Стоунхендж, стр. 2

– Да, такую там не встретишь, – Козза махнул в сторону темного леса.

– Вот я и не надеюсь. Неужели и весь остров такой же?

– Да, насколько я видел. Мы ходили два лета назад – у Ликоса были какие-то дела с племенами. Повсюду леса, густые, даже на высоких холмах не продерешься. Чтобы дойти до племен, у которых огромные камни, нужно идти пять дней. Эти йернии роют землю словно кроты: насыпи, круглые и прямые, холмы, погребальные курганы, а потом еще ставят на них камни… огромные такие уродины.

– Зачем?

– Их и спрашивай. У племени Уалы, где мы тогда были, камни наставлены в два круга, голубые, а верхушки красным намазаны… словно огромный хрен торчит из земли. Грязные люди.

– Смотри, что там? – Мирисати указал мечом на вересковый куст, темневший под буками.

– Ничего не вижу. – Опускалась темнота, и Козза уже не мог ничего разглядеть.

– А я видел – только что. Лиса, наверное, или олень. Неплохо бы добыть свежатины для котла, – он поднялся на вершину вала, чтобы лучше видеть.

– Назад! Ты ведь не знаешь, что там было.

– Не бойся теней, старик. Они не кусаются.

Мирисати со смехом обернулся, чтобы спрыгнуть вниз. И тут в воздухе что-то прошелестело. Копье глубоко погрузилось в шею воина, удар бросил его наземь, звякнул доспех. Мирисати упал на спину, разбросал ноги. Выкатив глаза, он потянулся к древку и умер.

– Тревога! – завопил Козза. – Тревога! – и заколотил мечом в край щита.

Больше копий никто не бросал. Осторожно выглянув из-за гребня вала, он увидел, что от леса безмолвно и быстро, как волки, бегут мужчины. Нагие даже в эту погоду, они ограничивались короткими кожаными набедренными повязками. В руке бегущего первым было копье, он метнул его в Коззу, тот легко отразил удар. Больше копий в него не бросали – местные жители использовали копье для охоты, а не в сражении. Нападавшие были уже близко: круглый щит на левой руке, в правой – боевой каменный топор. У некоторых на шее висели кинжалы; снег выбелил их волосы, и заснеженными жесткими щетками белели усы на лицах. Людей было много. Оказавшись у подножия вала, они разразились пронзительным криком – «Абуабу!» – чтобы враги в страхе бежали. Козза стоял.

– Йернии, – выкрикнул он; за его спиной уже раздавался шум тревоги. А теперь будет битва. Сердце сильнее забилось в груди воина: из леса появлялись все новые и новые полуобнаженные фигуры. Снегопад прекратился, и он видел, как заполнял долину поток бегущих фигур. Коззе еще не приходилось видеть здесь стольких туземцев сразу. Целое племя пришло, должно быть, и не одно.

Позади Коззы глухо затопали ноги, он понял, что теперь уже не один. Хорошо, пусть будет битва.

Первые воины уже поднимались к вершине вала, выскочив на гребень, он погрозил мечом:

– Козлы и дети козлов! Микенцы вас ждут!

Подняв щит, чтобы отразить им удар топора, Козза погрузил свой меч в живот человека. Не чересчур глубоко – для этого Козза был слишком опытен, – повернул и вытащил. И пока тело первого еще падало, Козза уже снес голову бежавшему следом, щитом отбросив его топор. А потом другому… еще одному… по мечу заструилась кровь. Острая боль пронзила ногу Коззы, он едва не упал. Краем щита сбил с ног и этого. Но теперь нападавшие были уже и позади него. Их было много, чересчур много. Завывая высокими голосами, они набегали со всех сторон.

Упал Козза, лишь когда искромсанные ноги не могли более поддерживать тело, и все-таки перекатился на спину и тыкал, тыкал вверх мечом, разя и убивая, пока наконец с него не сорвали шлем и на голову не обрушился тяжелый удар топора. В горло вонзился кинжал, торопливыми движениями ему отхватили голову.

Туземцы с визгом бежали мимо, и снег, утоптанный множеством ног, быстро покрылся красными пятнами.

