Последняя крепость, стр. 83
Гургис улыбнулся:
– Иудеи уже массово отказываются от своей жестокой религии. Только в самых дальних горных деревушках, не тронутых эллинской культурой, остались верны старине. И то лишь потому, что не видели ничего греческого.
– Все меньше работы моэлам, – подытожил Неарх, – разве что в горной деревушке какой невежественный иудей принесет на восьмой день сына на обрезание…
Гургис усмехнулся:
– Потом этот сын проклянет отца, ибо операция по сокрытию обрезания стоит дорого.
– И крайне болезненна, – согласился Неарх. – Да и вообще все это глупо… Все это – вазы, одежда, орудия нашего труда и даже частично наш язык – разве не греки дали нам их? Вернее, разве не у греков мы все это взяли? С другой стороны, отсюда поступает самое дивное стекло, которое иудеи варят прямо там же, где копают: на берегу Мертвого моря. В другие страны идет драгоценный кедр, славящийся красной древесиной, ароматной и прочной, корабли чужестранцев едва не зачерпывают воды бортами, нагруженные огромными кувшинами с оливковым маслом, отсюда идут лучшие краски, папирус и пергамент. А сами крестьяне… далеко не худшие в мире!.. быстро научились всему, что хитроумные греки измыслили для высоких урожаев хоть зерна, хоть масличных или оливковых…
– Все бы хорошо, – вздохнул Гургис, – если бы не нынешний правитель…
Неарх тоже вздохнул:
– А где ты видел мудрых, действительно мудрых правителей? Он уже тем хорош, что принял от отца разоренную страну, а сумел создать могучее государство…
Оба помолчали, каждый думая о своем. Антиох с первых же дней начал вмешиваться в дела Иерусалима. Сперва сместил первосвященника Хоньо и назначил его брата Язона, который угодливо пообещал собирать в царскую казну податей вдвое больше, но вскоре некий Менелай попросил у Антиоха эту должность и сразу же уплатил в казну все подати из своего состояния плюс добавил огромную сумму сверху.
Антиох, отчаянно нуждавшийся в деньгах, тут же передал ему должность, хотя тот не был из династии первосвященников, никак не мог занимать эту должность иначе, как имея за спиной длинные копья македонской фаланги.
Неарх и Гургис, наблюдая торжественный въезд нового наместника Палестины в Иерусалим, не могли и подумать, что тот по прямому приказу Антиоха первым делом ограбит Иерусалимский храм. Стремясь завершить полную эллинизацию, Антиох приказал запретить все иудейские обряды, и отныне каждый иудей, который совершал обрезание, соблюдал субботу или отказывался есть свинину, должен быть казнен на месте. По всей Иудее и без того опустевшие и заброшенные храмы были разрушены и снесены до основания. Возводились прекрасные, величественные храмы Афины, Аполлона, Прометея, Афродиты, Нептуна…
Центральный Храм в Иерусалиме, ранее разграбленный, был осквернен гогочущими солдатами: втащили на алтарь огромную свинью, зарезали ее там, залив все свежей кровью, потом сварили тут же в Храме и заставили присутствующих левитов есть вареное мясо. С этого дня в Иерусалиме не осталось ни единого иудейского святилища, везде красиво и величественно поднимались беломраморные статуи греческих богов, покровителей наук, искусств, культуры.
– Величайшая глупость, – сказал Неарх раздраженно. – Я не говорю уже о том, что это безнравственно…
– Глупость, – согласился Гургис.
Неарх быстро взглянул в его посерьезневшее лицо:
– Думаешь, будут последствия?
– Наверняка, – сказал Гургис. – Ты же знаешь наш народ.
Неарх кивнул, отметив, что Гургис впервые за долгое время сказал «наш народ», хотя до этого времени говорил «этот народ», «эта страна».
– Знаю, – буркнул Неарх. – Из одного упрямства некоторые… сам понимаешь.
– Понимаю, – согласился Гургис. – Как же один дурак, если он на самом верху, может все испортить!
В его словах была горечь, хотя, конечно, Антиох далеко не дурак, оба понимали. Он принял от отца нищее и разоренное войнами государство, восстановил его мощь, наладил экономику, а потом в ответ нанес соседям несколько сокрушительных поражений, и только вмешательство римлян помешало даже Египту стать малой частью могущественного царства Селевкидов, которым правил Антиох.
