Гроза в Безначалье, стр. 88
Зимний месяц Магха, 27-й день
НАЧАЛО КОНЦА
Чтение этих глав есть благочестие и непреходящий свет; тот, кто аккуратно будет повторять их слово за словом во всякий день новолуния и полнолуния, обретет долгую жизнь и путь на небо.
Глава шестая
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ГРОМОВЕРЖЦА
…я стоял на пепелище, растерянно озираясь по сторонам.
Огонь. Только что был огонь! Яростно ревущее пламя, безбрежный океан алого треска и грохота, Пралая, Судный День, конец света! – и Семипламенный Агни, собрат-Локапала, мчался сквозь полыханье на бешеном баране-агнце, смеясь мне в лицо, как уже случалось некогда, в страшном лесу Кхандава, где два Миродержца схлестнулись не на жизнь, а на смерть из-за пустяка, из-за восторженной глупости моего сына, получившего новую игрушку – потому что именно пустяки в конечном счете и решают судьбы миров…
Пожар надвигался строем "краунча", излюбленным способом южан Декхана, когда журавлиные крылья-фланги охватывают неприятеля с двух сторон, а острый клюв проникает в самую сердцевину; я же воздвиг против дикой птицы Агни оплот упрямых, "Телегу Творца", собрав космы туч в несокрушимые бастионы, и бил навстречу струями ливня, толстыми, как колесничная ось, холодными, как снега Химавата, бил, дождил из прохудившихся бурдюков, расшвыривая остатки перунами!
Было?
Не было?
Наклонясь, я зачерпнул горсть пепла и дал ему возможность медленно просочиться между пальцами. Не пепел – сажа.
Мокрая.
Мокрая?..
Я стоял на пепелище и тупо смотрел на свою чистую ладонь.
"Сами знаете, господин: грязь не пристает к Миродержцам, к таким, как вы…"
Где ты, пугливая апсара-уборщица?.. Что ты сказала бы сейчас, глядя на голого Владыку, попирающего грязь в чащобах Пхалаки?!
Нет, лучше мне не слышать того, что ты могла бы сказать…
– Ты был великолепен! – засмеялись позади меня цимбалы, выточенные весельчаком-ювелиром из цельного куска горного хрусталя.
Я обернулся.
– Ты был великолепен! – повторила Кала-Время, улыбаясь мне от ограды своего ашрама.
Странно: сейчас ее нагота не производила на меня прежнего впечатления, особенно если учесть, что Кала снова изменила облик – грудастая стерва-рыжуха, апсара апсарой, каких двенадцать на дюжину…
Я взял за глотку раздражение, без предупреждения восставшее из темных тайников души, и с наслаждением сжал невидимые пальцы. Лишь спустя мгновение сообразив, что пальцы сжимаю не я, а тот чужак, который сидел во мне с самого начала этого безумного дня; одного-единственного дня из жизни Индры-Громовержца, Владыки Тридцати Трех.
– Что здесь произошло? – труба моего голоса дала трещину, пустив совершенно отвратительного петуха; но я ничего не мог поделать с горлом-неслухом.
Кала внимательно смотрела на меня, и под ее взглядом я почувствовал себя мерзавцем. Ощущение было удивительно острым, подобно синхальским приправам, от которых рот и гортань превращаются в факел; и что самое забавное, выглядело совершенно беспричинным. Если уж кто и имел все основания обижаться, так это Могучий-Размогучий Индра, изнасилованный Временем лет эдак на пятьдесят вглубь чужой жизни.
Я и не подозревал, что такое возможно.
– Интересно, – Кала грациозно присела на корточки, что для обнаженной женщины едва ли не одна из самых трудных задач, – интересно, Владыка… Ты всегда подхватываешься со своей очередной любовницы и бежишь сломя голову в чащобу? Да еще швыряясь молниями во все стороны, а потом заливая грозовым ливнем пожар, который сам же и вызвал?! Ты тайный асур-извращенец? – или это только мне повезло?!
– Я? Пожар?!
– Ну да! Извини, родной, но так и заикой недолго остаться!.. Я, конечно, рада, что к тебе вернулась твоя божественная сила, и мне льстит, что ее возвращение могло быть спровоцировано моими ласками, но…
Я легонько встряхнул рукой. С кончиков пальцев сорвались огненные змейки; радостно зашипев, они пропахали мокрую золу и угасли. Над головой, из косматой шевелюры ночных туч, раздалось ответное рычание, и звезды, которые вылезли было в прорехи, попрятались кто куда.
