Уши в трубочку, стр. 34
– Что за прогнивший мир…
– Они девки хоть куда, – ответил я легкомысленно, – а мы парни – хоть кого… Ох, прости, ты же, наверное, женщина…
Она посмотрела на меня ледяным взором:
– И что натолкнуло тебя на такую неожиданную мысль? Наверное, мои сиськи?
Я посмотрел на нее наглым взглядом:
– Сиськи? Где?
Она возмущенно фыркнула, отвернулась, мы проталкивались через толпу. Я наконец вспомнил, что она сейчас мой напарник, а напарник при случае и жизнь спасет, догнал ее и прокричал в ухо:
– А вообще-то у тебя изумительный лифчик!
Она молчала так холодно, что я заподозрил, не знает ли, что изумительным называют тот лифчик, который снимают с женщины и изумляются: «А где же сиськи?», но вряд ли она знает такие тонкости, если считает, что кормчий – это повар, дышло – легкие, куратор – петух, а хлебнуть – это откусить хлеба. Так что ничего удивительного, что сразу же хотела помочь мне тем способом, о котором наслушалась и насмотрелась со всех экранов, зато теперь, когда маски сброшены, хрен допустит мои скифские лапы до ее нежного тела, чтоб не хрустнул, мол, скелет….
– Сиськи, – сказал я ей в затылок, – это лицо женщины. Сиськи есть – ума и диплома не надо, это все мелочи в нынешней жизни. Я лично сам, будучи эстетом и глубоко культурным и очень образованным человеком, больше всего ценю в женщине три достоинства: лицо и грудь. Сама понимаешь, дипломы можно приобрести хоть в универе, хоть на рынке у молдаван, а вот сиськи – это дар свыше, потому и ценится выше…
ГЛАВА 13
Она не слушала, протискивалась в потной жаркой толпе, ее пробовали схватить и заставить танцевать, но она брезгливо отдергивала руки, двигалась дальше. Никто не обижался, все понимают, что заменимы все женщины, не фиг убиваться по Джульетте или Изольде, все бабы одинаковы, а раз все одинаковы, то зачем платить больше, одна откажет, другая нет, все без проблем, гуляем, Вася…
Мы начали расходиться в стороны, я прокричал в ухо:
– Расстегни рубашку еще на одну пуговицу! Чем виднее грудь у женщины, тем хуже запоминается ее лицо!
Она дернула плечом, словно отгоняла муху, но я ощутил, что какими-то движениями ухитряется, не прикасаясь руками, сделать сиськи виднее, заметнее, так что все начинают таращиться на них, облизываться, а в это время можно обчистить их карманы и даже поснимать штаны.
Подозреваемый, мужик в клетчатой ковбойской рубахе, красиво облокотился о стойку бара. Через плечо широкая синяя лента с орденом Святой Екатерины, исключительной белизны панталоны, красиво и плотно облегающие его могучие икры, гульфик тоже на месте, сапоги обычные, кирзовые, но с позолоченными шпорами. Самая обычная одежда, так у нас одевались и даже одеваются на Земле, но что-то меня смутно тревожило, какое-то несоответствие, что ли, не так подобраны цвета, или галстук не в тон носкам… впрочем, он без галстука, а носки пока не видно. Хотя нет, вон из-за голенища торчит кончик тряпки, это онучи или, как говорят в народе, портянки, что значит – носками не пользуется, облом.
Я стиснул череп ладонями, в бессилии подумал, что женщину бы сюда, она быстрее бы разобралась, что меня тревожит, а мужчинам такое не понять, нам вот по фигу, что одеть: что попадается под руку, то и одеваю, а то и вовсе надеваю, попадается же всегда одно и то же: никакой мужчина не опустится до такой дури, чтобы завести больше одной пары башмаков, одного костюма и двух рубашек.
Ничего не придумав, подошел к бару, остановившись возле ковбоя в кирзовых сапогах. Бармен взглянул вопросительно.
– Бокал шампанского, – сказал я. Почувствовал себя глупо, здесь положено потреблять коктейли, но взялся – тяни, добавил: – Лучшего.
Бармен повел глазами в поисках девушки, которой так повезло, я добавил сварливо:
– Да побыстрее!.. Сам выпью, я себя люблю больше.
