Уши в трубочку, стр. 58
– А ты мудр?
– Еще как мудер!
– Как же ты ухитрился? – спросила она саркастически.
– Приобрести жизненную мудрость, – объяснил я наставительно, – можно тремя путями: читать умные книги, наблюдать, как действуют мудрые люди, помочиться на оголенный провод под напряжением.
Она произнесла преисполненным сарказма голосом:
– Понимаю, понимаю, как приобретал мудрость ты…
– Как и Ницше, – ответил я, – чтобы не умереть от жажды, пил из всех стаканов. Ну, скоро?
Она оглядела стол довольно, но тут же сказала бурчаще:
– Если бы у меня было больше исходного материала, времени…
Я молча подсел к столу и начал жрать. Торкесса вздохнула, села напротив, но не ела, смотрела с укором. Я спохватился, раскупорил шампанское, по хвастливому обычаю извозчиков и конюхов стрельнул пробкой, пусть все видят, что у нас вино бла-а-агородных, а не привычная сивуха, вот смотрите все, разлил по бокалам, залив пеной половину стола.
– Ну, – сказал я, – поехали!
Она вскинула высокие дуги бровей:
– Куда?.. Сейчас?
– Темнота, – сказал я с чувством превосходства. – Вот так шпиенов и вылавливают. Пей и не крякай! Разумничалась. А теперь закусывай. Да не так. Закусывай – это означает: жри сразу после рюмки вина или водки. После коньяка тоже закусывают, а не едят.
Распили одну бутылку, хорошо пошло, мы за эту беготню иссохли, а сейчас так приятно, когда извобленное тело наливается влагой, можно даже сказать, живительной, и без всякой двусмысленности, даже без намеков, в самом деле живительная, везде заработало, потом вторую, а затем я раскупорил и третью. Все это время не следил, чтобы к мясу красное, а к рыбе белое: шампанское ко всему подходит, а правила пусть соблюдают закомплексованные. Настоящий мужчина должен быть несколько неряшлив… ну, вы меня понимаете, жрать должен с удовольствием, чтобы хозяйка осталась довольна.
– А почему не заказала ничего для себя одеться? – спросил я.
Она слегка потупила глазки, щеки коснулся нежный румянец.
– Разве мне плохо в твоей рубашке?
– Ну, гм…
– Мне так нравится, так нравится!.. Я посмотрела на себя в зеркало, это же просто чудо… Когда появлюсь в ней в своем звездном мире, там все с ума сойдут, на всех наших мирах захотят скопировать…
Я спросил с интересом:
– И получится?
– Нет, – ответила торкесса счастливо. – Им придется обращаться ко мне за разрешением, я сразу же объявлю о своем исключительном праве ходить в твоей рубашке!
ГЛАВА 5
По телевизору сообщили о побеге очередного маньяка, что зарезал пятерых молодых женщин, потом показали несколько катастроф по свету, снова вернулись к местной хронике, мы увидели пару исполинских пробок, одна, если честно, по нашей вине, в остальных не грешны, хоть какое-то облегчение на сегодня.
После ужина торкесса хотела вымыть посуду, я отмахнулся:
– Оставь…
– Здесь так принято? – удивилась она. Догадалась. – Явится горничная и все уберет?
– Нет, – сказал я практично. – Завтракать нам из нее вряд ли придется, а раз так, зачем стараться?
Она не поняла, снова приподняла брови, потом перевела взгляд на распахнутую дверь в спальню. Глаза заблестели, губы поползли в стороны.
– Как там… чудесно!
Я посмотрел довольно равнодушно:
– Че?.. Кровать как кровать.
Она покачала головой:
– Как просторно… как безумно просторно! Там достаточно места, чтобы даже впятером…
– Впятером? – переспросил я. – Они же ко мне не дотолпятся…
Она покачала головой:
– Дорогой, ты так мало знаешь про это древнее искусство… Ладно, я заменю тебе всех четверых.
Она начала очень медленно сбрасывать мою многострадальную рубашку, покачивая бедрами, поигрывая сиськами, высовывая язык и облизывая полные сочные губы. Я поглубже вдвинулся в кресло и пощупал рукоять пистолета.
– Ты забыла про правило… – сказал я угрюмо.
– Какое?
– Никогда не заниматься любовью, – сказал я раздельно, – если только что по жвачнику предупредили прямым текстом, что из тюрьмы сбежал маньяк-убийца! Да еще из болота, говорят, вышло чудовище…
Она фыркнула:
– Журналисты чего не придумают! Им нужны тиражи. Маньяки не бегут из тюрем, а в болотах вообще никто не живет!
