Некромагия, стр. 66
– Что-то с ним не так, – пробормотал капитан, на четвереньках подползая к Архивариусу. – Он слишком силен. Заклинание и зелья Родика не могли сделать его совсем неуязвимым.
Вач убрал колесо, и теперь стал виден обломок ребра, торчащий под натянувшейся тканью кафтана на боку старика. По груди расползалось темное пятно. Морщинистые губы Архивариуса шевельнулись, и Трилист склонился ниже.
– Паук, – пробормотал Архивариус.
– Что? – спросил Геб, глядя в затянутые белесой пленкой глаза.
– Шаман под пауком.
Трилист осторожно приподнял голову с редкими седыми волосами, положил на свои колени.
– Шаман – он вроде лича?
– Он лар’ич.
Воцарилась тишина. Тени и пятна света ползли вокруг, медленно меняя форму. Стоящий рядом Вач пробубнил, глядя на Геба:
– Маленькая сестричка. Отпустите.
– Это Сол Атлеко? – спросил Геб, не слушая его.
– Владыка раздал жемчужины аркмастерам, – откликнулся старик.
– Да, Атлеко… Он пришел к Джудексе якобы для того, чтобы тот закрепил парангон на чем-нибудь – на браслете или обруче. Наверно, сказал, что не может доверить работу с жемчужиной обычному ювелиру. Они договорились, шаман раздобыл пасту китт. Сол пришел еще раз, захватив парангон… и Джудекса не смог справиться с аркмастером, у которого к тому же была жемчужина. Сол одолел его и вживил ему паука.
– Марионетка, – произнес Архивариус. – Лар’ич-марионетка, а Сол управляет им.
Геб закрыл глаза, поднял голову, обратив лицо к небу. Под веками поползли светлые круги, потом стало темнее. Подул прохладный ветер. Капитан раскрыл глаза – большое молочно-белое облако медленно проползало над ними. Тень накрыла площадь, скользя по мостовой.
– Радуницы, – произнес Геб, склоняясь к старику. – Помните, вы рассказывали про радуниц?
Архивариус молчал, помутневшие глаза, не моргая, смотрели вверх. Трилист спросил:
– С тех пор я все время вспоминаю о них. Это выдумки? Или тентра существует на самом деле?
Серые губы шевельнулись. Геб повернул голову, пытаясь разобрать еле слышные слова.
– Нет, – прошептал старик.
– Что?
– Тентры нет. И радуниц тоже. Мир – не раковина. Темной Плевы нет. И Первых Духов. Ничего нет.
– А древо смерти в наших головах? Семя?
– Это легенды. Их нет.
– Но что же есть? – спросил Геб.
– Только непроглядная тьма и безмолвие. Больше ничего нет, – сказал Архивариус и замолчал.
Глава 7
Звон гонга грубо вырвал мудрого Драмана, главу Совета Мастеров, из послеобеденного сна. Слишком старый, чтобы соображать и двигаться быстро, Драман пошевелился в кресле, поднял голову. Тревожный звук разносился по земляным и каменным коридорам, проникал сквозь неплотно прикрытые двери в нору. Драман сидел в столовой, из дальних помещений доносились визг и смех внуков, голоса дочерей и невесток. Старый гномороб был не только главой Совета, но и родоначальником большого клана – он давно не мог припомнить имена всей своей многочисленной родни.
Открылась задняя дверь, в столовую заглянула Арна, старшая внучка мудрого мастера.
– Что там? – спросила она.
– Следи за детьми, – строго проворчал Драман, всегда полагавший, что мужчины должны заниматься своим делом, а женщины – своим. Арна же, ко всему прочему, вызывала его недовольство тем, что была довольно-таки высока для карлы, имела независимый, гордый нрав и до сей поры не обзавелась мужем.
Напившись воды из кувшина, старик вышел в коридор, который вел от центрального прохода к большой норе, где обитало его семейство.
Кварталы Норавейника именовались мастерскими. Нельзя сказать, что жизнь славных карл целиком состояла из работы, но все же это было племя ремесленников: кузнецов, столяров, кожевников, каменщиков и других. Ремесла являлись главным в их жизни, все остальное подчинялось делу.
Драман прошел коридор, мастерские кожевников, инструментальщиков – нигде никого. При звуках гонга все устремились к выходам. Старик направился туда же, настолько быстро, насколько позволяли слабые ноги. Гонг не смолкал, происходило что-то плохое.
