Зубы настежь, стр. 22
ГЛАВА 13
Красные и багровые рубины загадочно мерцали. Изнутри шло пурпурное сияние. Самые крупные были с кулак, а мелочи – с орех, не меньше двух десятков. Я испуганно таращил сонные глаза, драгоценные камни то расплывались, то наливались резкостью. Наконец я ощутил, как задубела от ночного холода спина, бок и бедро ноют от чересчур твердой постели, и лишь тогда драгоценные камни превратились в обыкновенные догорающие угли, кое-где уже подернутые серым пеплом.
Повернувшись, я стискивал зубы, чтобы не застонать, но все равно наткнулся на взгляд желтых глаз. Волк лежал на том же месте, слипшаяся на спине шерсть засохла как гребень, но на лапах и брюхе казалась опрятной, словно искупался ночью. Или тщательно вылизал. Мне он показался исхудавшим за ночь, изможденным, но когда потянулся, я видел, что кости и даже жилы целы. Зарычал от боли только однажды, но все-таки с прилипшим к спине брюхом обошел костер со всех сторон, понюхал воздух.
С ветки каркнуло:
– Доблестный герой! Вон там, за боярышником, пасется молодой олень. Стоит тебе пустить всего лишь одну стрелу… а я видел, с какой силой ты бьешь… ха-ха!.. прости, это нервное… то нам троим будет неплохой завтрак.
Мороз пробежал по мне, забрался во внутренности. Я отшатнулся:
– Ни за что!.. А если мечом?
Ворон повернул голову, посмотрел на меня поочередно правым, затем левым, переспросил неверяще:
– Мечом?.. Оленя? Простого оленя?
– Но это ж не рыбу ножом, – огрызнулся я.
– Разве ты бегаешь быстрее оленя? – спросил ворон с сомнением. – Сложение у тебя не бегунье. У бегуна ноги в голени аки дубы в тумане, а тебя вроде червяка в большом мешке. Но даже если догонишь и зарубишь, как нести обратно… Но зато красиво: герой возвращается с оленем на плечах, гордо бросает у костра…
Волк прорычал утомленно:
– Мой доблестный друг… ты просто забыл, что в твоей седельной сумке пара перчаток для стрельбы из лука.
В злом гарчании почудилась скрытая насмешка. Я нахмурился, но сунул руку в сумку. Пальцы наткнулись на гладкую кожу, а когда вытащил, удивленно уставился на перчатки из толстой кожи. Черт, это же так просто! Почему никто не предупредил?
Олень вскинул голову, когда кусты подо мной затрещали, как падающие деревья под горной лавиной. Я торопливо пустил стрелу. Хотя прицелился плохо, стрела пошла прямо, даже, как мне на миг почудилось, слегка поправила курс, наверное, под влиянием ветра. Олень стоял как дурак, железное острие с легким хлопком вошло под левую лопатку. Я успел увидеть, как древко утонуло почти по перо, олень тут же упал на спину, красиво забился в предсмертных корчах.
Мясо жарили в настороженном молчании. Ворон перелетал с ветки на ветку, подавал бесполезные советы, как лучше жарить, но ниже опуститься не решался, волк следил за ним неотрывно, хотя вроде бы поглядывал на жаркое.
Я сразу вырезал печень, бросил волку, там больше всего крововосстанавливающих… как их там, словом, веществ и свойств. Пока он жадно рвал и глотал куски целиком, я под руководством ворона насадил неумело освежеванного оленя на длинную палку, укрепил на рогатинах, подбросил веток в костре, а ворон тут же каркнул:
– Доблестный герой, видать, забыл… что он не пытать оленя собрался, а жарить! Дымом пропахнет! Обгорит, обуглится, а внутри даже не разогреется!.. На жару надо, на жару! На угольях… Эх, варварство… Нет, дикари – это дикари-с.
Пахло все равно заманчиво, но, когда я начал резать зажаренное мясо, под обгорелой коркой в самом деле оказалась сырая, кровоточащая масса. Я положил перед мордой волка, хотя видел по желтым глазам, что хоть и хыщник, но волчара тоже предпочел бы жареное. Сам выгрызал серединку, что поджарилась, но не сгорела.
Волк с треском грыз кости, добывал сладкий костный мозг, ворон наконец слетел на землю и, усевшись на брошенную неподалеку оленью голову, мощно долбил клювом. Чавкало, хлюпало. Я только покосился в ту сторону, в желудке сжалось в спазме, невольно представил, как такие же клювы долбят глаза павшим героям.
