Грачи улетели, стр. 23

– Принято.

Оператор выключил камеру. Косолапов тронулся с места. Только сейчас он отпустил свое ухо. Дядя Тепа увидел: ухо красное.

На место Косолапова заступил философ Александр Куприянович Секацкий, на которого только что ссылался Косолапов. Секацкий – автор множества экстравагантных идей и выразительных формул. Косолапов не интересен Секацкому, ему не слишком приятно, что его имя упоминают всуе. Выставку он находит знаменательным явлением. При всем своем радикализме, Секацкий как мыслитель достаточно толерантен; дайте ему что-нибудь объяснить, и он объяснит, проанализирует – было бы что. Впрочем, о чем он говорил, Дядя Тепа уже не слышал. Катрин представила:

– Тепин. – Косолапов.

– Пойдем вниз, – сказал Косолапов, – выпьем чего-нибудь.

Кажется, он был недоволен собственным выступлением. Внизу был буфет. Туда и пошли.

– Без признания средств массовой информации, вы говорите, невозможно существование современного искусства?..

Катрин поощряюще кивнула.

– Это не я говорю. Это общее место, – сказал Косолапов.

– Допустим, – продолжал Дядя Тепа. – Но не означает ли это, что истинное искусство неизбежно уйдет в подполье? Не означает ли это, что данная ситуация провоцирует расцвет нового андеграунда?

– Андеграунд не знает расцвета, – сказал Косолапов.– В подполье сыро, темно.

– А на поверхности фальшивое солнце. Трансгенные овощи, выращиваемые в парниках.

– И кто же ушел в андеграунд? – поинтересовался Косолапов. – Уж не мастера ли социалистического реализма?

– Нет, я говорю об актуальном искусстве. Вот возьмем нонспектакулярное ис…

– Чушь! – не дал договорить Косолапов. – Нонспектакулярное искусство никакой не андеграунд! Такое же средство преуспеяния, как и все остальное… Что в нем хорошего?

– Не на виду.

– Еще как на виду! Откуда ж вы о нем знаете?

– Мне казалось, вам близки эти идеи…

– Помилуйте, какие идеи? Никаких идей, одно недоразумение, казус. Через год-другой о вашем нонспектакулярном искусстве совершенно забудут, никто и слова не вспомнит, разве что какой-нибудь сумасшедший историк… это я не о вас, Катрин, извините…

– У нас есть проект, – сказала Катрин. – Расскажи.

– В двух словах, – сказал Дядя Тепа. – Ситуация такова…

– Надеюсь, это не имеет отношения к нонспектакулярностям?..

– Нет, нет, у нас другое. Представьте себе выставочный зал. Не “Манеж”, конечно. Обычную галерею… Перерыв между двумя выставками. Завтра будут вешать картины. Некто (допустим, я) проникает каким-то образом в зал и в явочном порядке вывешивает свои творения. В данном случае неважно, что он вывешивает, главное, чтобы висело. Пока не снимут те, чья выставка санкционирована официально.

– Понятно, – сказал Косолапов, – мне это больше напоминает театр для себя. Евреинову бы понравилось.

– Но ваш знаменитый театр-паразит, – сказала Катрин, – последователь театра для себя, разве не так? Я правильно говорю, что вы ученик Евреинова? Я много читала об Евреинове и его самого. Мне кажется, вы идете за ним.

Косолапов был польщен. Об его театре-паразите вспоминали не часто. [3] Дело прошлое.

– Театр-паразит не только для себя, но и для публики, – объяснил Косолапов, вальяжно откинув руку за спинку стула. – К тому же публика не была безучастна, мы стремились максимально задействовать ее в нашем паразитном, вторичном спектакле. Видите ли, – обратился он лично к Тепину, полагая, что тот не в курсе, – мы работали прямо в зрительном зале, на чужих представлениях. Наши актеры прикидывались зрителями, мы путали все карты… Другое дело, что в полной мере публика не могла осознать степень своей причастности к происходящему в зале, но это не меняет дела. Мы ж работали для публики, а не только для себя. У вас же проблема именно с публикой. Для кого ваша выставка? Кто ее будет смотреть?

– Никто, – сказала Катрин. – Один художник. Он сам.

