Золотая шпага, стр. 49

– А вы, ваше высокоблагородие? – спросил артиллерист испуганно.

– Я останусь, – ответил Засядько коротко.

Ему потребовалось несколько минут, чтобы расставить по местам новоприбывших, затем на батарею обрушилась волна новых яростных атак…

Это был самый жестокий бой, в котором ему пришлось участвовать. Орудия гремели не умолкая, а между ними гренадеры сражались с теми французами, которых не удалось остановить огнем. Гренадеры сражались ожесточенно, но французы не турки, и у Александра после каждой атаки наполовину сокращался состав. Через два часа, когда на разрушенной батарее остались одни пушкари, да и те в большинстве раненые, прискакал курьер с приказом отступать…

Засядько отходил последним. Ему почти треть дороги приходилось пятиться, отбивая атаки авангардных частей противника. Вокруг него постоянно держалась группа гренадеров. Они умело работали штыками, однако полковник с горечью отметил, что к моменту окончательного отрыва от французов состав группы изменился несколько раз. По телам убитых и раненых прошагали наступающие солдаты Бонапарта.

Отступать пришлось до деревни Горки, где уже перегруппировывались войска, отступившие ранее. К шести часам вечера остатки русской армии заняли позиции от Горок до старой Смоленской дороги. С наступлением темноты пришло известие, которое немного обрадовало: Бонапарт велел оставить захваченные у русских укрепления и переждать ночь на исходных позициях.

Однако Засядько понимал, что продолжать бой было бы безумием. Резервов нет, армия наполовину истреблена – только генералов погибло двадцать три человека! – другая половина находится в расстройстве, артиллерия потеряна. А Наполеон даже не вводил в бой старую гвардию, свои самые закаленные и отборные части!

И в самом деле: утром русская армия начала отступление к Можайску, а затем к Москве. Войска Бонапарта следовали по пятам. Для поддержания духа в войсках Александр I велел битву у деревни Бородино считать победой над Бонапартом и обнародовать об этом манифест. Конечно, все офицеры понимали, что битва под Бородином была на самом деле тяжелым поражением, однако впервые французам дали бой на равных, дрались на равных и проиграли с достоинством, а не так, как под Аустерлицем или в других местах, где Наполеон, к стыду русских полководцев, побивал их с удивительной легкостью.

Засядько тяжело переживал смерть Балабухи. Уже никогда не прозвучит его жизнерадостный смех и любимая фраза: «Посмотри, дружище, мир прекрасен!» Нет, он не прекрасен, если гибнут хорошие люди, а всякое ничтожество вроде Васильева околачивается в безопасном месте при Генеральном штабе и регулярно получает награды…

14 сентября Засядько последним перешел мост через Москву-реку. Здесь его нагнала небольшая группа французов, в их предводителе он с удивлением узнал прославленного наполеоновского маршала Мюрата.

Загорелый, улыбающийся, ловко сидящий на горячем жеребце, Мюрат приветственно поднял руку и пустил коня вперед. Его спутники остались на месте.

Засядько молча ждал приближения маршала. За спиной нарастал грозный ропот солдат. Мюрат подскакал ближе, ловко спрыгнул с коня и пошел вперед с протянутой рукой.

– Вы славно сражались в Московском бою! – воскликнул он. – Я пользуюсь случаем пожать вам руку и выразить восхищение мужеством и стойкостью русских солдат.

Засядько ответил на рукопожатие, заметив:

– Похвала победителя особенно лестна. Видимо, я имею честь пожимать руку военному губернатору Москвы?

– Не-ет, – смеясь ответил Мюрат. – Им назначен Мортье. Мне император велел только поскорее занять Москву. Со мной инспектор Деннье, ему приказано заготовить в Москве припасы и подыскать квартиры для войск. Как по-вашему, это легко устроить?

– На это не рассчитывайте, – ответил Засядько сдержанно. – Московским главнокомандующим до сего дня был Ростопчин…

Мюрат понимающе кивнул. О Ростопчине даже в Париже писали газеты, рассказывали о его ненависти к революционной Франции, а оттуда и ко всему французскому. Засядько оглянулся на своих солдат, которые стояли насупившись и держали ружья на изготовку.