За кладовыми коридор пошел вверх. Другие помещения, которые миновал старый гномороб, освещались лампами, здесь же из стен торчали факелы. Свет их озарил толпу карл, собравшихся у выхода на поверхность. Драман остановился, опершись о стену и тяжело дыша. Он знал, что ему пора умирать. Мысли теперь часто путались, и, самое печальное, мастер сам понимал это, со страхом ощущал приближение старческого слабоумия.
Карлы впереди шумели и толкались. Драман преодолел последний участок коридора. Под стеной, между двумя вбитыми в пол высокими железными кольями, висел бронзовый гонг на цепях, рядом стоял карла с длинной палкой. Конец палки обматывали слои ткани, прикрученные веревками. Гномороб вновь размахнулся, но старик сказал ему:
– Хватит. Если даже я услышал и успел прийти…
В толпе начали оглядываться, раздались голоса:
– Это мудрый мастер! Пропустите его… Эй, там, посторонись…
Внизу Норавейник представлял собою лабиринт коридоров, пещер, колодцев, действующих и заброшенных штолен. А на поверхности это был отлогий холм с очень обширным основанием. С трех сторон – масса земли и глины, с четвертой, южной, – сегмент из каменистой глиняной корки, формой напоминающий вырезанную дынную дольку. Эта часть поддерживалась куполом стропил и обрешетин, его подпирали массивные столбы. Сверху покрытая обычной землей, которая давно заросла травами и мелкими деревцами, «тонкая» часть холма для взгляда ничем не отличалась от остального Норавейника.
Здесь стояли амбары и хлева, тянулись огороды, овечьи загоны и навесы, что накрывали выходы нор.
Холм был окружен высоким палисадом из бревен и веток. Вплотную к нему стояли наблюдательные вышки: квадратные площадки на столбах с перекладинами, накрытые покатыми крышами. К вершине палисада вели крутые лестницы.
Выбравшись на поверхность, Драман заспешил к ограде. Зима приближалась, сейчас на полуострове Робы царило краткое межсезонье – уже не тепло, но еще не мороз. Иногда с низкого неба на леса и степи сыпался снег, иногда проливался дождь. Над Норавейником дули холодные ветра.
– Мастер! – к Драману подскочили два его сына.
– Что здесь? – спросил старик, заранее зная ответ. – Нет, молчите. Я сам хочу увидеть. Помогите мне подняться.
Подхватив его под руки, сыновья повели мудрого мастера мимо загонов, где сгрудились овцы, меж огородных грядок и амбаров с припасами, к лестницам.
На узкой площадке, тянувшейся вдоль вершины палисада, стояли вооруженные гноморобы. Хоть ему и помогли подняться, у Драмана сбилось дыхание и дрожали колени.
– Расступитесь, – приказал один из сыновей.
Мудрый мастер выглянул. Палисад был опоясан широким болотистым рвом – без воды, но полным темно-коричневой жижи, с островками растительности и торчащими из неподвижной поверхности корягами. За ним тянулась холмистая земля с редкими зарослями, дальше серела кромка леса. Ночью шел снег, теперь северные склоны пологих холмов стали грязно-белыми, хотя на южных все еще виднелась пожухлая трава. Солнце пряталось за сплошной пеленой облаков. Старые глаза мастера сощурились, разглядев движение примерно на полпути между Норавейником и лесом. В стороне поднимался столб густого дыма.
– Ты видишь, отец? – спросил младший сын. – Вон они, возле того большого холма.
– Я вижу, – сказал мудрый мастер.
Лестница заскрипела под быстрыми тяжелыми шагами. В сопровождении двух помощников появился мастер-воин Большой Гунда, командовавший охранным гарнизоном Норавейника. Он казался великаном: выше Драмана почти на две головы. Если бы воин встал перед человеком среднего роста, то почти достиг бы макушкой его плеч. Широкую грудь крест-накрест пересекали перевязи, на них висели короткий узкий меч и булава. Мастер-воин всегда тщательно брил лицо, что было необычно для карл; Драман, обладатель длинной седой бороды, полагал такую привычку странной и даже дикой. Большой Гунда кивнул старику, глянул через ограду, развернулся и прокричал: