Придон, стр. 152

Глава 10

Она по-прежнему не покидала своих покоев, но поймала себя на том, что прислушивается к болтовне служанок, что причесывали ее и помогали с одеждой. Они знали все, что делается во дворце и даже в городе, охотно сплетничали, а она все пропускала мимо ушей… все, кроме упоминаний имени Придона.

О нем говорили много, говорили охотно. Вспоминали тот путь, который он проделал от одинокого искателя меча до грозного потрясателя их земель, пересказывали про удивительный свет, что хлынул из спальни и дивно озарил весь город, говорили, что сейчас он угрюм и мрачен, ему страшатся попадаться под руку даже артане.

Ей было больно, но в сердце поднималось нелепое желание, встать и пойти к нему. Он сам нанес ей рану, он пусть и залечит, ведь он такой могучий, он просто должен ее защитить, спасти, уберечь… Но это у его ног лежала голова ее отца!

В дверь постучали, Итания решила, что кто-то из слуг, но вошел Придон, каким-то образом усвоил это куявский обычай не входить без стука. Служанка сжалась, руки затряслись, она умоляюще взглянула на Итанию.

– Иди, – сказала Итания ровным голосом, – взгляни, готово ли на завтра новое платье.

Она выскользнула, как мышка, Итания запахнула рубашку на груди, выпрямилась. Лицо ее стало бесстрастным. Придон остановился у двери, почерневший, худой, с ввалившимися глазами. На щеках и подбородке чернела густая щетина, губы полопались, как от сильнейшего жара.

– Итания, – сказал он негромко, – я всего лишь зашел поблагодарить тебя…

Она промолчала, его голос звучит хрипло, очень ровно, словно он держится из последних сил, то ли готовый упасть от изнеможения, то ли вообще не помнит, во сне он сейчас или наяву.

– Ты своим теплом переломила отношение дворцовой челяди к нам, артанам. Да и не только во дворце, ибо наших слуг жадно расспрашивают во всем городе. И та мирная жизнь, что ты видела с башни, это благодаря тебе…

Она слушала молча, не шевельнув бровью. Он взглянул на нее просительно, она смотрела мимо, сказал негромко:

– Я велел отозвать все отряды, что разыскивали твою семью. Твоя мачеха пусть не страшится назвать свое имя. Ей стоит только назваться, она… сможет приказывать.

Она посмотрела в его лицо, но смолчала.

– Теперь, – продолжил он совсем уж не своим голосом, – если Иргильда захочет… уйти в Вантит… или в Славию… ей ничего не грозит.

– Да, – сказала она мертвым голосом, – ничего не грозит в этой огромной стране, где на каждом шагу отряды разбойников, мародеров, где всяк грабит и убивает… но нет силы, что остановила бы эти бессмысленные и жестокие убийства мирных людей…

– Ей и ее людям, – ответил он мертвым усталым голосом, – достаточно назваться любому артанскому патрулю, и они будут под надежной защитой. Если хотят, их проводят до любой границы. Если хотят, привезут сюда. Если скажут, оставят на месте.

– Да, – сказала она. – Моего отца тоже… оставили. Только одну голову привезли. Видимо, артане уже перестали верить на слово даже артанам.

Он стиснул зубы, боль пронзила его сердце, на лбу выступила испарина.

– И еще, – выдавил он из перехваченного судорогой горла, – у твоего отца есть три брата, я сам слышал, как отец Тулея ставил их ему в пример… Пусть не опасаются за свои жизни. Они могут жить как хотят, где хотят. Никто не посмеет тронуть их земли, их вещи, их родных.

Она холодно промолчала. Он поклонился, отступил. Он был измучен, она видела отчетливо, но сейчас в нем странное достоинство, словно уже понял, ничто его вины не уменьшит, сам не пытался оправдаться, принял вину и нес, не пытаясь избавиться. Даже поклонился с предельной вежливостью, но по-артански, не забывая ни на миг, что он – артанин, который кланяется только богу и женщинам.

Дверь за ним закрылась, Итания тупо смотрела в толстые дубовые створки. На этот раз Придон не пытался оправдаться, объясниться. И не пытался сбросить с себя ту тяжесть, что она на него взвалила.

