На Темной Стороне, стр. 62
Когда он пробежал через распахнутые ворота, из усадьбы Рамирес выволакивал человека с залитым кровью лицом. Тарас шел сзади пригнувшись, автомат смотрит сразу во все стороны, прикрывает мусульманского экстремиста даже с воздуха и из-под земли. Конюшня горит, дверь в казарме исчезла, пролом квадратный, с неровными краями, на пороге двое в неестественных позах. Кровь вытекает из широких дыр, под телами растекались лужи.
Из-за здания выскочила согнутая фигура с автоматом на изготовку. Дмитрий видел, как на кончике ствола дважды полыхнул огонек, в проеме казармы мелькнула тень, грохот выстрелов раздался в здании. Макс выстрелил снова, крикнул успокаивающе:
– Все кончено!.. Там уже никого не осталось!
Из-за здания огромными черными клубами очень быстро взлетал дым, глухо бухало, явно горит вертолет. На крыльцо с крыши с сухим стуком, как крупный град, падали плитки черепицы. Он быстро взбежал, огромный холл залит светом, глазам не пришлось привыкать, две широкие лестницы ведут наверх.
В холле четыре трупа, Дмитрий перескочил через тело, где от головы только нижняя челюсть, поскользнулся на брызгах крови, стены в дырах и выбоинах, мелкие обломки костей, расплесканные брызги мозга. Перила топорщатся, как спина дикобраза, пулеметная очередь раскрошила дерево, оставив пунктир в стене из мореного дуба.
Как огромный носорог, с жутким топотом пронесся Тарас, рявкнул страшным голосом:
– Ты свое сделал!
Запоздало он понял, что Тарас его утешает. По всем комнатам лежали трупы, головы размозжены: кто-то успел пробежаться с контрольными выстрелами. Послышался визг, Макс грубо тащил за волосы женщину, молодую и в дорогом платье, очень открытом, с разрезами по бокам.
– Там еще одна! – крикнул он. – Тащи ее во двор!
Дмитрий бросился наверх, однако по широкой лестнице бегом спускался Тарас, на его руках визжала и отчаянно дрыгала длинными красивыми ногами молодая женщина. Роскошные золотые волосы почти доставали до пола.
Тарас люто рыкнул:
– Чо на баб засмотрелся?.. Помоги Рамиресу!
Рамирес с большой сумкой бежал с самого верхнего этажа, Дмитрий видел, как боевик на ходу выхватывал мины и припечатывал к стенам. Завидев Дмитрия, крикнул обрадованно:
– Ты по правому крылу, я по левому!
Дмитрий со своей долей мин побежал, шлепая их, как куски пластилина, прилипают на любую поверхность, а когда закончил и выбежал через главный выход, почти догнал Рамиреса, мастера по взрывным работам.
Во дворе, богатом и ухоженном, раскинули роскошные кроны два могучих платана, явно реликвии еще со времен Войны за независимость. Их толстые стволы не обхватить и троим «каскадникам», а кроны укрывали тенью половину двора.
Под платаном лежал с разбитым лицом мужчина в длинных трусах, хорошо сложенный, но с дряблым животом, смуглый, как житель Азии, с черными раскосыми глазами. Две женщины сидели, прижавшись спинами к дереву. Плечи их соприкасались, обе смотрели со страхом и ненавистью в направленные на них стволы.
От крыльца донесся истошный вопль. Макс тащил за руку растрепанную молодую женщину. Она была одета с той небрежностью, которую позволяют себе люди очень богатые или независимые, склонные не считаться с окружающими. За спиной болталась большая репортерская сумка с множеством карманов. Из расстегнутого верха торчал длинный объектив телекамеры.
Они услышали ее яростный крик:
– Вы не смеете! Я – гражданка Соединенных Штатов!..
Макс сказал злобно:
– Когда я ее застрелю, позвольте я ее еще и побью ногами?
Женщина уставилась на избитых наркобарона и его двух женщин, лицо стало бледным, а глаза стали выпучиваться.
– Я, – повторила она уже тише, – гражданка Соединенных Штатов…
– За что и умрешь, – сказал Макс жутким голосом.
Он швырнул ее к остальным. Валентин поднял пистолет, целясь ей под левую грудь. Красивой женщине трудно выстрелить в лицо, хотя пуля в лоб сразу останавливает жизнь, а с пулей в сердце человек еще живет довольно долго.
