Золотая шпага, стр. 76
ГЛАВА 34
Подобрать кадры преподавателей было непросто. При всей увлеченности ракетным делом Засядько видел, что творится в России. Показной либерализм Александра I сменился эпохой беспощадной реакции. Военным министром был назначен Аракчеев, самый верный и самый грубый последователь деспотичной политики Павла I. Пост министра просвещения получил князь Голицын, который сразу же провел чистку университетов.
Как сообщала в письмах Оля, из Харьковского университета изгнали двух профессоров. Александру был известен и другой случай – с четырьмя профессорами Петербургского университета. Профессор философии Галич был обвинен в том, что преподавал философию Шлецера, несущую идеи «робеспьеризма» и «маратизма», профессор статистики Арсеньев, профессор политических наук Герман и профессор всеобщей истории Раупах – в том, что преподавали теории Шеллинга.
Попечитель Казанского университета Магницкий изгнал из университета одиннадцать профессоров, запретил преподавать геологическое учение Бюффона и астрономическое учение Коперника, Галилея и Ньютона, предписал, чтобы лекции по минералогии и другим наукам перемежались с молитвами и церковными песнопениями. Профессор литературы должен был доказывать литературное превосходство Библии над всеми светскими книгами, профессор истории – предлагать в качестве образца «Всеобщую историю» епископа Босюэ, профессор философии – поучать, что научные истины носят случайный характер и что единственная абсолютная истина основывается на божественном откровении.
Подбирать в таких условиях преподавателей было нелегко. Первым Засядько принял поручика Которовича, преподавателя латинского языка. Он произвел благоприятное впечатление, представил хорошие рекомендации, но главное было в том, что Засядько не считал латинский язык хоть в какой-то мере нужным будущим артиллеристам и ввел преподавание латыни лишь для того, чтобы с первых же дней не восстанавливать против себя царя и его приближенных.
Знакомый преподаватель политической экономии, которому Засядько предложил перейти в его училище, сказал удивленно:
– Александр Дмитриевич, разве вы не знаете последних новостей? Наш государь император буквально на днях вычеркнул из программы все политические науки.
– Почему же? – удивился Засядько.
– В качестве излишних. А в Харькове и Дерпте студентам запрещено посещать театры, так как «это противно морали и отвлекает от занятий». Уже нельзя ездить на учебу в германские университеты. Я продержался дольше других преподавателей, ибо в своем курсе политической экономии твердил о добродетели, которая «превращает блага материальные во блага духовные». Но все равно уволили. Помните Никольского? Он еще держится, так как в своем курсе математики трактует треугольник как символ Троицы…
– Бог мой! – сказал потрясенный Засядько. – Я ничего этого не знал…
– Медицине велено стать насквозь христианской, и вскрытия, как святотатство по отношению к умершим, строго запрещены. Средневековье!
– Варварство, – согласился Засядько. – К счастью, медицина меня не касается. А вот что делать с математиками, где искать хорошего баллиста?
Преподаватель развел руками. Засядько призадумался. Нужен педагог по самому главному предмету, вокруг которого будут группироваться остальные. Уже отсеял троих, но появятся ли новые кандидаты?
Однажды в конце дня явился посетитель, которого Засядько меньше всего ожидал увидеть.
Дверь тихо отворилась, и на пороге встал… Кениг! Все такой же: сгорбленный, похожий на сердитую ворону. Только ростом словно бы стал меньше и морщин прибавилось…
Засядько радостно вскочил, выбежал из-за стола:
– Генрих Вениаминович, здравствуйте! Господи, как я рад вас видеть!
– Почему? – недовольно спросил Кениг. – Потому что стал директором? И своего преподавателя принимаешь как школяра? Да, роли поменялись…
Он сел в пододвинутое Александром кресло, пытливо всматриваясь в радостное лицо бывшего питомца. Подумать только: уже генерал! Ведь всего только двадцать лет минуло. А он все еще подполковник…
– Как вы здесь очутились? – спросил Засядько.
– Проездом. Был в Берлине, возвращаюсь в Полтаву. Услышал о создании нового училища, решил заглянуть.