Гений экономики и военной стратегии умел концентрировать внимание на главных вопросах, не обращая внимания не мелочи. Одной из таких мелочей было пренебрежение чувствами населения. Тем более не всего населения, а крохотнейшей части его необъятного царства, в далекой и крохотной Иудее…
Глава 7
Служанка традиционно принесла кувшин уже с вином и два новых кубка, престарелые философы неспешно потягивали охлажденное вино, Неарх первым насторожился, вытянул шею. Гургис проследил за его взглядом. На холм поднимался величественный старик, одежды разорваны, волосы и борода в беспорядке.
Мататьягу, вспомнил Гургис. Имя довольно редкое, потому и запомнил этого горца, что много лет тому забирал из гимназии своего сына.
Горец изменился мало, только редкая в те годы седина совсем посеребрила голову и почти все волосы в такой же роскошной бороде, что по-прежнему закрывает всю грудь.
Горец еще издали воскликнул:
– Но почему? Почему?.. Я редко покидаю свое село, но сыновья мои побывали в других странах: там блюдут свои обычаи, поклоняются своим богам, священники исполняют свои обряды… И во всех землях и народах, подвластных эллинскому миру, никто не притесняет другие верования. Так почему же истребляют нас, иудеев? Почему нам нельзя соблюдать свои обычаи и молиться своему Богу?
Неарх и Гургис переглянулись, Неарх отвел взгляд, а Гургис ответил с неловкостью:
– Ты старый человек, должен понимать.
– Что я должен понять?
– То, что записано в ваших книгах, – сказал Гургис. – Когда-то они были и моими, но я не могу смотреть на греков и другие народы свысока и говорить себе, что я лучше их просто потому, что я – иудей, а они – нет. Это нехорошо, безнравственно и просто… глупо. Но иудеи держатся за эту идею, а другие народы за это их ненавидят.
Неарх поднял взор, вздохнул и развел руками:
– Антиох, конечно, не сахар. Он поступает… нехорошо. Но его вынудили своим упрямством и сопротивлением.
– Мы исправно платим налоги!
– Подчиняясь силе, – напомнил Неарх. – Только силе. Но вы также считаете только себя избранным народом, а остальных – свиньями, среди которых приходится жить, с которыми приходится считаться, как с дикими и опасными животными, но которых можно обманывать, брать их имущество, перед которыми не обязательно держать слово… И вы полагаете, другие народы с этим смирятся? Все проглотят оскорбление?
Мататьягу попытался сказать слово, но из горла вырвался лишь слабый хрип. Он закашлялся, махнул рукой, на глазах выступили слезы.
– Вас не любят, – закончил Неарх печально и с некоторым сочувствием. – Не любят в ответ на ваше отношение. Потому лучшие и наиболее совестливые из иудеев отринули вашу злобную религию и обратились к светлой эллинской, в которой все народы свободны и равны. Потому множатся в ваших городах и селах эллинские храмы, потому ваши юноши так охотно обучаются в наших гимназиях…
Мататьягу брезгливо передернул плечами. Лицо его было бледным и решительным. Гургис чувствовал, как вино, хоть и сильно разбавленное, постепенно делает мысли легкими, а взгляд на мир становится все более отстраненным и философским.
– Перестань надрывать сердце, – посоветовал он. – Кстати, хоть ты и в возрасте, но у нас даже престарелые мужи занимаются атлетикой. А ты что-то слишком костляв, дружище. Тебе надо позаниматься с нашими атлетами… У тебя широкие плечи, неплохая грудь, нужно только выпрямить ее и нарастить немного мяса. Я имею в виду не просто мяса, а хороших мускулов. Ты посмотри на этих атлетов! Какие красавцы, не так ли?
Мататьягу проследил за его рукой. Из залитых солнцем дверей гимназии вышли обнаженные до пояса пятеро юношей. Тугие мышцы красиво играют под чистой здоровой кожей, они весело хохотали и толкали друг друга. Грудные мышцы, развитые специальными упражнениями, эффектно взбрыкивали при малейшем движении мускулистой руки, а на животе у каждого красиво выступают по шесть кубиков.