Пришла весть, войско Ральсвика потерпело сокрушительное поражение. Вообще-то его тысяча еще не войско, тысяча и есть тысяча, просто большой воинский отряд, и даже с той тысячей, которую послал ему на помощь Придон. Все еще не грозное войско, но уже давно в Куявии шарахались от одного вида артанина, Придон рассвирепел, Аснерд разводил руками, сам не понимал, как мог бесстрашный Ральсвик потерять войско, самого увезли раненого, но по дороге умер, что есть позор, лучше бы с топором в руке и в красивой кровавой сече…

– Я сам поведу туда отряд, – сказал он. – Сам виноват, мог бы предусмотреть!

– Да что ты мог, – ответил Придон с досадой. – Мы никогда еще не воевали в горах!

– И все-таки, – сказал Аснерд, – мы уже знаем, что надо попасть всего лишь в крохотную долину, что еще выше их хваленого Города Драконов. Сколько там человек? Сто, двести? Пусть даже тысяча! Но если Город Драконов, где жили три тысячи человек и куча драконов, большой город, взяли, сожгли, разрушили, разнесли по камешкам, то что особенного с Долиной Иггельда?

Придон промолчал, сказал, уронив взгляд:

– Да, я понимаю. Но все же береги себя.

– Иггельд не воин, – возразил Аснерд. – Я привезу его в оковах!.. А потом попируем, вспомним старое доброе время и… отпустим, как думаешь?

Придон усмехнулся. Напряженное лицо потеплело.

– Он будет удивлен, когда от нас, его противников, еще и получит почести! Заслуженные, кстати. Шутка ли, бьется… все еще бьется, хотя уже вся Куявия кверху лапами, а он, не воин, в жизни не бравший в руки ни меча, ни боевого топора, все еще отстаивает свой клочок земли от нас, потрясших Вселенную!..

Во всей Куявии, подумал он мрачно, не осталось городов и сел, что не признали бы его власти. Нет клочка земли, где не ступило бы копыто артанского коня. Даже те немногие селения, что в горной части, поспешили прислать гонцов с уверениями в покорности.

И только один Иггельд, помешанный на своих драконах, полусумасшедший от любви к ним, ни о чем другом не умеющий думать и говорить, держится.

Но была еще одна крепость, он с болью признавался только себе, которую взять так и не удалось. Итания замкнулась, жар в ней угас, в глазах поселился холод. Он каждую ночь приходил к ней, целовал ее ступни, розовые пальчики, чего не сделал бы ни один артанин в отношении к женщине, пытался разогреть, сам едва не сгорал, она не противилась, просто терпела.

Он приходил в такое отчаяние, что бросался в свою комнату и ревел там, как раненый зубр, разбивал в кровь кулаки о стены. Слезы прожигали в щеках дымящиеся канавки, он бросался в бассейн и остервенело мылся, но все равно чувствовал себя грязным похотливым скотом.

Более того, она перестала заниматься даже дворцом, безучастно просиживала целые дни в своей спальне. Когда Придон входил в ее покои, она отворачивалась к окну.

Странно, но по Куявии, не только захваченной, но и вроде бы примирившейся с железной властью артан, прокатилась волна внезапного недовольства.

Самыми недовольными оказались как раз не блестящие и прекрасно вооруженные войска, что пока еще в целом оставались с артанами, а простой народ, простонародье, быдло, с ними не считались ни даже самые мелкие беричи, ни артане. Именно простой народ, слушая у домашних очагов рассказы очевидцев, похожие на сказки, про дивных драконов, гордились, что только у них, куявов, живут эти драконы, что именно куявы сумели с ними подружиться и даже подчинить своей воле, что эти огромные ужасные чудовища покорно носят на спине людей, таких же простых, как и они, указывают им скрытые сокровища, клады, россыпи золота, волшебные вещи и тайные пещеры, где хранятся вообще несметные сокровища древних народов и великие чудеса, перед которыми даже скатерть-самобранка и ковер-самолет будут простыми тряпками…

И едва артане двинули войско в горы, чтобы уничтожить эту красоту, эту мечту, население заволновалось. Но когда пошел слух, что люди и драконы выстояли, а потом и дали отпор, во всех деревнях начались праздники, веселье. Если в городах люди друг у друга на виду, там артане чувствуют себя хозяевами, то на бескрайних просторах Куявии, где можно сутки ехать и не встретишь села, только мелкие деревеньки, распаханные поля, там одинокие артане начали исчезать, словно растворялись подобно капле дождя в песке.