– Это предупреждение, – сказал я серьезно. – От друга, который пока не хочет себя выдавать. Я тоже не думаю, что к нам ворвутся маньяки или болотные твари. Ворвется что-то похуже. Такое, о котором нельзя сказать по телеканалам.
Она фыркнула:
– Если передумаешь, я жду тебя с открытыми ногами.
– Иди-иди, – сказал я. – Пока посижу здесь, помыслю.
Она фыркнула, ушла, усиленно двигая ягодицами. Я стиснул челюсти и всего себя, вдавился в кресло, не выпуская пистолета. Дверь в спальню осталась распахнутой настежь, я видел, как торкесса повертелась-повертелась, все-таки знойная, несмотря на снежнокоролевскость, но заснула, а я снял тапочки, чтоб уж совсем бесшумно, на цыпочках пошел по комнате, по другой, третьей, заново проверяя и перепроверяя окна, двери, щеколды. К счастью, в квартире нет не только собак или кошек, но даже хомячков, рыбок в аквариуме или канарейки в клетке. Иначе пришлось бы не выпускать их тоже из виду, следить за отклонениями, они только в обычном состоянии безобидные и предсказуемые, но сейчас нам два туза выпало, или, как бы сказал астролог, не та звезда светит.
Пистолет в порядке, обойма полна, патрон в стволе, но я на всякий случай, поглядев в глазок, на цыпочках прокрался на лестничную площадку, там большой пожарный щит с баграми, огнетушителем и топором, я все оставил на месте, спер только топор. Когда дойдет до решающего боя, свет погаснет, телефон замолчит, в стволе перекосит патрон, а вот старый надежный топор не подведет!
В спальне на пол наискось падает бледный лунный свет, везде полночная тишина. Слышно, как далеко-далеко пробили часы, то ли Спасской, то ли бигбеновской, и в этот момент что-то тихонько ударилось в окно с той стороны. Сердце замерло, я застыл, долго прислушивался, потом взял карманный фонарик, на цыпочках пересек комнату, стараясь держаться под стеной в тени, подкрался к двери. Гробовая тишина, под дверь протиснулся слабый свет от полной луны, ни стука копыт, ни царапанья, ни-че-го.
Я сбросил щеколду, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь. Воздух чист и свеж, как поцелуй ребенка, а яркая бледная луна смотрит пугающе загадочно, на светлый круг медленно и грозно наползает край черной тучи. Дверь тихо захлопнулась за моей спиной, едва я отнял пальцы, хотя раньше она такое вроде бы не проделывала.
Очень медленно я прошелся по лестничной площадке. Будь мы в особняке, это значило бы, что я спустился с крыльца, тусклый свет фонарика выхватывает только ближайшие кусты, над головой сонно каркнул ворон, под ногами шуршат подземные звери, а за деревьями жутко и тоскливо воет волк-оборотень, но я на двадцатом этаже, так что прошелся мимо кабинок лифта, выглянул в окно и даже заглянул в трубу мусоросброса. Хотя умом понимаю, что нет большей дурости выходить вот так среди ночи в полнолуние, держа в руке слабенький фонарик, когда надо бы скорострельную ракетную установку и чтоб заряды автоматически сменялись в диапазоне от серебряных пуль до бронебойных снарядов, самонаводящихся и тоже серебряных, однако нечто более сильное, чем инстинкт самосохранения, не давало мне вернуться взад. Я знал, чья это великая и несокрушимая воля, и потому медленно прошел к двери, что ведет на крышу, заглянул, всматриваясь в ступеньки и вслушиваясь в малейшие шорохи.
Страшное напряжение отпустило, я ощутил, что могу возвращаться. Это значило одно из трех: либо опасность миновала, либо нечто уже успело за моей спиной проникнуть в квартиру.
Я задержал дыхание и ринулся обратно. Дверь долго не открывалась, я взмок от усилий, наконец ворвался в прихожую, ожидая увидеть забрызганные кровью стены, красные лужи на полу, проскочил в спальню…
Торкесса разметалась в божественном сне, разогретая, вся в выпуклостях на нужных местах, а также во впуклостях, тоже там, где следует. Лунный свет скользил по ее лицу. Я со страхом ждал, что вот начнет преображаться, вытянется в волчью морду, но, видимо, на их Бетельгейзе оборотни не водятся. Или на них должна действовать своя национальная луна, а под чужой гимн не шевельнем и пальцем.