Он кивнул, в глазах появилось понимание, что, значит, нарциссисты сюда тоже заходят, снял с полки толстую бутылку в золоте и обвешанную медалями, начал снимать золотую фольгу. Медали звякали, звенели, всячески и весьма назойливо лезли под руки. Ковбой с интересом следил за молодой девахой, что двигалась через танцующих с грацией молодого дельфина: в мужской рубашке, расстегнутой довольно рискованно, на длинных изумительной формы ногах, лицо кукольное, очаровательно глупенькое, глаза синие, мечтательные, губы пухлые, созданные и для поцелуев, сиськи вот-вот выпрыгнут на свободу, ну просто божественная дурочка…
Я тоже засмотрелся, торкесса в самом деле хороша, красивая и глупая, идеал каждого мужчины, идет замедленной танцующей походкой, дразнящей воображение, в самом деле хороша, хороша, и здесь хороша, и там хороша, и везде, даже на рояле будет хороша.
Она почти приблизилась к бару, ковбой опустил на стойку граненый стакан, но я, у которого в руках пока еще ничего, быстро шагнул вперед, сказал:
– Эй, подружка! Ты не меня ищешь всю жизнь?.. Бармен, два шампанского!.. Мы сейчас подойдем.
Торкесса удивленно вскинула брови, но дала увлечь себя в танец, не слишком, впрочем, отдаляясь от стойки бара. На ковбоя мы поглядывали по очереди, он, в свою очередь, тоже наблюдал за нами.
В тесноте удавалось двигаться только в медленном чувственном танце, нас прижимали друг к другу, торкесса прошептала застенчиво:
– Я не переборщила?
– В чем?
– Мне кажется, что теперь мое декольте слишком глубоко. Как ты думаешь?
Я осторожно заглянул в разрез моей бывшей рубашки, сказал с некоторым колебанием:
– Э-э-э, по правде сказать… да нет, все нормально. У тебя что, волосы на груди?
Торкесса хихикнула, сказала в кокетливом ужасе:
– Да что ты такое говоришь? Конечно, нет!
– Гм, – сказал я, – да, тогда, пожалуй, немножко глубоковато.
Она попыталась запахнуть рубашку, но я придержал ее руку. Указал глазами на ковбоя: мы на задании, а торчащие сиськи – это все равно что из танкового орудия в упор. Пойдем, бармен уже раскупорил, по-ямщицки громко хлопнув пробкой в потолок, янтарная жидкость льется в фужеры.
Торкесса с сияющими глазами и раскрасневшимся лицом приняла бокал, отхлебнула, сказала счастливо:
– Ой, какое чудесное!
Я сказал напыщенно:
– По всем приметам, мне сегодня очень повезет!
Рядом ковбой негромко фыркнул, он откровенно разглядывал торкессу, раздевал ее глазами, снова одевал, разглядывал, я сказал ему с обидой:
– Вы что, не верите в приметы?
– Нет, конечно, – ответил он, не отрывая взгляда от торкессы. – Если и повезет сегодня кому, то это мне…
Я покачал головой, в моих глазах ясно читалась мягкая интеллигентная укоризна.
– Вы зря так грубо о предсказаниях, – упрекнул я мягко. – Вот даже сегодня ко мне подошла одна цыганка, предложила погадать на руке…
– И что? – спросил ковбой.
– Всего за двадцать баксов удалось узнать, что я – лох.
Он громко захохотал, хлопнул меня по плечу, сразу проникшись добрыми чувствами, все мы лохов сразу сбрасываем со счетов как соперников, ведь лох – это не тот, кто верит всем людям, лох – это тот, кто верит всем, а значит, и нечеловекам с летающих блюдец. И вообще, слышен денег громкий шелест – это лох пошел на нерест!
– Хорошее пьете шампанское, – сказал он.
– Хорошее, – подтвердил я гордо, сказал бармену: – Еще один бокал для нашего друга!
Ковбой улыбнулся: давно известно, что скупой платит дважды, тупой платит трижды, лох платит постоянно за себя и других.
– Неплохо зарабатываете?
– Да, – ответил я. – Бизнес бывает прибыльным… А вы занимаетесь только танцами?
Он засмеялся:
– Нет, я – социолог.
Хотя бы что-то пооригинальнее изобрели, подумал я с отвращением. Даже в детских садах знают, что все социологи – шпионы, шпионы и только шпионы. Других социологов просто не бывает.
– Человек приносит пользу, – сказал я, – если его исследуют социологи. Так выпьем же за социологию!
– Выпьем, – согласился ковбой, он не отрывал взгляда от торкессы, что прижималась ко мне плечом и восхитительной грудью, что еще больше дразняще приподнималась из расстегнутого ворота. Парень не дурак, ведь дурак – тот, кто опрокинет тарелку с супом, а лох – на кого этот суп разольется. Уже прикидывает, как опрокинуть на меня этот самый, тем временем захапать торкессу… а она в самом деле хороша, еще и строит ему глазки, стерва, делает вид, что готовит на всякий случай запасной вариант… А этот ковбой должен планировать сейчас, как запасной превратить в основной…