Гроза в Безначалье, стр. 70

И теперь Рама-с-Топором собирался очищаться от содеянного именно здесь – учитывая, что глава местной обители был не только истинным шиваитом, но и считался меж дваждырожденными любимцем Слоноглава.

Амба в беседе участия не принимала, сидела себе тихо в сторонке и ждала своей очереди. В последние дни ей частенько доводилось коротать время в ожидании, и царевна волей-неволей обучалась терпению.

Получалось плохо.

Жбан с сомой успел уже опустеть, когда старик-брахман как бы невзначай поинтересовался у Рамы:

– А поведай нам, благочестивый Парашурама, каково твое мнение: должен ли ученик, даже закончив обучение и вступив на собственный путь, по-прежнему повиноваться велениям своего Гуру, или с этого момента их духовная связь прерывается?

– Ты удивляешь меня, достойный Хотравахана [56]! – слегка приподнял бровь великий подвижник. – Думаю, тебе и самому хорошо известно, что духовная связь ученика и его Гуру не прерывается до самой смерти одного из них. И ученик обязан повиноваться учителю даже после окончания срока брахмачарьи, сколько бы лет ни минуло с того времени.

– Я рад, что наши мнения в этом вопросе сходятся, – степенно кивнул Хотравахана, огладив бороду. – В таком случае, мы все, собравшиеся здесь, убедительно просим тебя, о благородный Рама: наставь на путь истинный своего ученика Гангею по прозвищу Грозный! Ибо совсем недавно оный Гангея повел себя недостойно, опозорив перед людьми сидящую здесь царевну Амбу из рода правителей Каши. Заставь Грозного жениться на ней и тем загладить свою вину!

– Опозорил?! – нахмурился Рама, мгновенно перейдя от высокого слога на простую речь, более подходящую моменту. – Ну-ка, девица, изложи…

История царевны была рассказана в третий раз, и по мере рассказа Парашурама мрачнел все больше, подобно предгрозовому небосклону. Под конец Амбе начало казаться: отшельник вот-вот разразится громами и молниями – Жара-тапаса у Рамы хватило бы; но к счастью, все обошлось.

– Убил ни в чем не повинного возницу?! – бормотал подвижник, немилосердно терзая кончик своей косы. – Прибегнув к моей науке?! О, злосчастное семя кшатры! Позор, позор!

И царевна была близка к тому, чтобы обидеться и уйти: похоже, случайная смерть какого-то ничтожного возницы Шальвы возмутила аскета гораздо больше позора ее, царевны Амбы!

– Итак, ты, царевна, хочешь, чтобы мой ученик женился на тебе, и тогда твой позор будет смыт, а ты сама будешь удовлетворена? – обратился наконец Рама к Амбе.

– Да, величайший из дваждырожденных, именно таково мое желание…

От волнения царевна незаметно для себя начала выражаться тем же витиевато-возвышенным стилем, что и отшельники перед этим.

– И я смиренно молю тебя, о учитель Гангеи: заставь твоего ученика покориться – если только это тебе по силам! Ибо всем известно, что Грозный дал обет безбрачия. Если же он все-таки откажется, – Амба твердо взглянула в пронзительные черные глаза подвижника, выдержав их огонь, – то убей его в поединке! Только смертью моего обидчика может быть смыт тот позор, которому он подверг меня!

– Тебе бы мужчиной родиться, – хмыкнул Рама-с-Топором, даже не предполагая, как аукнется в будущем его шутка; но тут же вновь стал серьезным. – Хорошо, царевна. Я встречусь с Гангеей и потребую от него, чтобы он женился на тебе. Надеюсь, он не посмеет меня ослушаться. Остается, конечно, его обет – но этот грех я, так уж и быть, возьму на себя…

– Благодарю тебя, о тигр среди отшельников, изобильный подвигами… – поспешила Амба выразить свою признательность, но Парашурама пропустил ее слова мимо ушей, продолжая размышлять вслух:

– Если же он и тогда откажется… Я мог бы сразиться с ним, но в свое время, отомстив кшатре за смерть отца, я поклялся: не браться более за оружие, кроме как для защиты собственной жизни, либо по просьбе благочестивых брахманов…

И аскет выразительно посмотрел на седого Хотравахану.