Я свистнул Рогачу, тот прибежал уже оседланный, веселый, отоспавшийся и сытый. Стремена весело позвякивали, конские ноги по самое брюхо казались потемневшими от выпавшей за ночи росы.
Спиной я чувствовал, что за мной наблюдают две пары настороженных глаз. Громко и неприятно прозвучал хриплый каркающий голос:
– Герою нужен умный спутник! А не такой, что сожрет его коня.
А в ответ злобный рык:
– Герою нужен отважный спутник! Зачем ему трус?
– Он сам отважный, – прокаркал ворон. – Зачем два отважных? Чтобы спорили, кто отважнее?.. Зато нужно, чтобы кто-то один был умным.
Я хмуро запихивал в седельную сумку одеяло. Конечно, герою нельзя был умным – пропадет обаяние. Умный – это подозрительно, занудно, зевотно. Ворон готов мученически взять это на себя, умные всегда все принимают на свой счет, страдают за всех. Он умный, я – отважный, все по справедливости.
– Если доблестный герой намеревается идти прямо, – предупредил волк, – то там цветочная поляна… опасная поляна.
– Ядовитые цветы? – буркнул я через плечо. – Бред, вымысел. Они бы вымерли! Без опыления.
– Хуже, – сказал волк. – Там половина созревает, а другая половина уже готова… Если пойдешь прямо или хотя бы вблизи, то получишь с десяток иголок с семенами, что бьют без промаха на двенадцать шагов.
– А если вправо, – добавил ворон, – там поляна с жабами. Не простыми, не простыми!.. От их слизи бородавками не отделаешься. В твоем теле заведутся головастики, потом разбухнешь, будешь лежать, толстый и вопящий, и они будут расти, кушать тебя изнутри, а через три месяца…
– Через два, – прервал волк.
– Много ты знаешь! – каркнул ворон. – Серость немытая!.. Через три, ну, пусть через два с половиной начнешь лопаться… то, что от тебя осталось, начнет лопаться, и с десяток таких молоденьких лягушат вылезут на солнышко, красивенькие такие, махонькие, зелененькие, лапки как игрушечные…
– Через два, – обрубил волк. В полураскрытой пасти белые клыки блестели, как сосульки на солнце. – Я видел, как один лежал, а в нем шевелилось, будто ежи играли! Ровно через два месяца живот лопнул, герой был еще жив, он еще пытался закрыть ладонями щель…
В моем животе начал ворочаться тяжелый чугунный утюг, а сам желудок покарабкался по горлу ввысь.
– Довольно, – оборвал я. – Вы уже доказали… да-да, доказали! Так куда нам идти?
Оба ответили одновременно так слаженно, словно вдруг стали близнецы и братья:
– Влево, куда же еще? Теперь все идут налево.
Я поднялся с мешком, конь нехотя приблизился, но стал так, чтобы копытами достать волка. Я привязал мешок, поставил ногу в стремя. Спохватился:
– Что налево, понятно. У нас тоже все мастера налево. Но в этом мире что есть лево?
Волк прорычал что-то нечленораздельное, умолк. Ворон прокаркал наставительно:
– Есть Правда и Кривда, на гнилом Западе именуемая просто и обыденно Добром и Злом, а если пойти севернее, то Светом и Тьмой. Если же взять чуть в сторону зюйд-зюйд-веста, то Порядком и Хаосом…
– Понятно, понятно, – прервал я. – Ты не умничай, ты пальцем покажи!
Ворон посмотрел подозрительно, но какие шутки у варвара, вздохнул, повернулся и ткнул клювом в пространство.
– Ага, – сказал я. – Идем налево, чтобы сражаться со Злом?
Даже волк посмотрел на меня так, что, будь у него руки, уже приставил бы большой палец к виску и греб бы по воздуху остальными.
– Зачем же тогда идти налево? – удивился он. – Если налево, там все свои. Надо идти направо! Чтобы грабить, убивать, жечь, насиловать, наслаждаться силой и всевластием своего меча. Там же простые никчемные людишки! Поселяне, горожане, всякие там маги-книгочеи – бей грамотных! – торговцы, ремесленники… А как хорошо распинать и мучить их сдобных, изнеженных женщин, чьи белые тела не видели солнца?
Мои широкие ладони покоились на рукояти меча. Он упирался острием в землю, медленно погружаясь то ли из-за своей остроты, способен рассечь волос в полете, то ли под тяжестью моих ладоней.