Гроза была здесь.
Моя гроза.
Ждала.
– Сколько… сколько сейчас времени, Кала?
Она шлепнулась прямиком на пышные ягодицы – в этом смысле новый облик был куда удобней предыдущего! – и расхохоталась. Надолго, взахлеб, самозабвенно, повизгивая от переполнявшего душу восторга и катаясь прямо по земле возбужденной пантерой. Когда до меня дошел смысл собственного вопроса, попытки спросить у Времени о времени, – губы Владыки раздвинулись помимо его воли, горло прочистилось заразительным хрюканьем, и еще один залп хохота потряс лес, переполошив зверье по меньшей мере на йоджану вокруг.
Полночь тихо приблизилась к двум пустосмехам и замерла.
Она была пугливей трясогузки, эта полночь, палач сегодняшнего дня.
– Понял, – тихо спросила Кала, отсмеявшись, – понял, любовничек, каково оно: любить Время?! А вы, суры-гордецы, считаете, что все знаете обо мне…
Я промолчал. Даже сделал вид, будто пропустил мимо ушей двусмысленное "вы, суры-гордецы…" – не спрашивать же, кем Кала считает сама себя?! И впрямь: что я знаю о Времени? То же, что и все! – год жизни смертных равен суткам богов, двенадцать тысяч божественных лет – это один день жизни Брахмы, а потом приходит ночь, и Вселенная гибнет от мышей до Владык, дабы возродиться с рассветом… Самого Брахму подобные умозаключения всегда доводили до белого каления, он мигом становился четырехликим, и, дергая себя за четыре бороды, начинал с пеной у ртов опровергать и ниспровергать все подряд!
А мы смеялись.
Я, например, смеялся – как сейчас помню; или даже проще – как сейчас.
– Ты видела? – я погладил Калу по плечу, по худому плечу, которое я знал наощупь, и лишь машинально отметил про себя очередную смену облика. – Ты видела то же, что и я?
– Ты имеешь в виду пожар, Владыка?
– Не притворяйся. Я говорю о Гангее Грозном по прозвищу Дед. Я говорю о первом воеводе Кауравов, который первым же принял смерть на Поле Куру. Я говорю…
Главное – успеть вовремя замолчать. Иначе я сейчас ляпнул бы ничтоже сумняшеся: "О том, кто являлся в видениях Петлерукому Яме, Локапале Юга". А я не совсем был уверен, что кроме Локапал и почтенного Брихаса кому-то еще стоит знать о переполохе в божественном семействе.
И о заблудших душах, которых обыскались от райских миров до пропастей геенны.
Язык мой – враг мой; сдерживать трудно, засунуть некуда, а отрезать больно.
Чья шутка? – ах да, братца Вишну! Повторял, остряк-Упендра, и к месту, и не к месту, когда среди мудрецов началась мода на молчальников, и все подряд словно воды в рот набрали… помню, тогда сей перл остроумия показался мне изрядно блеклым.
– Видела, Владыка. Иначе и быть не могло.
– И ты знала об этом раньше?!
– Нет. Не знала.
– Врешь! Ты же Время, все это случилось внутри тебя – ты просто обязана была знать!
Она смотрела на меня, и глаза ее звездно мерцали чем угодно, но только не обидой; а я готов был бросить к ее босым ногам миры, лишь бы мое "Врешь!" никогда не прозвучало.
– А ты знаешь все, что находится внутри тебя? – после долгого молчания спросила Кала, и сперва я не обратил внимания на странный подтекст ее вопроса. Лишь когда чужак в моей душе тихонько вздохнул, сворачиваясь калачиком и засыпая, я понял: она права.
И смутный хор откликнулся во мне:
– В-владыка!.. вы умылись!..
– Владыка! Ты моргаешь?!
– Вчера Владыка приказал мне с утра озаботиться колесницей, поскольку собирался…
– Кажется, ты начинаешь взрослеть, мальчик мой…
– Ты никогда раньше не разбирался в колесничном деле, отец! Говорил: на это есть возницы…
Я встал и сделал два-три шага в сторону пепелища.