Разведена и очень опасна, стр. 92

Я смотрела на отца Дмитрия и улыбалась. В глубине души я прекрасно понимала, что должна уйти в монастырь, что в моей жизни наступил момент, когда я больше не могу управлять своей судьбой и должна вручить ее тем людям, которые это умеют.

Я устала получать удары судьбы и свято верила в то, что в монастыре меня обязательно поймут, приютят. Отец Дмитрий одобрил мой выбор и даже сказал мне о том, что у меня светлая душа. Я любила беседы с ним, потому что именно из них я многое черпала, многому училась. Например, я никогда не думала о том, что Бог есть любовь, а оказывается, это так, и что любовь сама по себе не падает к нам с небес, ей нужно учиться. Мое сердце подсказало мне, что я должна молиться. Когда я молилась, я верила, что с Божьей помощью все образуется. Я любила петь «Ave Maria!».

По вечерам я пела и мысленно прощалась с демоном, прощалась с ним навсегда. Я отказывалась не от одного демона, я отказывалась от всех демонов, искушающих душу человека. Я окончательно решила для себя постричься в монахини и полностью посвятить себя Христу.

Я пела эту песню, потому что так просила моя душа, которая обливалась слезами, изливая пением свои чувства. Игуменья не хотела, чтобы я пела подобные песни. Она говорила мне о том, что это пение католическое, а я должна петь православное. Но я ничего не могла с собой поделать. Я это делала не сама, просто это просила меня моя истерзанная душа…

Я не отрицала, что я великая грешница. Я слишком много грешила, много любила и много страдала, а теперь для того, чтобы искупить все грехи, мне придется набраться много сил… Слишком много… И все же, несмотря ни на что, я стала послушницей. Просто в моей жизни наступил момент, когда Я ПОНЯЛА, ЧТО Я ДОЛЖНА ПРИЙТИ К БОГУ.

В монастыре я научилась вставать очень рано, на рассвете, и всегда начинала свой день с обращения к Богу. Я всегда прятала свои слезы, потому что плакать тут было нельзя. Слезы считались грехом уныния, а больше я не могла грешить. Я проходила послушание и готовилась к постригу. Я перестала петь католические песни и разучила православные песнопения. Жизнь текла своим чередом, и я сама ее выбрала. Это был мой выбор, и никто не вправе его осудить. Где-то там осталась другая, мирская жизнь.

Перед самим постригом я почувствовала однажды, как сильно забилось мое сердце, и вышла за монастырские ворота. Прямо у ворот монастыря стояла машина, в которой сидел мужчина и читал газету. Увидев меня, он тут же выскочил из машины, уронил газету и крикнул:

– Девушка, можно вас на минутку?

– Нет, – покачала я головой, – я не должна ни с кем общаться.

– Почему?

Я не ответила на этот вопрос и постаралась пройти мимо машины к обрыву, чтобы полюбоваться на реку и еще раз посмотреть на большой мир. Подойдя к обрыву, я обхватила руками дерево и вновь почувствовала, что меня одолел грех уныния. По щекам потекли слезы. Я плакала оттого, что большой мир уже переставал для меня существовать и больше не был для меня моим домом. Теперь моим домом был Борисоглебовский женский монастырь, который находился под Звенигородом. Моя жизнь заключалась в том, что я очень много молилась, много работала. На сегодняшний день у меня была одна цель – устроиться торговать в церковный киоск свечками. По крайней мере это была бы хоть какая-то связь с большим миром. В монастыре бывает много экскурсий, в церковный ларек приходят люди за свечками, я бы украдкой рассматривала этих людей, слушала, о чем они говорят, смотрела, во что они одеты, узнавала о том, что творится в большом мире, за стенами этого монастыря. Но работать в киоск меня пока не брали, говорили, что у меня еще недостаточно знаний.

– Девушка, вы плачете? – Мужчина встал рядом с мной и невольно заставил меня вздрогнуть.

– Я не хочу ни с кем общаться. Уходите!

– Уйду. Только ответьте мне на один вопрос. Почему вы ушли в монастырь?

Я украдкой посмотрела на мужчину и отметила про себя его респектабельную одежду. Его руку украшали дорогие массивные часы. Помолиться приехал, подумала я.

– Я ушла в монастырь, потому что на все промысел Божий.

– А понятнее вы можете ответить?

– Я прошла много испытаний, слишком много нагрешила. Я думала, Господь меня не простит, но я покаялась. Я долго каялась и просила прощения. Я прошла церковное таинство покаяния. Я была уверена, что Господь меня покарает, но он меня простил. Простил и теперь ведет к лучшему. Бог указал мне путь, и я верю, что с Божьей помощью все образуется. Я за это целыми днями молюсь.

– А вам не кажется, что вам еще рано отрекаться от всего мирского?

– Нет, – покачала я головой и хотела было уйти, но мужчина взял меня за руку и, волнуясь, очень сбивчиво заговорил:

– Ну, здравствуй, Санечка! Здравствуй! Я тебя не сразу узнал. Ты в этом платье и в этом платке сама на себя не похожа. Мне сердце подсказало… Ты больше похожа на девочку-подростка. Ничего от твоей сексуальности не осталось, сплошное целомудрие…

– Что? Да как вы смеете? Кто вы такой???

Я еще раз попыталась вырваться, но мужчина не позволил мне этого сделать.

– Санька, Санечка, родная, любимая… Если бы ты только знала, как я тебя искал… Если бы ты только знала! Я же обещал, что обязательно тебя найду. И я искал, но никогда бы не подумал, что ты решишь закончить свою жизнь в монастыре. Я обещал тебя найти и жениться. Так вот, моя любимая девочка, после того, как я тебя нашел, дело не закончится монашеским постригом. Оно закончится свадьбой.

Я вскрикнула и посмотрела на мужчину глазами, полными ужаса. Передо мной стоял красивый, дорого одетый мужчина, и на его лице не было безобразного шрама. У него был совсем другой нос, более раскосые глаза, но их выражение… Передо мной стоял дровосек, только в новом обличий. Я узнала его по глазам…

– Колька?!

– Колька, – обрадовался дровосек.

– Как ты меня нашел? Как ты меня узнал? – На моих глазах появились слезы.

– Я лежал в другой клинике, но несколько операций я сделал в той же клинике, что и ты. Я увидел твою фотографию в папке у врача, попросил назвать твое имя.

– Но ведь это могла быть не я?

– Я это почувствовал. Я видел твои снимки обгорелой и то, какой ты стала. Не каждая обгорелая женщина по имени Александра может позволить себе полтора года пролежать в дорогой клинике. На это нужны деньги. Тем более я видел тебя обгорелой, когда вытащил тебя из огня и привез к Глаше.