Трансчеловек, стр. 63

Кондрашов покачал головой.

– Шеф, я же вижу, вы не просто скучаете! Скоро начнете блевать от этой работы! А так будете довольны, как три пескарькиных слона в ливрее.

Я развел руками.

– Что поделать… раз на раз не приходится. Сегодня работа на редкость скучная. Надо поскорее закончить да взяться за что-то поярче.

Он принял пузырек обратно, тот изменил форму и стал миниатюрной фляжкой с завинчивающейся крышкой. Спросил уже без надежды:

– А может быть, хоть одну? На сегодня?

– Не могу, – признался я. – Слабый я, братцы. Хлебну разок, захочу еще… Это как с алкоголем. Считайте, что мне в задницу вшита ампула. Ну, закодирован я… Эх, уже и слова такие позабыли! Словом, мне лучше поскучать.

Он изумился.

– Не понимаю, зачем себя мучить? Я всегда – одну под язык, и – жизнь хороша.

Я снова поколебался, вздохнул еще тяжелее.

– За что тебя все и любим. Любую работу делаешь – и никакого нытья. А я все-таки хочу заниматься чем-то интересным. Но с твоими таблетками так и не выберусь из сырой тины, если перестанет быть для меня скучной… Не врубаешься? Если скучная работа будет казаться интересной, то я ее и буду делать, верно? Нет уж, пусть будет и скука, и даже, как ты говоришь, блевать захочется…

– Это не я сказал, – возразил Кондрашов с достоинством. – Это создатель этой формулы, академик Кисельцев. Я и слов таких гадких не знаю.

– Ладно, проехали. От хреновой работы я должен получать отвращение, от хорошей – кайф. Иначе как буду выбирать интересные занятия? Не врубился?.. Ну, если профессор будет получать одинаковое удовольствие от изобретения вакцины от рака и от рытья канав, то на кой ему наука вообще?

Кондрашов остался в задумчивости с пузырьком в руке, тот потемнел, стал похожим на засохшие экскременты. Пескарькин хохотнул и сказал ему, судя по выражению лица, что-то ехидное по узкому лучу связи. Кондрашов нахмурился, вид таков, что сейчас запустит пузырем в окно, однако заботливо спрятал в карман. Хорошо бы, мелькнула у меня мысль, чтобы скормил эти таблетки своим домашним, а то часто приходит на работу, изнуренный семейными ссорами.

С другой стороны, мне самому выгоднее иметь исполнительных работников, что не ропщут, а тянут воз даже с удовольствием.

2050 год

Сотрудники, входя ко мне в кабинет, всякий раз цепляются взглядами за красочный плакат на полстены. Огромная башня, объемом так это тысячи на две комнат, красиво и гордо возвышается на полуразвалившейся горе прямо над глубоким ущельем. На другой стороне ущелья точно в таком же месте и на такой высоте мрачно смотрит на мир внизу узкими окнами-бойницами средневековая крепость.

Первая башня – это и есть Центр Высокой Технологии, созданный еще под эгидой Пентагона, опекаемый NASA, пользующийся поддержкой финансовых кругов Уолл-стрита. У нас нет и никогда не будет ни таких высоких покровителей, ни таких денежных мешков за спиной. Не потому, что мы враждебны Пентагону или являемся центром мирового терроризма, просто в свое время было решено не распылять средства, а объединить усилия в одном месте. Одно дело, когда мир разделен на страны и все втихую ведут бешеную гонку, другое – когда мир един или почти един.

Глядя на плакат, я заподозрил в Конрое Мунро, генеральном директоре Центра, зарождение чувства юмора, мог бы выбрать и другое место, а так слишком наглядно и символично это то ли единение старого и нового, то ли противопоставление отжившей дикости и сверкающего нового мира. Вспомнив Колю с его восторгами по поводу Средневековья, я мрачно подумал, что до какой дури доходят некоторые, только бы сказать громче, что ничто не нравится в здешней жизни. Мне тоже не все нравится, но хотел бы я посмотреть, как Коля переберется в эту башню, где нет даже канализации и дерьмо надо выливать из окон!

Кондрашов задержался, рассматривая плакат, перевел взгляд на меня.

– Шеф, это напоминание?

– Верно мыслите, юноша.

– А что это символизирует?

– Что это всего лишь соперник, – ответил я. – Что его победа еще не предопределена.