Ермаков сказал неожиданно:
– Погоди. Пусть она снимает.
Валентин оторопел:
– Но ведь…
– Снимает только то, что укажем, – объяснил Ермаков. – У нее цифровик, можно сразу просматривать и стирать, что не одобрит наш худсовет.
Валентин кивнул с некоторым сомнением. Конечно, операцию «Устранение» еще точнее бы назвать «Устрашение», для этого и показная жестокость расправы. Вслед за разжиревшими юсовцами и богатенькие латиносы начали бояться прищемить хотя бы пальчик.
Ермаков холодно взглянул на наркобарона:
– Распять его и семью на вон тех деревьях!
Валентин выдернул из сумки телекамеру, журналистка смотрела расширенными от ужаса глазами. Валентин грубо поднял ее за волосы, сунул в руки телекамеру:
– Снимай!
Она отдернула ладони, словно вместо камеры ей сунули раскаленный слиток металла:
– Нет!
– Тогда сниму сам, а ты поделишься гонораром.
Глава 16
Гонсалеса распяли на одном платане, на другом – жену и секретаршу. Дмитрия передернуло при виде железных штырей, которые Тарас и Макс деловито вогнали в прекрасные ухоженные ладони секретарши. Она висела на них, как будто не чувствовала боли. Ее расширенные непонимающие глаза все время переходили с одного страшного человека на другого, Дмитрий вообще постоянно чувствовал ее вопрошающий взгляд, в котором было недоумение: как, ее, секретаршу и любовницу самого могущественного человека на всем южном континенте, вот так, неизвестные…
Валентин повел объективом по деревьям с распятыми, приблизил трансфокатором изображение, дал крупным планом искаженное болью лицо наркобарона, правая половина залита кровью. Гонсалес хрипел, изо рта темная струйка, похожая на коричневый шнур. Затем в поле изображения появилась рука со страшного вида ножом, хищно загнутым и с зубцами на тыльной стороне.
Журналистка ахнула и отвернулась в тот момент, когда кончик ножа коснулся глаза властелина кокаиновых полей. Она слышала дикий крик, в котором не осталось ничего человеческого, но краем сознания понимала, что в памяти телекамеры остаются кадры, где нож выковыривает из быстро заполняющейся кровью глазницы круглое белое яблоко, и оно повиснет на щеке, поддерживаемое ниточками нервов и кровеносных сосудов. И что за такие кадры она получит повышенный гонорар и может занять должность старшей ведущей.
Затем нечеловеческий крик повторился. Она поняла, что нож этого нечеловека выковырнул второе глазное яблоко, и теперь молила судьбу, чтобы эти страшные люди не перестали снимать такие уникальные кадры.
– Вон как трепыхается, зараза, – сказал Тарас. – Счас укрепим, ты не сомневайся, не упадешь…
Подбадривая Гонсалеса таким ужасным образом, он вогнал по добавочному штырю в кисти, раздробив мелкие кости. Из-под широких шляпок железнодорожных костылей выступали на диво жидкие и почти желтые капли, хотя король кокаина сам наркотики не потреблял.
Гонсалес повернул в сторону приблизившегося Дмитрия искаженное болью и ужасом лицо:
– Кто бы вы ни были… я говорю вам секретный код моего швейцарского счета… Вторую половину знаю только я… вы выйдете из здания банка с чемоданом, где сто миллионов долларов… это все ваше!
Жена Гонсалеса, красивая женщина с благородным надменным лицом, была распята на соседнем дереве так же свирепо, только что из-за ее легкого веса ей вбили по одному штырю в руки, по одному в бока, прихватив плоти достаточно, чтобы она была пришпилена к дереву, как насекомое, прочными булавками. Рот ее был закрыт пластырем, было видно, как пыталась закричать, обезумевшие глаза стали круглыми и едва не вываливались из орбит.
Прислугу и всех детей Гонсалеса, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, выволокли и, добив ножами, сложили у ног наркобарона. Он рычал как безумный и дергался, все еще пытаясь сорваться со штырей.
Дмитрий на миг ощутил жалость, дети есть дети, но тут же усилием воли воскресил веснушчатые лица семилетних детишек в его далекой России, что уже попробовали продукции этого короля наркотиков, вспомнил их исхудавшие тельца, что бьются в конвульсиях на больничных койках, медленно и мучительно двигаясь к неизбежной смерти…