Я живу в этом теле, стр. 46

Он говорил просто, убеждающе, я почувствовал, что соглашаюсь, ибо и мне эти дизайнеры одежды с миллиардными доходами поперек горла, когда настоящие творцы прогресса живут в нищете и неизвестности.

– Как? – спросил я. – Как входите в контакт с Высшими Сферами?

Я полагал, что он пустится в заумные рассуждения о Непознанном и Необъяснимом, о Сверчувственном и Внечувственном Контакте на грани Внезнания и Сверхпонимания, когда за многозначительными словами прячется пустота, но он светло и кротко улыбнулся:

– Просто приходите к нам. И увидите.

Он даже не сказал «узрите», держался натренированно легко и задушевно.

Я кивнул, отступил на шаг. Раз объяснений не будет, то пора уходить, но неожиданно для себя тоже поддался чувству, спросил прямо в лоб:

– А сами вы верите в то, что вот этим пением, поклонами и прочим шаманством можно достичь… как вы говорите, Астральных Сфер?

Марина возмущенно ахнула. Незаметно, но сильно саданула меня острым кулачком в бок.

Гуру посмотрел пристально. Я видел, как он повел глазами по сторонам, желая удостовериться, что ученики или прихожане ушли достаточно далеко, а кроме нас и Марины никого.

– Нет, конечно, – ответил он неожиданно. – Я не дурак и не сумасшедший. Хотя, признайтесь, вы меня таким считаете.

– Тогда вы мошенник, – сказал я.

Он улыбнулся, покачал головой:

– Зачем так сразу? Какой у вас бедный набор. Либо сам дурак и верит в то, что говорит, либо помешанный. А то и вовсе мошенник, просто обирает доверчивых дураков. А если я хочу давать людям утешение?

– Сладкую ложь?

– А почему нет? – ответил он уже резче. – Не все способны прочувствовать то, что чувствуете вы – или вы еще не прочувствовали? – и не сойти с ума. Но может быть и хуже. Человек, ощутив наконец свою смертность, впадет в отчаяние и в предсмертие… да, вся наша жизнь – предсмертие, каждый шаг – шаг к могиле… так вот в предсмертии начнет творить непотребное: убивать, грабить, насиловать…

Меня пробрала жуткая дрожь. Похоже, я побледнел, потому что Марина вздрогнула и подошла ближе, всматриваясь мне в лицо. А гуру смотрел печально, понимающе и как-то соболезнующе, словно я вот-вот умру, через каких-нибудь сорок-пятьдесят лет, а он нет и потому чувствует себя виноватым.

В горле першило, там вырос неопрятный ком, словно из птичьих перьев, я сделал усилие, прохрипел:

– Так уж и обязательно?..

Он покачал головой снова:

– А разве мир не держится только на заблуждении, что человек вечен? Пусть в аду, в муках, но будет жить?.. Или путем реинкарнации переселится в тело другого человека? Или как-то еще? Даже подлейший бандит и наркоман глубоко в подсознании верит, что в новой жизни у него все пойдет по-другому. Тут он, значит, жертва обстоятельств: родители подвели, друзья-алкаши, в правительстве идиоты, жена стерва, а потом… Там!.. Ему карты выпадут лучше…

Мир шатался перед моими глазами, а голос гуру то приближался, то истончался до мышиного писка. Оказывается, он тоже знает, что мы все смертны…

– Все-таки обман, – услышал я свой механический голос.

Он покачал головой в третий раз:

– А вдруг нет? Что мы теряем, когда ищем?.. Разве лучше свободное от работы время проводить перед телевизором, слушать глупейшие остроты на уровне беспозвоночных под взрывы коллективного хохота таких же животных?

Я не нашелся, что ответить. У далай-дамы, или как там, этого Степана Твердохлеба, глаза не просто проницательные, а глаза много повидавшего человека, много прочувствовавшего и познавшего. А разбойничья внешность… значит, теперь знает, что в той области, разбойничьей, искать бесполезно. А пока сила и злость остались, можно попытаться на другом поле…

Открывая дверь на улицу, мы едва не ослепли от ярчайшего солнца, что било в мир как сверху, так и снизу изо всех луж, попадая в зрачки даже под опущенные веки. Чуть ли не на ощупь спустились на тротуар, запахи кружили голову, а чистый воздух, перенасыщенный послегрозовым озоном, пьянил.