Он снова посмотрел на плакат и на этот раз смотрел долго, пристально, словно выбирал место, куда шарахнуть крылатой ракетой. Наконец сказал гробовым голосом:

– А кто сказал или даже подумал, что наша лаборатория сдалась без боя?

– Компания, – напомнил я.

– Тем более, – прорычал он.

2051 год

Ехал мимо дома, где обитает Коля, вспомнил звонок Светланы, что у него что-то совсем плохо с давлением, совсем себя не бережет, взглянул на часы, время есть, свернул к его подъезду. Вообще-то население практически перестало ходить друг к другу в гости, да и зачем, когда можно врубить голографник, и вот уже хоть ты в гостях, хоть сам принимаешь гостей, хоть все вместе выбрались компанией позагорать и накупаться на каком-нибудь тихоокеанском островке, не покидая своих кухонь.

Увы, некоторые свято берегут традиции, в том числе и реальные встречи. А в Англии недавно показывали общество вертельщиков, которые были созданы в 1002 году в знак протеста против изобретения сковородок, мол, настоящие мужчины едят мясо только с вертела, так что и такое общество существует, не прерываясь, вот уже больше тысячи лет, так что говорить о традициях рукопожатия, глядя друг другу в глаза, похлопывания по плечу, обнимания и всего того, что было так необходимо в древние века и раннее Средневековье.

Коля лежал на диване, как Обломов, даже халат на нем обломовский: длинный, неудобный, пушистый, с широким мягким поясом. Лицо обрюзгло, живот колышется, как огромная глыба студня, глаза с полопавшимися кровеносными сосудиками хмуро взглянули в мою сторону из-под тяжелых набрякший век.

– Чё там… А, это ты, Володька! Вот уж не ожидал, что такое важное лицо нас посетит…

– Не груби, – сказал я. – Ты чего лежишь?

– Дык, это крайняя позиция, – объяснил он. – Помнишь, лучше идти, чем бежать, лучше стоять, чем идти…

Я осматривался по сторонам, стараясь отличить, что в этой безумно просторной квартире, совсем не по Колиным средствам, реальное, а что виртуальное и где стена. Да и мебель что-то чересчур антикварная, что-то Колю потянуло на старину, но ему даже эти вот шлепанцы Людовика не по карману, а тут такая мебель, весь Версальский дворец перетащил…

– А ты не всматривайся, – посоветовал он с дивана, – расслабься и наслаждайся. Попробуй принять мир таким, какой он есть.

Обнаженная девушка, игриво покачивая безукоризненными бедрами, принесла поднос с соками, поставила по бокалу перед нами, показала чувственный рот в игривой улыбке и, так же покачивая бедрами, удалилась…

Я протянул руку к бокалу, ожидая, что пальцы пройдут сквозь голографическое изображение, но ощутил холодное прикосновение стекла. Сок оказался кстати, пересохшее горло приняло с благодарностью. Коля наблюдал с хитрой усмешкой.

– Ну как?

– Здорово, – признался я. – Честно говоря, сперва решил, что это голография.

Он прищурился.

– Почему?

– Больно безукоризненная, – объяснил я. – Такой ровной и гладкой кожи просто не бывает. И личико кукольное. Правда, сейчас стволовые клетки и прочая хрень творят чудеса. Женщины как с ума сошли, стараясь сделать себя под мультипликационные образы. Или под персонажи байм.

Он печально вздохнул.

– Ты прав, прав. Только вот…

Запнулся, я посмотрел настороженно.

– Что?

– Она не настоящая, – ответил он и, хитро посмотрев в мое ошарашенное лицо, довольно захохотал.

– Робот?

– И не робот, – ответил он с удовольствием.

Я не поверил, покачал головой.

– Что, уже и ты сумел наскрести на такую установку?.. Ладно, поверю, они и должны падать в цене, но не настолько же быстро! Ты-то как оказался в числе счастливцев?

Он засмеялся еще громче, объяснил с удовольствием:

– Им нужно было обкатать новые модели на каких-то простых и даже очень простых «простых». Я вызвался, они проверили мои параметры, а на следующий день привезли аппаратуру. Два дня настраивали, чтобы все на автомате, я же, сам знаешь, в технике не секу. У меня или все работает само, либо пошло на хрен. Словом, все команды отдаю голосом. Некоторые, правда, аппаратура не распознает, дура такая, но в остальном срабатывает.