Разведена и очень опасна, стр. 89

Когда я подъехала к дому своего брата и нажала на кнопку домофона, мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Услышав в трубке знакомый голос домработницы, я постаралась сдержать слезы и произнесла, словно в тумане:

– Любовь Викторовна, это Таня.

– Какая Таня? – вновь не узнала меня домработница.

– Я вам сегодня звонила. Женька уже проснулся?

– Да, но он себя плохо чувствует.

– Мне нужно его увидеть.

– Я не сказала ему о вашем приходе.

– И не стоит. Давайте сделаем так, как договорились.

– Заходите.

Яне могу описать чувства, которые охватили меня, когда я вошла в дом, который знала как свои пять пальцев. Увидев глаза хорошо знакомой мне женщины, я с трудом удержалась от того, чтобы не броситься ей на шею и не разрыдаться.

– Здравствуйте, Любовь Викторовна!

– Вы Таня? – спросила она.

– Да.

– Пойдемте, я вас проведу в Женину комнату, только не пугайтесь, он очень сильно болен.

Я шла следом за домработницей, смотрела на знакомые комнаты и думала о том, что меня не нужно никуда вести, я могу найти дорогу сама, даже с закрытыми глазами.

– Вы так странно одеты, – осторожно заметила женщина.

– Как?

– Вся в черном, словно фея из. сказки.

– Я была на свадьбе у Лося.

– Правда? – искренне обрадовалась женщина. – Да разве на свадьбу в черном ходят?

– Нy, если я пошла, значит, ходят.

– Наверно, роскошная свадьба… Ребята к ней так долго готовились.

– Обыкновенная свадьба.

У дверей Жениной комнаты Любовь Викторовна остановилась и с тревогой сказала:

– Татьяна, и сама не знаю, почему вас сюда пустила. Возможно, это неправильно, а может, Евгению и в самом деле нужно хоть с кем-то пообщаться. Только, пожалуйста, не занимайте много времени, он слишком слаб.

– Уверяю вас, я ненадолго. У меня самой нет времени, так как я уезжаю.

– И не пугайтесь. Я не хотела говорить, но он умирает…

– Как умирает?

– Евгений медленно угасает на протяжении последних нескольких месяцев. Он не любит, когда его обхаживают, поэтому постарайтесь говорить с ним на равных, старайтесь не видеть ни его худобы, ни его бледности, ни его запавших глаз.

– Он настолько слаб?

– Врачи говорят, что уже нет надежды. Услышав последние слова, я и сама страшно побледнела, замерла, и казалось, что в меня вогнали кол.

– Надежда есть всегда. Надежда умирает последней, – произнесла я с отчаянием и сжалась, споено струна.

– Это сказала не я. Это сказали врачи. – Любовь Викторовна достала платок и промокнула выступившие слезы. – Это ужасно несправедливо. – Она тихонько всхлипнула, а ее лицо исказилось от душевной боли. – Совсем молодой. Сначала от нас ушла Александра. Теперь Евгений.

– А что с Александрой?

– Она погибла при пожаре… – Последние слова прозвучали словно пощечина.

Я закрыла глаза и вспомнила тот вещий сон, который мне приснился у Глаши. А ведь он действительно вещий. Лось женится, и я не удивлюсь, если его жена уже беременна, просто живот еще не очень видно. Я погибла при пожаре. Похороны организовал Вован и, по всей вероятности, в землю положили пустой гроб, в котором была забита крышка. Видимо, Вован сказал, что я так сильно обгорела, что в гроб нечего было класть. Лось меня не признал как во сне, так и в жизни. Но брат… Брат должен меня признать, а по-другому просто не может быть…

– У него тело потихоньку отказывает, – вновь всхлипнула домработница. – Врачи сказали, что ему осталось совсем немного. Я не знаю, как мне это пережить! Как пережить?

Я слегка приобняла женщину, она положила голову мне на плечо и дала волю своим чувствам.

– Теть Люба, хорошая моя, родная, не плачь. Теть Люба, все будет хорошо. Все обязательно будет хороню.

Женщина вытерла слезы, спрятала скомканный платок и тихо произнесла:

– Простите. Я обычно всегда держусь, а тут и сама не знаю, что на меня нашло.

– Ничего страшного. Самое главное – никогда не сдаваться. Скажите, Женька сам не сдается?

– Я думаю, что он уже давно сдался. Он слабеет день ото дня и сам отчетливо это понимает. С тех пор как Сашенька погибла, в этом доме настали трудные времена. Женя знает о том, что он умирает. Когда я ухожу к себе спать, он всегда прощается со мной навсегда. Я начинаю его ругать, а он говорит, что в жизни может случиться всякое. Быть может, я утром проснусь, а его уже нет, и я буду казнить себя за то, что не успела с ним попрощаться.

– Теть Люба, пустите меня к нему.

– Иди, – грустно улыбнулась женщина и обняла меня за плечи. – Ты говоришь, точно как Сашенька.

– А как говорила Сашенька?

– Она всегда говорила не «тетя Люба», а «теть Люба». Ты даже чем-то на нее похожа.

– Чем?

– Глазами, – ни минуты не раздумывая, ответила женщина. – У тебя Сашенькины глаза.

Мне в очередной раз захотелось броситься этой милой женщине на шею и на весь мир закричать ей о том, что я и есть Сашенька, но я прекрасно понимала, что не должна этого делать.

Любовь Викторовна открыла дверь в Женькину комнату.

– Женя, у нас гости.

Я тут же вошла и закрыла за собой дверь, оставив домработницу по ту сторону двери.

– Какие ещё гости?! – Я услышала слабый голос брата.

– Привет… – Я с болью в душе посмотрела на человека, сидевшего в инвалидной коляске, и почувствовала, как от дикой, раздирающей боли мое сердце сжалось в комок. Уж больно он был бледен и слаб. В этом человеке не было ничего от того Женьки, который хоть и ездил в инвалидной коляске, но вел активную жизнь. С которым я ругалась по поводу женских трусов, валяющихся у двери, горы пустых бутылок из-под спиртного и его помятого внешнего вида. Теперь же этого внешнего вида не было вообще. Выпирающие кости были обтянуты белой прозрачной кожей, такой тонкой, что казалось, если к ней прикоснуться, она просто порвется.

– Ты кто и как ты сюда попала?

На коленях брата лежал мой портрет, на котором я улыбалась своей широкой яркой улыбкой, обнажив свои белоснежные зубы, и держала огромный букет орхидей, подаренных мне братом. Я вздрогнула оттого, что мой портрет был обрамлен черной рамкой, и, несмотря на то, что на фотографии я смеялась, он наводил только на грустные мысли.