– Что ж, в таком случае, мы просим тебя об этом, благородный Рама, – спокойно ответил понятливый старец.

– Да будет так, – кивнул подвижник.

– К вам гонец, повелитель!

– От кого?

– Говорит, что от вашего учителя, славного Парашурамы – его ученик Акритаварна.

– Пусть войдет.

Гангея еле дождался окончания приветственной церемонии, длившейся на этот раз нестерпимо долго.

– Наш общий Гуру, известный в Трех мирах Рама-с-Топором, достойнейший из дваждырожденных, желает видеть тебя, Гангея, – орлиный взор ученика колол глаза, и Грозному стоило большого труда выдержать этот взгляд.

Гонец раздражал регента: и тем, что происходил из упрямых горцев-кират, которых назвать барбарами мешала только милость Шивы, и подчеркнутой независимостью, и первыми же словами "Наш общий Гуру…"

Ревнуешь, Грозный?!

– Учитель не сказал тебе, по какому поводу он призывает меня?

– Сказал. По поводу судьбы царевны Амбы, которую ты опозорил.

– Я? – искренне удивился регент, и серьга в ухе Грозного кроваво сверкнула. – Она просила меня отпустить ее к жениху – я и отпустил!

– Об этом ты будешь говорить с Гуру. Я здесь только для того, чтобы передать его волю.

– Хорошо. Когда и где?

– Через полтора месяца, на Поле Куру, возле того ашрама, где ты проходил период брахмачарьи.

– Передай Раме – я приеду.

Дряхлая мартышка в алой головной повязке и с ожерельем из миниатюрных черепов на поседевшей груди, всю аудиенцию продремав на подлокотнике кресла, неожиданно проснулась.

И, сердито вереща, устремилась за гонцом.

У самых дверей Акритаварна оглянулся через плечо, и мартышка, словно с размаху налетев на стену, жалобно взвизгнула, покачнулась и упала на пол. Гонец молча вышел, а регент, соскочив с кресла, подбежал к неподвижной обезьянке.

Кали была мертва. И в ее стеклянных глазах стыла совсем человеческая укоризна:

"Что же ты, хозяин?.."

– Ублюдок [57]! – с ненавистью прошептал Гангея вслед скрывшемуся за дверями гонцу.

Глава четырнадцатая

СВОБОДА НАЧИНАЕТСЯ СО СЛОВА "НЕТ"

Двое стояли у обгорелого баньяна.

Черная пятерня с бессилием отчаянья тыкала в небо, словно пытаясь выцарапать глаза Сурье-Солнцу; и прошлое спотыкалось, бродя вокруг двоих – вокруг быка и кобры, кшатрия и брахмана, ученика и учителя… но от лезвия Топора-Подарка тянуло ледниками Химавата, а рубин в серьге блестел запекшимся сгустком, и прошлое боялось подойти ближе.

Рубин и топор – это было настоящее, и оно не терпело соперников.

А на все десять сторон света от дерева, испепеленного по глупости, раскинулось Поле Куру. За последнее время священных криниц здесь стало гораздо больше, и возле каждой гомонили паломники, напрочь забыв про обряды или возлияния. Еще бы! – слухами земля полнится, и ими же расшатывается…

"Грозный убил тысячи царей-женихов в Бенаресе, и теперь война неминуема!" – взахлеб кричали у криницы Лотосов, где одно омовение стоило десятилетнего подвижничества.

"Регент Хастинапура тайно прелюбодействовал с царевной по имени Мать, и не захотел отдавать ее своему брату!" – вторили у криницы Предков, где полагалось за упокой лить святую воду из кувшинчика, держа его, что называется, "через руку".

Достаточно было налить вино в гостях таким же образом, чтобы хозяева дома заподозрили тебя в сглазе и вытолкали взашей!

"Глупости! – возражали у криницы Змеиного Яда те, кто хотел избавиться от страха перед чревоходящими. – Отдать-то он девку отдал, да только Дважды Блестящий губу скривил: не желаю, дескать, чужими путями шастать! Вот и пришлось гнать не свою Мать! – ишь, как складно выходит… запомнить, что ли?"