Я живу в этом теле, стр. 68

Я увидел ее, жаркую и мягкую, в постели. Крупные молочно-белые чаши влажно качались прямо перед моим лицом, красные ободки с торчащими сосками дразнили, мои губы шевельнулись, я прикусил эти горячие твердые кончики, мое тело горело, я сильный и здоровый зверь…

– А, черт, – сказал я вслух.

Видение исчезло, но осталась тяжесть в гениталиях. Я вышел на балкон, свежий воздух чуть охладил разгоряченное лицо. Далеко внизу на улице, как муравьи, снует народ, проползают машины, сейчас их так много, что уже едва протискиваются, а для стоянок выползают на тротуары, на остановке всего два человека, явно троллейбус недавно ушел, следующий будет через десять минут, можно успеть одеться и спуститься, как раз успею к следующему, а там всего пять остановок, родной институт, Маринка, ее смеющееся лицо, которое такое же сочное и плотское, ее спелые губы и дразнящий язычок…

Опять потяжелело, пальцы сжались, это я мысленно ухватил ее за тяжелую горячую грудь… нет, сразу наклонил и задрал короткую юбчонку, там такие кокетливо вздернутые ягодицы, сочные и с красной щелью…

– О, мать твою, – вырвалось злое. – Да что же это…

Поспешно вернулся с балкона, солнце слишком яркое, радиация повышена, зимой такие видения не так распирают череп, а сейчас как с цепи все сорвалось, куда ни посмотри, то либо гребу покорное женское тело под себя и совокупляюсь, как пес, либо творю что-то еще, но обязательно это горячечное, бредовое, чтоб жаркая женская плоть, я в ней, волна по телу, мои пальцы мнут теплое и влажное мясо, готовое принять меня в свои недра, впустить, я там начну жить, развиваться, оттуда выйду молодым и сильным…

В глазах видения становились все напористее. Череп трещал, мозг услужливо выполнял все приказы всемогущего инстинкта: рисовал красочные картины коитуса, подсовывал удобные маршруты как к Маринке, так и к Ларисе, Рите и даже к давно не посещаемой Любаше… И вообще можно выйти прямо на троллейбусную остановку, там вон стоят две, спросить, как проехать туда-то, а каким транспортом, а где сойти, пару комплиментов, а потом сказать, что следующий троллейбус придет только через полчаса, у них там обеденный перерыв, а у меня стоит… закипающий чайник на плите, есть пирожные, а в комп уже поставил DVD с новеньким хитом, графика потрясная…

– Да что это, черт, – сказал я уже громко. В ванной на меня взглянуло злое, рассерженное и растерянное лицо. Молодого самца распирают гормоны, думать ни о чем ином не может, потому что разумность человека – всего лишь более ювелирная работа грубых инстинктов.

– Отвратительно, – прошептали мои губы, – отвратительно… Это я? Я – всего лишь похотливая обезьяна?

Отражение гордо выпрямилось, глаза блеснули негодованием, но из самой глубины смотрела все-таки обезьяна, что при необходимости сделает вид, что она вовсе не она, а кровь скапливается внизу все горячее, требует выполнить то главное, ради чего она, эта обезьяна, и есть…

Я смотрел в лицо этого существа, потом все-таки его затмила красочная картина незнакомой самки, с огромными ягодицами, толстым животом и огромной, как воздушные шары, наполненные горячим молоком, грудью. Все это истекало жаром, потом, стонало и сминалось под моими руками, моим весом, я хватал, давил, мял, пользовал, из горла вырвался довольный рык зверя. Сознание тут же начало очищаться, я увидел себя в пустой ванной, поспешно сунул липкие пальцы под горячую струю воды, долго и тщательно мыл ладони, вытерся насухо, уже совершенно трезвый, без толстых жоп перед глазами и колыхающихся огромных молочных желез.

– И никуда не надо ехать, – сказал громко.

Голос звучал победно, но могучий инстинкт стыдил, позорил, корил за гадкий поступок, обзывал разными словами и обещал суровые кары, а также аддикцию к мерзким деяниям, после которых уже не смогу нормально совокупляться с женщинами… вообще совокупляться, а потому… о ужас!… мне уже не продлить себя в вечности.

– Черта с два, – сказал я еще громче. – Я знаю, кто ты. Знаю, кто говорит со мной. Но мой мозг уже не служит тебе. Уже не служит только тебе!..