– Генрих Вениаминович! – воскликнул Засядько. – Мне позарез нужен преподаватель баллистики. Не могли бы вы взяться за это дело?
Кениг помедлил с ответом, потом сказал неуверенно:
– Вряд ли меня примут…
Засядько вскрикнул в восторге:
– Мне даны широкие полномочия. Никто меня не контролирует, решения здесь принимаю я.
– Гм, – сказал Кениг, – попытайся, если так. Дело в том, что в настоящее время я преподаю цифирь… в солдатской школе.
Засядько не поверил своим ушам.
– Вы?! Первоклассный специалист? Автор учебника по баллистике? Как же такое могло случиться?
Кениг невесело улыбнулся:
– Александр Дмитриевич, даже в моих высказываниях нашли крамолу. Ведь я не скрывал, что читал «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева.
– Вы займете должность профессора артиллерии, – пообещал Засядько решительно. – Хорошо, что заглянули ко мне!
Однако заполучить Кенига оказалось непросто. Кроме чтения запрещенной литературы, он был замечен в непозволительно мягком отношении к крестьянству. Засядько знал, что скрывается под этой формулировкой. Во время войны с Наполеоном простые крестьяне показали образцы высокого героизма, это благодаря им была разбита французская армия. Однако вскоре после войны помещики, вернувшись в покинутые имения, продолжали обращаться с крепостными как со скотиной. Народных героев, георгиевских кавалеров пороли до смерти за малейший проступок, а то и просто за косой взгляд или недостаточно низкий поклон. Прогрессивно настроенные офицеры из дворян роптали на существующий порядок: было стыдно смотреть крестьянам в глаза…
После нескольких неудачных попыток перевода Кенига Засядько вынужден был обратиться к великому князю, который взял училище под личную опеку. Михаил сначала равнодушно согласился на перевод преподавателя, даже удивленно поднял брови: дескать, что ты, братец, беспокоишь меня такими пустяками? Однако, узнав причину задержки, нахмурился и начал теребить усы.
– Боюсь, что ничего не получится, – сказал он наконец. – Этот человек – опасный вольнодумец. Он не чтит власть, престол, веру. Чему он научит юношество?
– Он прекрасный знаток баллистики, – возразил Засядько. – Законам и чинопочитанию воспитанников научат преподаватели соответствующих дисциплин, а Кениг обучит их артиллерийским наукам. Он будет говорить с кафедры формулы. Какая в них крамола?
– Э-э, Александр Дмитриевич, – заметил Михаил, – часто в формулах и таится самая большая крамола. Вон Коперник одними формулами орудовал, а мир перевернул!
– Но Кениг не Коперник…
– Будем надеяться. Нам только новых Коперников не хватало. Александр Дмитриевич, а почему бы вам самому не занять должность профессора артиллерии, оставаясь одновременно директором?
– Не могу. И так приходится заниматься многими делами. Просто не успею. Поэтому и уступаю ее Кенигу. Может быть, мои знания шире, но его – глубже именно в баллистике.
Князь наконец сдался:
– Хорошо, я посодействую. Но вы все-таки подыскивайте другого кандидата. Крамола нам не нужна. Я соглашусь на перевод Кенига лишь в самом крайнем случае.
Прошла еще неделя борьбы за опального преподавателя. Не добившись в департаменте перевода Кенига, Засядько написал письмо Михаилу, который тем временем уехал за границу:
«С опасением навлечь на себя неудовольствие Вашего Императорского Высочества осмеливаюсь повторить просьбу мою о подполковнике Кениге, важными побуждаясь к тому причинами: прослужив двадцать пять лет в поле и оставаясь в продолжение оных десять лет в войне беспрерывной, могу ли я быть профессором? А между тем по обязанности, которую Ваше Высочество возложить на меня удостоили, я должен быть оным вполне, должен смотреть не только за методой преподавания, которую самому надлежит составить, но должен еще проверять учителей и учащихся. Я не имею суетной гордости мыслить, что ко всему этому мог я быть способен, да и смело могу заверить Ваше Высочество, никто один без посторонней помощи не в силах исполнить этого».