Мегамир, стр. 41
Через полчаса сверху спрыгнул светящийся, как привидение, облепленный слизью Дмитрий. Саша его почистила, хотя морщила аристократический носик и даже брезгливо отворачивала голову. Дмитрий был хмурым, насупленным.
– Я ничего не ощутил. А ты?
– И я, – ответил Енисеев. – Если даже парень погиб здесь, то не обитатели пенька этому виной. Нечто другое.
– Что теперь?
– Не знаю, – ответил Енисеев честно.
– Ты наш начальник, – напомнил Дмитрий. – Начальство должно быть энергичным, в слабости не признаваться. Должно призывать «давай-давай», чтобы не успели опомниться, чтобы не раздумывали… Как Мазохин!
Саша сделала молниеносное движение. Ее бластер с гнусным шипением плюнул зарядом клейкой смеси. Жук, что бежал прямо на них, подпрыгнул – клей впечатался в его мандибулы. Дмитрий одобрительно похлопал Сашу по спине, прямой и узкой, с выступающими, как у голодного котенка, позвонками. Десантница гордо улыбнулась, победоносно покосилась на мирмеколога.
Енисеев промолчал, что жук совершенно безобиден. Сообщи сейчас, что убила травоядного, в другой раз не выстрелит и по дракону. Даже у Дмитрия в богатырской груди бьется чувствительное сердце.
– Надо идти, – сказал Енисеев. Он поднялся на ноги. – Пора.
– Куда?
– Кто еще погиб вне Станции?
– Паша. Павел Видак.
– Надо успеть, под листочком ночевать рискованно. Ксерксы, с которыми уже встречались, любят брать спящих… Без погонь, суматохи… Да и не только ксерксы.
ГЛАВА 10
Взлетели, выдерживая тот же этажерочный строй. Дмитрий летел снизу, потом Саша поменялась с ним, ей нравилось сканировать землю. Енисеев летел посередине, он чувствовал себя ломтем дорогой ветчины, зажатой между ломтями простого черного хлеба.
Когда спереди вырастали высокие растения, синхронно поднимались, над полянками так же дружно снижались, не давая стрекозам и другим крылатым хищникам отведать продуктовую новинку.
Енисеев внимание концентрировал на работе с крыльями. Его и так все время дергало, заносило, подбрасывало. Он сперва даже не услышал хриплый вопль Дмитрия. Потом сверху вниз перед ним, как грохочущий болид, мелькнуло тело. Дмитрий несся вниз, как сапсан, бьющий на лету разиню утку. Воздух вокруг него пошел водоворотом, сворачиваясь в суживающуюся воронку. Енисеева закрутило, крылья едва не вылетели из петель.
Далеко внизу, на самой вершине исполинского растения, мелькнул серый мохнатый шар. Енисеев успел рассмотреть бешено дергающиеся толстые шланги когтистых лап.
Он неумело снижался, стараясь идти по воздушному следу Дмитрия. Наконец упал, ломая тонкие, как спички, хрупкие волоски, на мясистый лист. Его протащило ветром, задирая крылья, он успел ухватиться за иззубренный край, повис, раскачиваясь, над бездной. Внизу на черешке стоял на коленях Дмитрий. Ствол бластера направлен вверх, дергается в крепких руках, из черного ствола с хлопками выплевываются длинные злые комки клея. Воздух наполнился озоном. Сгустки клея исчезали в щелях между склеенными листами, там зеленая пещера ходила ходуном, внутри скрипело, будто железом терли по железу.
Енисеев раскачался на руках, разжал пальцы. Его бросило по дуге, он полетел прямо на серое мохнатое тело. Длинные лапы яростно бились, охваченные клейкими нитями. Огромные сдвоенные мандибулы судорожно дергались, а из темной дыры пасти… торчат голые ноги!
Енисеев выдернул из колчана стрелу, обеими руками вонзил в дергающуюся голову. Его отшвырнуло, он слышал хриплый крик, лист задергался, Енисеев распластался, держа руки и ноги крестом, цепляясь за неровности и выпуклости этого шероховатого живого одеяла.
Мелькнули ноги Дмитрия, Енисеев приподнялся, повернув голову. Жвалы паука замерли, окаменели. Дмитрий яростно дергал застывшие как на морозе ноги. Енисеев подбежал, с разбега наткнулся на торчащую из пасти паука окровавленную ступню Саши. Вдвоем торопливо разжали мандибулы, вытащили залитую кровью десантницу. Она была в жидкой слизи, смешанной с ее кровью и кровью паука. Енисеев торопливо снимал слизь, а Дмитрий, сам бледный как мел, с обезумевшими глазами, спешно заливал грудь, шею и обе руки Саши быстросхватывающимся пластиком. Он залил и голову, оставив только лицо, наложил пластиковый корсет на ноги, спину, живот. Правая рука была изувечена, сквозь кровавое месиво выглядывали обломки кости, грудь выглядела продавленной, на губах Саши вздувались кровавые пузыри.
