Бронзовая птица, стр. 4
Ребята кончили ужинать, но все еще сидели у костра. Дежурные мыли посуду. Кит, шевеля губами, пересчитывал кульки с мукой и ломти хлеба. Его толстое лицо выражало озабоченность, как и всегда, когда глаза видели, а руки ощупывали что-либо съестное. Генка и Бяшка готовили мешки и сумки для сбора продуктов. Вернее, готовил их Бяшка. Генка же давал ему руководящие указания, а сам в это время осматривал свой знаменитый портфель. Хотя и потрепанный, этот портфель был настоящий, кожаный, со множеством карманчиков и отделений и блестящими никелированными замками. Генка им очень гордился. Отправляясь в Москву за продуктами, он всегда брал его с собой. Генке казалось, что портфель производит большое впечатление на родителей. Чтобы усилить это впечатление, Генка, разговаривая, клал портфель на стол и с важным видом щелкал замками.
«Действует неотразимо, – говорил Генка про свой портфель. – Если бы не портфель, весь отряд давно бы помер с голоду».
А в то время как Генка упражнялся со своим портфелем, Генкин спутник должен был таскать мешок с продуктами.
– Вот что, Генка, – сказал Миша, – родителям Игоря и Севы ничего не говори, а постарайся дипломатично выяснить, не приезжали ли Игорь и Сева в Москву.
– Все выясню, не беспокойся.
– Только осторожно, а то разволнуешь родителей.
– Сказал: не беспокойся! Мамаши и не догадаются. Я спрошу так, между прочим.
– Как ты спросишь?
– Я даже не спрошу, а так это, безразлично скажу: ваш Игорь собирается приехать к вам…
– А зачем?
– Помыться в бане.
– Кто тебе поверит?
– Ага! Тогда я скажу так: он должен приехать в Москву за книгами.
– Это ничего.
– Ну вот, – продолжал Генка, – а если он в Москве, то мамаша скажет: «Ведь он уже дома». А я скажу: «Да? Удивительно! Значит, он меня опередил». Потом спрошу: «А где он?» Она скажет: «Играет на заднем дворе». Тогда я вежливо попрощаюсь, выйду на задний двор и закачу этому Игорю такую плюху, что он подпрыгнет до четвертого этажа.
– Драться, пожалуй, не надо, – заметил Слава.
– Драться, конечно, не надо, – согласился Миша, – но проучить их придется. Я сам бы поехал, но… – он презрительно посмотрел на Славку, – не на кого лагерь оставить. Пусть уж едут Генка и Бяшка.
Бяшка вдруг объявил:
– Я, конечно, поеду, но предупреждаю: если Генка заставит меня таскать мешок, а сам будет своим портфелем размахивать, то я все брошу и уеду! Вот! Прямо заявляю!
– Когда я заставлял тебя одного таскать?! – с негодованием возразил Генка.
– Всегда заставляешь! – закричали все, кто ездил с Генкой за продуктами.
– Спокойно! – сказал Миша. – Таскать будете одинаково. Только не проспите поезд. А мы завтра отправимся в деревню. Пора уже клуб закончить.
Некоторое время все сидели молча, усталые после забот и треволнений сегодняшнего дня.
Костер горел ярким пламенем. Сухие ветки трещали в огне. Искры взвивались в воздух и пропадали в темной вышине ночи.
– Тише! – прошептала вдруг Зина.
Все замолчали и обернулись к лесу.
Хрустнула ветка… Зашелестели листья деревьев, точно слабый ветерок пробежал по ним… Послышался чей-то вздох…
Миша сделал рукой знак всем сидеть на месте, поднялся и замер, вглядываясь в темный лес, прислушиваясь к странным звукам…
Неужели Игорь и Сева наконец вернулись?
Глава 7
Васька Жердяй
Но это были не Сева и не Игорь…
К костру подошел Васька Жердяй, высокий парнишка в белой рубахе и узких холщовых штанах, едва прикрывавших острые, худые колени. Прозвали его Жердяем, потому что был он высок для своих лет, очень худ и тощ. Он жил с матерью и старшим братом Николаем на самом краю деревни, в полуразвалившейся избушке. Отец его погиб в германскую войну.
Жердяй больше других деревенских ребят дружил с комсомольцами. И они любили его. Он был добр, услужлив. Правда, верил в чертей и прочую ерунду, но зато знал хорошо лес, реку и очень интересно рассказывал всякие истории и небылицы. Старший брат Жердяя, Николай, был плотник и помогал ребятам устраивать клуб.