Глава 2

Микены

Рассвет уже серел, силуэт города четко обрисовался на фоне неба и дальних холмов. Город властвовал над долиной; к нему вели все тропки среди полей и деревьев. Холм, на котором высился город, был пологим у подножия, далее склон его круто вздымался к основанию могучих и неприступных стен. Едва заря окрасила камни, огромные ворота под львами, стоящими на задних лапах, растворились, словно повинуясь движению невидимой длани. Внутри стен струи дыма из множества очагов вздымались прямо к небесам в неподвижном воздухе. Мальчик с козой медленно брел вдоль обочины, на тропах появились мужчины и женщины с корзинами съестного. Возле большой дороги они остановились, прислушиваясь к стуку копыт, с безмолвным любопытством глядя на двуконную колесницу, прогрохотавшую мимо. Заслышав стук копыт по мощеному склону возле стены, из ворот выглянули стражи. Колесничий весьма спешил: одна из лошадей поскользнулась и чуть не упала, но возница лишь подхлестнул ее. Солнце только что встало, значит, он ехал всю ночь, что небезопасно: вероятно, для такой спешки был повод. В Микенах спешить некуда: времена года сменяют друг друга, дождь увлажняет землю, поднимаются всходы, режут скот, растет молодняк. И нет причин куда-либо торопиться, особенно по ночам, рискуя искалечить или погубить священное животное – лошадь.

– Узнал, – выкрикнул один из стражей, показывая бронзовым наконечником копья. – Это Форос, двоюродный брат царя.

Они расступились и, высоко воздев оружие, приветствовали важного гостя. Белый плащ Фороса потемнел от пены, летевшей с оступавшихся лошадей, сам он устал не меньше. Не поворачивая головы ни вправо, ни влево, он погнал утомленных животных в высокий проем ворот, под львами, вырезанными в камне, мимо круга царских могил, на вершину холма в город Микены.

Рабы торопливо приняли лошадей, пока Форос неловко спускался на землю. Его шатнуло, ноги слишком устали после долгой езды, и он привалился к стене. Прошедшей ночи ему не забыть: он не колесничий, поэтому всю дорогу опасался за благородных животных. И все-таки гнал их вперед, невзирая на все опасения, а перед этим подгонял целый день гребцов, не обращая внимания на усталость людей. Царь должен узнать. Конская поилка оказалась неподалеку, Форос в изнеможении склонился над ней и, зачерпнув ладонями воду, бросил ее на лицо и плечи. Вода после ночи еще не согрелась и, смыв с тела пыль, прихватила с ней и часть усталости. Вода капала с волос и бороды; Форос утерся краем плаща, прежде чем по мощеному проходу направиться вверх – в царскую резиденцию в центре города-дворца; мышцы ног больше не сводило судорогой, он шел мимо огородов, мастерских и домов, где только начинали пробуждаться люди. Они выглядывали из дверей, с любопытством провожали его глазами. Наконец он оказался перед самим дворцом и по гладким каменным ступеням направился ко входу. Окованная бронзой дверь оказалась распахнутой – Авалл, старейший среди домашних рабов, уже ждал, кланяясь и прижимая к груди узловатые руки. Он уже успел послать раба отнести весть царю.

Перимед, царь Арголиды, глава Персеева Дома в Микенах, с утра был не в духе. Ночью ему не спалось. Виновато было то ли вино, то ли ноющие старые раны, то ли – это уже наверняка – Атлантида.

– Ах вы, недоноски, – ругал он никого вообще и всех сразу, сползая пониже в огромном кресле и протягивая руку к корзине с фигами на столе перед ним. Атлантида – само это слово, словно терновый шип или скорпионье жало.

Вокруг на просторном мегароне [1] уже закипала повседневная жизнь. Раз царь проснулся – не спать никому. Кое-где раздавался приглушенный говор, хотя никто не осмеливался возвышать голос. На приподнятом круглом очаге посреди палаты раздули огонь, чтобы пожарить мясо. Сколько же лет он сам поддерживал огонь в этом очаге: тогда ни дворец, ни мегарон еще не были построены. Мысль эта не согревала царя, и даже фиги не могли сделать ее слаще. Рядом под навесом две его дочери вместе с рабынями чесали руно и пряли. Царь бросил суровый взгляд, девушки приумолкли, углубившись в работу. Гневный ликом сегодня Перимед еще был красивым мужчиной, с густыми бровями и тонким носом над широким ртом. И пусть его можно было считать пожилым, волосы оставались каштановыми, как в юности, не было и живота. Загорелую кожу на обеих руках покрывали белые рубцы; когда царь потянулся за очередной фигой, стало заметно, что на правой руке его не хватает двух пальцев. Трудно стать царем в Арголиде.