– Сашка… – шептал Дмитрий. Он накладывал второй слой пластика, третий, превращая Сашу в статую. – Что ж ты такая невезучая! В Большом Мире не везло, здесь не везет тоже… Удачливому и черт орехи носит, а тебе…
Енисеев заставил себя всмотреться сквозь прозрачный пластик, не отводить глаза от открытых ран, теперь залитых обеззараживающим клеем. След разжижения все равно будет видно, если паук пустил в ход яд. Пауки-скакуны пользуются им редко, только при схватке с крупными и опасными противниками, но человек хоть и крохотное существо, а неизвестное! Паук мог счесть Сашу опасной…
Лист трясся под их ногами. Енисеев с отвращением оглянулся на бешено бьющегося в клейких путах паука:
– Какие-нибудь противоядия ввел?
– У нас их нет, – ответил Дмитрий посеревшим голосом.
– Эх… Как же здесь без них? Давай скорее на Станцию!
– На Станции тоже нет, – ответил Дмитрий. – Беда, что даже я не смогу лететь с Сашкой! Не вытяну.
– Пешком?
Дмитрий не отвечал, схватил Сашку в охапку – она казалась вмороженной внутри сосульки, Енисеев видел, с какой поспешностью он прыгнул с листа. Порыв ветра смахнул оставленные крылья. Енисеев расстегнул лямку, освобождая ноющие руки, освобожденно кинулся головой вниз. Приближаясь к земле, боковым зрением увидел сверкающие блестки: обрадованный ветер уносил украденные у него крылья.
Внизу шарахнулись в стороны зеленушки. Енисеев в момент приземления сразу с силой оттолкнулся, посылая себя по длинной дуге за Дмитрием, тот уже мчался на пределе видимости, распугивая живность тяжелым дыханием, волнами ярости, отчаяния.
С огромным трудом Енисеев догнал, дальше бежали бок о бок. Дмитрий часто поглядывал на небо, и Енисеев сгибался под грузом вины. Хотя держались в тени, но сухой воздух и быстрый бег высасывают влагу слишком быстро: здесь бы комбинезоны не просто пригодились, в них было бы спасение…
В голове нарастал звон, застучали молотки – первые признаки острого обезвоживания. Сердце колотилось чересчур часто. Он старался не встречаться с Дмитрием взглядом. Комбинезон спас бы не только от обезвоживания… Паук хотя и помял бы, но жутких ран не было бы. Перегнул с отказом от комбинезонов, называя их водолазными скафандрами. Перегнул, следуя дурацкому принципу: чтобы выровнять, надо перегнуть в другую сторону.
Оба выискивали взглядами блестящие на солнце шарики, но утро миновало, роса испарилась, не дождалась. Испарилась, скатилась на землю, выпили жители этого мира. А сейчас жаркое марево, мир накален, песок накален, и даже в тени, где стараются держаться, воздух обжигает. А выскочишь на солнце – как в горящем доме.
Енисеев начал спотыкаться, часто падал. Дмитрий дышал часто широко раскрытым ртом, лицо его стало сухим и серым, как бумажная маска. Лопнула губа, но кровь тут же засохла темно-коричневым клинышком на подбородке.
– Давай я немного понесу…
– Ты себя донеси!
Он ударился головой в ствол, упал, прополз несколько шагов, почти не соображая, где он и что с ним, но Сашу не выпустил, тяжело поднялся, раскачиваясь из стороны в сторону.
Енисеев догнал, схватил за плечо:
– Вверх…
Дмитрий, не слушая, ломился вперед, натыкаясь на стебли. Он шатался под тяжестью Саши, но рук не разомкнул ни разу.
Енисеев потряс его, просипел прямо в ухо:
– Вверх… по стеблю…
Дмитрий помотал головой, по губе потекла новая алая струйка.
– Станция… прямо…
– До Станции сейчас не дойти… Вверх!
Дмитрий на этот раз послушался, как автомат, начал взбираться на ближайший ствол. Сашу удерживал одной рукой, другой цеплялся за упругие волоски, торчащие по всему стеблю. Енисеев часто соскальзывал, нечеловеческими усилиями задерживался то на кончиках пальцев, то буквально зубами, ухватившись за торчащую щетинку.