– Ты, Жердяй… – разочарованно протянул Миша.
– Я! – Жердяй присел к костру и дружелюбно улыбнулся.
В мелькающих тенях костра его большая голова с неровно подстриженными (видно, тупыми ножницами) белобрысыми космами казалась еще всклокоченнее, чем обычно. Он веточкой подгреб угли к костру и сказал:
– На деревне говорят, у вас два пионера пропали.
– Ерунда, – деланно безразличным голосом ответил Миша, – найдутся.
Жердяй с сомнением покачал головой:
– Не скажи… Если на Голыгинскую гать забредут, так могут и не вернуться.
Заинтересованные словами Жердяя, ребята теснее окружили костер.
– Что за гать такая? – спросила Зина.
– Гать-то? Дорога лесная.
– Гать – дорога из хвороста, а иногда из бревен. Строится обычно на болоте, – пояснил Славка.
– Верно, – подтвердил Жердяй, – из хвороста. И на болоте построена. Только давно. Ею никто и не пользуется.
Генка нетерпеливо спросил:
– Что ты хочешь рассказать про эту самую гать?
– Про Голыгинскую? А то, что если попали ваши ребята на Голыгинскую гать, так могут и не вернуться.
– Утонут? – спросила Зина Круглова.
Жердяй покачал головой:
– Утонуть не утонут, а увидят старого графа и помрут.
– Опять ты басни рассказываешь! – усмехнулся Генка. – Не надоело выдумывать?
– Не выдумываю я, – серьезно ответил Жердяй, – всё истинная правда. Старики рассказывают. Там граф с сыном закопаны. Прямо в гати. Царица приезжала сюда, давно, еще до Наполеона. Вот царица приехала и казнила графа с сыном. А хоронить не позволила. Велела прямо в грязь закопать, на гати, чтобы все по ним ездили. Так они там закопанные и лежат.
– А наши ребята здесь при чем? – спросил Миша.
– Вот слушай… Значит, старый граф с сыном там закопаны. Только не похоронены они как полагается, вот и томятся их души. Никак не попадут ни в рай, ни в ад.
– Ох, и умора! – закричал Генка. – Бабьи сказки!
Коровин недовольно заметил:
– Дай послушать, что человек говорит!
– Томятся, значит, их душеньки, – строго и печально продолжал Жердяй, – так и стонут под гатью, так и стонут. Я сам туда ходил, слышал. Старый граф этак глухо стонет; постонет да перестанет, постонет да перестанет. А молодой – громко, точно плачет, ей-богу!..
– Страшно! – прошептали сестры Некрасовы и опасливо посмотрели на лес; но им сделалось еще страшнее, и они придвинулись ближе к костру.
Жердяй глухим, монотонным голосом, подражая старикам, продолжал:
– А в самую глухую полночь старый граф выходит на гать. Старый, борода до колен, белый весь, седой. Выходит и ждет. Увидит прохожего человека и говорит ему: «Пойди, говорит, к царице и скажи, пусть, мол, похоронят нас по христианскому обычаю. Сделай милость, сходи!» Так это просит слезно да жалостливо… А потом кланяется. А вместо шапки снимает голову. Держит ее в руках и кланяется. Стоит без головы и кланяется. Тут кто хошь испугается, с места не сдвинешься от страху. А старый граф кланяется, голову в руках держит и идет на тебя. А прохожему главное что? Главное – на месте выстоять. Коли выстоишь, так он подойдет к тебе вплотную и сгинет. А ежели побежишь, так тут и упадешь замертво. Упадешь замертво, а граф тебя под гать и утащит.
– И много он утащил? – улыбнулся Миша.
– Раньше много утаскивал. А теперь туда и не ходит никто. Из Москвы приезжали. Рыли эту самую гать. Да разве их найдешь! Как милиция уехала, так они снова залегли.
– А за что их казнили? – спросил кто-то.
– Кто их знает! Кто говорит – за измену, кто говорит – клад золотой царский запрятали.
– Ну конечно, – иронически заметил Генка, – клад уж обязательно. Без клада не обойдется.
Миша протянул руку по направлению к помещичьему дому:
– Про этих графов ты рассказываешь?
– Про них, – кивнул головой Жердяй, – про предков ихних. Который граф за границу убежал, так тому, что под гатью, он внуком приходится.