– А также персонал галереи, – добавил художник Тепин.

– Но не “смотреть”, – сказала Катрин. – “Смотреть” – это так, – она показала глазами, как рассматривают картины. – Пусть будут видеть. Пусть увидят, я так говорю? Увидят и снимут. Надо понимать протестный аспект выставки-паразита. Против администрирования в искусстве.

– Весь фокус в том, – сказал Дядя Тепа, – чтобы выставку никто не увидел. Важен факт, а не содержание.

– Мне это напоминает, – сказал Косолапов, – выставку Филонова в вашем Русском музее, кажется, в тридцатом году… Картины повесили, а зрителей не пустили. Зато издали каталог.

– Нет, нет, – запротестовала Катрин, – там идеология! Они вешали картины, чтобы их показать, а потом был запрет. Здесь только внешняя похожесть. Здесь не так.

– А что будет с картинами?

– Пусть несут на помойку, – сказал Дядя Тепа.

– У вас много картин?

– Ни одной. Но я нарисую. Завтра же.

– Так что вы хотите от меня? Благословения?

– Да, – сказал Дядя Тепа, – именно так. Косолапов ответил:

– Дерзайте!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Практика мейл-арта знает достаточно примеров концептуальной переписки с прошлым. Открытки и письма кому только не посылались – и Верлену, и маркизу де Саду, и самому Шекспиру. Непосредственно произведением современного искусства почтовое отправление становится, когда его удостаивают соответствующим штемпелем. Поэтому совсем уж безответными эти послания считать неверно. Штемпель и особые пометы почтового ведомства, извещающие об отсутствии адресата, выглядят самым многозначительным и солидным ответом. Молчит Шекспир – отвечает Министерство связи. Ну а мастеру мейл-арта остается лишь терпеливо ждать, когда его очередное письмо куда-нибудь в прошлое или в альтернативную реальность возвратится со следами вполне посюсторонних почтовых приключений, чтобы пополнить оригинальную коллекцию к будущей выставке.

О направлениях мейл-арта Дядя Тепа узнал от Катрин; сам он специалистом в этой области не был. Оказалось, что Катрин давно уже затевает посредством мейл-арта выразить свои добрые чувства к России. Проект был прост: посылать поздравительные открытки ко дням рождения великих людей – Петра Первого, Екатерины Второй, Александра Третьего, Александра Пушкина, Федора Достоевского, Григория Распутина и т. д. Останавливала мысль о долгосрочности проекта (как минимум год) и незнание всех адресов (что касается дат, Катрин их уже выписала в тетрадку). Разговор с Дядей Тепой на эту тему состоялся в середине мая, еще до их поездки в деревню, можно было бы и начать с Пушкина и Петра, дни рождения чьи были с разницей в несколько дней, но Дядя Тепа, даже не вникая в суть концепции (а в самом деле, что означало бы возвращение писем – отказ от любви?), сразу сказал, что это все никуда не годится.

Мнение Дяди Тепы на этот счет поразило Катрин. Дядя Тепа сказал, что навязывать себя прошлому – это безнравственно. К прошлому можно лишь тогда обращаться, когда оно само тебя просит об этом. Когда Дядя Тепа заговаривал о нравственности, сердце Катрин биться начинало сильнее, как если бы речь заходила о чем-то неведомом, – никто в ее окружении больше не пользовался подобными категориями. “Русский концепт”, – отмечала Катрин.

Только о каких просьбах из прошлого говорит Дядя Тепа?

А о таких. На самом деле таких просьб сколько угодно. Их, например, можно различить на страницах старых изданий – книг, журналов, календарей. Достаточно пойти в библиотеку или порыться у знакомых на книжных полках.

Например.

Авторы “Справочника по математике” (1956) И. Н. Бронштейн и К. С. Семендяев в предисловии к своему труду просят сообщать о недостатках книги по адресу: Москва, Орликов переулок, 3, Гостехиздат. Почему бы не уважить просьбу замечательных математиков? Дядя Тепа и Катрин не виноваты, что живут в другую эпоху. Просьба есть, и надо откликнуться.

Катрин согласилась. Так честнее, так правильней. Так достойно и верно.