Здесь изолируют оступившихся от общества, одновременно вырубая ростки человечности, которые при желании можно найти в душе даже самого закоренелого преступника.
Одной девочке прямо на швейной фабрике кинули в спину ножницы. Она, видите ли, не давала положенной нормы. Девчонка старалась как могла, но у нее ничего не получалось, вот и поплатилась за это. Конечно, тем, кто кинул ножницы, прибавили по полтора года дополнительного срока, но девчонке легче не стало. Она вышла из лазарета и по-прежнему не справлялась с нормой. Мне было страшно подумать о том, что с ней сделают в следующий раз.
Два с половиной года мне придется быть начеку с так называемыми бабами-атаманшами, сидевшими по нескольку ходок. Многие попали сюда по сто восьмой за убийство при отягчающих обстоятельствах. Вышку не дали, заменили на пятнадцать лет и отправили в колонию. Вот они и сходят тут с ума, держа власть в своих руках.
Два с половиной года мне будет сниться один и тот же страшный сон. Будто меня хватают за горло и начинают душить. С десяток рук рвут на мне одежду, царапают лицо, вырывают волосы. Меня в любую минуту могут растерзать. Я просыпаюсь в холодном поту и боюсь пошевелиться. Иногда мне кажется, что это сон-предупреждение, и я начинаю прислушиваться к любому шороху. Все эти бабы, лежащие на соседних кроватях, одинаковые. У них у всех рожи убийц.
...Через два дня в секцию зашел охранник, назвал мою фамилию и сказал, чтобы я шла с вещами на выход. Не поверив своим ушам, я принялась лихорадочно собирать вещи. Формальности, сопутствующие освобождению, помню плохо. Начальник вручил мне какие-то бумаги с кучей различных печатей, из которых следовало, что меня освободили досрочно за хорошее поведение и высокие показатели в работе. Оставшиеся два с половиной года в колонии общего режима заменили на год условно.
Наконец открылись двери, и я очутилась на воле. В руках у меня была небольшая замусоленная сумка с мятым тряпьем: видавшая виды юбка, вытянувшаяся шерстяная кофта – все это считалось в колонии вольными шмотками и ценилось особенно высоко.
За воротами я, как девочка, принялась ловить на рваную варежку крохотные снежинки. Ну вот и все... Теперь придется все начинать сначала, с нуля. Прежде всего надо приодеться. Посмотрев на китайские полукеды без шнурков, я от души расхохоталась. Да уж, прикидец еще тот! Ношеные хлопчатобумажные колготки, темное платье, просившееся на дно мусорного бака, клетчатый платок на голове... Правда, телогрейка совершенно новая. Ее мне удалось выменять на пачку чая, которую привозила Верка.
Я вспомнила кислые лица девчонок из своего отряда. Расстроились, дурехи, что даже не могли меня проводить... Обычно тем, кто покидал стены колонии, устраивали пышные проводы. Гулянье начиналось вечером, когда объявляли отбой, и заканчивалось рано утром. Весь отряд дружно чифирил, угощал друг друга эфедрином и курил травку, которую за установленную плату можно было купить у охранников...
– Эй, подруга! Ты там долго стоять будешь? – услышала я знакомый голос и подняла голову.
У красивой фиолетовой иномарки стояла шикарная дама в длинной норковой шубе. В ушах ее переливались огромные бриллиантовые серьги, на длинных пальцах сияли изумительной красоты кольца. Я растерянно поправила свою телогрейку.
– Танька, ты, что ли?!
– Конечно, а кто же еще! Кому ты нужна, кроме меня?! Кто бы смог тебя отсюда вытащить?!
– Я думала, у тебя не получится... Прошло почти полтора месяца...
– Это оказалось намного сложнее, чем я думала. Но лишних полмесяца это все-таки не два с половиной года.
Танька подбежала ко мне и принялась целовать. От нее исходил тонкий запах дорогих духов, другой, счастливой жизни...
Танька посмотрела на мою драную сумку и покачала головой.
– Господи, даже не верится, что совсем недавно и я была такой же.
Я тяжело вздохнула. Танька засмеялась, похлопала меня по плечу и весело произнесла:
– Ничего, подруга, не унывай! Все исправим. Главное, что ты жива и здорова.
Мы подошли к машине. Танька села за руль и подмигнула мне:
– Это мне папик купил. В порядке моральной компенсации за отсидку. А ты что стоишь? Поехали. Может, тебя моя тачка не устраивает? Нужно было приехать на лимузине?
– Ладно уж тебе! Какой, к черту, лимузин! – Я села в машину и затаила дыхание. – Да, Танька, хороший у тебя папик...
– Не жалуюсь, – усмехнулась подруга.
– Ты выглядишь потрясающе! От той Таньки, с которой мы вместе сидели, не осталось и следа. Прямо настоящая дама. Я даже как-то неловко чувствую себя рядом с тобой.
– Брось говорить глупости! Главное, что ты на свободе. Поехали.
– Куда? – испуганно спросила я.
– Ко мне домой. Я познакомлю тебя со своим папиком.
– А удобно?
– Еще бы! Он тебя из колонии вытащил. Я ему все уши прожужжала. Теперь он хочет на тебя посмотреть.
Танька завела мотор, и машина плавно тронулась с места. Я оглянулась и с грустью посмотрела на ворота колонии. По щекам побежали слезы.
– Ты что, подруга, реветь, что ли, собралась?
– Да так, просто...
– Ничего, у меня тоже такое было. Очень тяжело привыкать к дому после колонии. Папик банкет заказал по случаю моего освобождения, народу собралась тьма-тьмущая, а я сижу и реву... Папик за меня так переживал! Я ночами не спала – плакала, кричала. Мне не верилось, что я смогла вырваться из этого гадюшника. Папик меня к психиатру возил. Тот сказал, что мне нервы надо лечить. Назначил сеансы гипноза и иглоукалывание. Теперь езжу на процедуры. Первое время я от людей шарахалась. Ментов на улице видеть не могла, хотелось им глаза выцарапать. Психовала по любому пустяку. Папику нагрублю, наговорю гадостей, а через пять минут бегу прощения просить. Ты чего молчишь, подруга? – повернулась ко мне Танька.
– Не знаю. Наверное, зона научила меня молчать. Все время боюсь сказать что-то лишнее. Эта чертова колония словно испытывала нас на прочность. Мы с тобой все-таки не сломались, не упали лицом в грязь, многие не могут подняться на воле. Даже не верится, что сегодня я смогу спокойно уснуть. В бараке я постоянно держала ухо востро, чтобы не случилось беды.