– Войска уже оставили город, – продолжил он. – Можете вступить. Москва пуста.

— Почему? – воскликнул Мюрат удивленно.

– Жители покинули ее почти полностью.

– Почему? – повторил Мюрат с еще большим удивлением.

– Привычка, – ответил Засядько с горькой иронией. – При нашествии татар народ всегда уходил в леса.

– Французы и татары – большая разница!

– Русские не видят разницы в неприятеле.

Мюрат оскорбленно пожал плечами. Его спутники подъ­ехали ближе, с интересом разглядывали богатырскую фигуру русского офицера. Мюрат вскочил в седло, натянул поводья и вихрем пронесся мимо изумленных русских солдат в направлении Москвы. Следом за ним поскакала свита. Копыта лошадей гулко били о дощатый настил деревянного моста.

Засядько бросил прощальный взгляд на окрестности и велел своим солдатам догонять основные силы армии. По их пятам уже двигались авангардные части конницы Мюрата.

Московский губернатор Ростопчин был непримиримым врагом всего французского – французских мод, идей, парикмахеров и наставников. Он издавал бюллетени о победах над французами, устраивал крестные ходы с чудотворными иконами, велел зарубить одного жителя за похвалу Бонапарту, сослал в Нижний Новгород сорок учителей-французов, среди которых был и актер Думерг, оставивший описание этого «путешествия».

Кроме того, он спешно отправил в Петербург всех сенаторов, чтобы Бонапарту не с кем было вести переговоры. В довершение велел передать народу арсенал, распустить арестантов и вывезти все пожарные инструменты, которых в Москве насчитывалось 1600 штук.

Утром 15 сентября Бонапарт под звуки «Марсельезы» вступил со своей гвардией в Кремль. Он с изумлением обнаружил, что Москва в основном состоит из деревянных построек. Даже мосты деревянные… В тот же день город запылал. Когда Наполеону доложили, что нет никакого пожарного инвентаря, он в ужасе воскликнул: «Да это скифы!»

ГЛАВА 23

Затем было отступление Великой армии. Засядько шел в авангарде, и его отряд первым сшибся с арьергардом армии Бонапарта у реки Березины. Вслед за жестокими морозами наступила оттепель, так что переход через реку стал возможен только с помощью мостов. Генерал Эбле со своей бригадой работал без перерыва, включая ночь с 25-го на 26 ноября. Навели два моста – один для пехоты, другой для обоза. Но второй обвалился, тогда принялись за починку, стоя по пояс в ледяной воде. Никто из этих героических людей не остался в живых, но французская армия была спасена.

У Кутузова требовали, чтобы он напал на отступающие французские войска. Старый полководец отрицательно качал головой: «Раненый лев опасен!» – и продолжал идти следом, подбирая брошенные пушки, ружья, а казаки захватывали в плен отставших и заблудившихся.

Засядько вспомнил комичный эпизод после сражения при Малоярославце. На другой день вечером к нему зашел полковник Заале, принес бутылку шампанского. Вид у полковника был почему-то сконфуженный.

– Александр Дмитриевич, – начал он, когда шампанское запенилось в бокалах, – к вам есть дело деликатнейшего свойства… Как вы знаете, государь император на днях изволил наградить светлейшего князя Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова золотой шпагой с надписью «За храбрость»…

– От души поздравляю, – бодро сказал Засядько и выпил содержимое бокала.

Заале налил ему снова и продолжал вкрадчиво:

– Вы не могли бы опоздать на церемонию награждения? Или вообще не присутствовать?

Засядько удивился:

– Но ведь я тоже приглашен!

– Взыскания не получите, обещаю. Дело в том, что… складывается щекотливое положеньице. Государь наградил вас такой же шпагой, когда вы были всего-навсего капитаном…

– Было такое, – подтвердил Засядько. – Вот она, эта шпага!

Заале с завистью покосился на золотое оружие, уважительно тронул пальцами затейливо украшенный эфес.