Ага, не служит, мелькнула смятенная мысль. А разве это не приказ того же инстинкта подавить глубинный рефлекс размножения не менее древним: понять мир лучше, чтобы пользоваться самками не только в пределах видимости, но и за горизонтом?

И еще одна мысль вертелась, что-то важное о муравьях, но никак не удавалось ухватить ее за кончик хвоста. Это не голые бабы, что тут же встают в воображении во всех красках, плоти, запахе, ощущениях…

ГЛАВА 26

В прихожей резко прозвонил звонок. Трижды, так всегда звонил Вавилов.

Я быстро посмотрел в зеркало, взъерошен, но Вавилов замечает только себя, крикнул: «Иду!», набросил на плечи рубашку и пошел открывать дверь.

Вавилов ввалился жаркий, потный, но без вечного спутника – раздутого портфеля. Протянул толстую потную ладонь, я без энтузиазма хлопнул по ней своей, свершив один из подвидов ритуала ощупывания ладони.

– Ты как? – спросил Вавилов с ходу.

– Нормально, – ответил я. – Здравствуй, кстати.

– Здравствуй, – ответил он. – Я тебе дискетку принес.

– Мог бы по Интернету сбросить, – буркнул я. – Мой емэйл знаешь. Ладно, проходи, черт с тобой.

Разуваться он не стал, знает мои привычки, прошел в комнату, огляделся по сторонам. Даже посмотрел на потолок, словно ожидал увидеть свисающую оттуда веревку с петлей.

– Я и хотел сбросить по сети.

– А что помешало?

– Шеф. Да и вообще…

Я посмотрел ему прямо в лицо:

– Что вообще?

Он придвинул ногой стул, сел. Красное мясистое лицо от зноя едва не текло, как горячий воск. На лбу выступили мелкие капельки пота.

– Беспокоятся за тебя, – ответил он небрежно. – Говорят, больно надрываешься на работе. За последний месяц сделал столько, сколько раньше за полгода. То ли солнечная радиация так действует… этим летом особенно мощная вспышка на Солнце… то ли съел что-нибудь. Сегодня тебя ждали с утра, ты не явился, телефон все время дает короткие гудки.

Я кивнул на комп:

– Забыл выйти из Интернета.

Он осуждающе покачал головой:

– Если ты такой уж нетенавт, то поставь второй номер. Или заведи выделенку. А то не дозвониться… Это и есть твои знаменитые муравьи?

Взгляд его упал на подоконник. Муравьи ровной цепочкой бежали к цветочному горшку, где я поселил самку кампонотуса. Солнечные лучи падали на белую поверхность, красные спинки и туловища муравьев блестели, как крупинки драгоценных камушков.

– Чем же знаменитые?

– Ну, нормальный человек заводит кошку или собаку. Иногда – попугайчиков или хомячков…

Я смолчал, какой из меня нормальный, но вслух об этом нельзя, на этой планете ненормальность понимают только в одном значении.

– Мне они просто нравятся, – ответил я наконец, так как Вавилов заинтересованно ждал ответа. – Считай это таким же чудачеством, как если держать дома жаб, змей, сверчков, ящериц…

– Так то жаб, – возразил Вавилов. – Их видно. А твои зарылись и сидят себе в темноте!

– Да?

Он скептически наблюдал, как я снял с подоконника литровую банку с землей и осторожно поднес к настольной лампе. Там вся земля, прилегающая к стеклу, изрезана извилистыми ходами, редко-редко промелькнет какой трудяга, бегущий по делам. Но сейчас уже через несколько мгновений муравьи уловили разницу в температуре, на освещенной стороне появилась целая группка. Они оживленно шевелили усиками, деловито чистились, переговаривались антенным кодом.

– Во даешь! – восхитился Вавилов. – Они тебя слушаются!

– А хочешь, – предложил я, – заставлю их показать тебе своих куколок?

– Ну да, – не поверил Вавилов, – они ж их прячут!

Я придвинул банку к лампе еще ближе. Через несколько мгновений один из муравьев выскочил на поверхность, деловито обнюхал воздух, тут же шмыгнул обратно. Минуту спустя у самого дна банки в одном из ходов показался муравьишка, которого почти не было видно под огромным коконом.