Маринка сладко потянулась. По ее гибкому телу прошла волна, попеременно выпячивая широкие чаши грудей, мягкий соблазнительный живот, оттопыренные ягодицы, за которые так хорошо хвататься жадными цепкими руками. Мне показалось даже, судя по неуловимому запаху, что створки яйцеклада зовуще приоткрылись, высовывая кончик красного дразнящего язычка.

– Ну как тебе? – спросила она сочувствующе, но в то же время самодовольно.

Асфальт блестел, как вымытый руками заботливой хозяйки в ожидании гостей. Рядом за бордюром все еще бежала широкая полоса воды, но уже без сора, чистая, почти прозрачная. Стены домов посветлели, тоже вымытые, стали видны все ямочки, раньше старательно забитые пылью.

– Если ты о погоде, – ответил я, – то…

Она расхохоталась:

– Да нет, я же знаю, тебя сейчас интересует только погода внутри себя!

– А, – сказал я неуклюже, – если ты об этом… восточном мудреце…

Она промурлыкала:

– Конечно, в такую погоду я предпочла бы поговорить… да и проверить на практике… что-нибудь иное… но Творец сказал, что крови человеку дал столько, чтобы заполнить только один орган… А ты, судя по всему, решил наверстать, да? Раньше у тебя кровь приливала совсем к другому месту, верно?

– Верно, – согласился я нехотя. – А сейчас голова пухнет… Тяжелая такая и горячая. Я, наверное, весь красный? Рожа, как у семафора?

– Напротив, – заявила она авторитетно. – Интеллигентно бледный. Как граф Дракула. Или знатный отпрыск древнего дворянского рода, уже загнивающий, но такой утонченный-утонченный…

Улица вывела на площадь, а дальше, за домами, горели на солнце купола чудовищно огромной церкви. Они блистали, как маленькие солнца, в неправдоподобно чистом воздухе сверкали до рези в глазах.

Выстроенное с помпой, с размахом, оно нагло и величественно восседало на холме, подавляло своей каменной массой. Народ стекался со всех сторон жидкими струйками, но у храма образовалась толпа, словно перед финальным матчем первенства по футболу. Правда, от болельщиков – прозвище-то какое! – обычно прет здоровьем, а здесь словно собрались смертельно больные, неизлечимо больные…

Маринка спросила игриво:

– Зайдем?

Я не сразу понял, что она имеет в виду, отшатнулся.

– Я что, похож на депутата? И баллотироваться в президенты не собираюсь!

Она весело расхохоталась:

– Ты уж совсем!.. Смотри, туда идут и приличные. Ну, по крайней мере, с виду. Вон как женщина одета!

– Старомодно, – сказал я.

– Да? Но серьги с бриллиантами.

– Да, – сказал я, – это так важно.

Она взглянула коротко, но только пожала плечами. О некоторых вещах с мужчинами говорить не стоит вовсе.

ГЛАВА 14

Перед главным входом храма в два рядка стояли монашки. Красочные буклеты в их руках растопырили крылья, как огромные бабочки. Я шел, не поворачивая головы, а Маринка, любопытная, как обезьяна, цапнула сразу два:

– Ого!.. Егор, погоди.

Оттащив меня в сторону, она развернула цветной план-проспект, возбужденно потыкала пальцем:

– Да это не храм, а целый город! Надо сперва посмотреть, куда идти, а то заблудимся.

Мимо текли толпы, мне показалось, что слышу странный запах, совсем не тот, как если бы увидел те же толпы на стадионе или при любом другом скоплении народа.

План-проспект показался красочнее того, который мне однажды сунули при открытии Торгового центра на Манежной площади, но я почувствовал, как брови моего разумоносителя поползли вверх.

– Это что… всерьез?

Она заглянула через мое плечо.

– Ты о чем?

– Ну, смотри, вот алтарь… как я понимаю, это самое священное место.

– Правильно понимаешь, – одобрила она. – Верной дорогой идете, товарисч!

– А вот этажом ниже… или двумя, не пойму, подземный гараж на шестьсот автомобилей. Просторный, даже «Роллс-Ройсы» поместятся. Справа идет шикарный ресторан… эй-эй, не один, это же тоже… и это… Я насчитал шесть!