Княжий пир, стр. 82
Всадники подали назад коней. Громкий голос отца врезался в уши, как будто тупым ножом резали его плоть:
– Яродуб! Это же Силан, с которым ты дружил…
Лицо отца было белое как мел. Доспехи на нем погнулись, на плече была кровь. Он морщился от боли, на своего свирепого сына смотрел непонимающе. Бояре со страхом и недоумением посматривали то на Яродуба, то на несчастного Силана, любой из них мог оказаться на его месте.
– Отец, – вырвался звериный крик у него из самой глубины сердца, – это я убил ее!
– Вижу, – ответил отец сдержанно. – Жаль, она могла бы еще рожать… Сын, теперь это твои владения. Перебиты почти все. Предатели, они предпочли умереть вместе с этим… чужеземцем, чем служить мне, славянскому князю!
Яродуб, как слепой, повернулся к коню, тот храпел и пытался вырваться из его рук, в седло взобрался с третьей попытки.
– Отец, – сказал он чужим голосом. – Это я убил!
– Была война, сынок…
– Отец, это не была война. Я пришел и убил ее.
Князь сказал участливо, но со строгостью в голосе:
– Сын мой, когда лес рубят, то щепки летят и бьют по невинным грибам. Так что ж, и леса не рубить?.. Думай о своих владениях. Это твои земли. Села мы не трогаем, теперь они все твои. Надо согнать местных, пусть отстраивают.
Яродуб ответил ровным голосом:
– Зачем это мертвому?
– Сын!..
– Прости, отец.
– Яродуб, сын мой!
– Отец, я убил ее… Но почему мне чудится, что я убил себя?
Конь торопливо переступил с ноги на ногу и, не получив наказа, сам попятился, развернулся и медленно пошел в сторону леса. По взмаху руки князя за ним бросились трое из самых преданных гридней. Яродуб небрежно отмахнулся, один вылетел из седла и вломился спиной вперед в кусты, что росли за десяток шагов. Двое тут же отстали, вытащили своего третьего, князь видел, что положили поперек седла. Руки и ноги болтались бессильно, по конскому боку стекала кровь.
Бояре шептались, переглядывались. Гридень подскакал, глаза бегали, упорно не хотели встречаться с глазами князя:
– Прости… но он сказал, что будет убивать каждого, кто приблизится.
– Что с ним? – вскрикнул князь в страхе. – Что эта юная ведьма успела сделать с моим сыном? Эй, всех волхвов-колдунов сюда!
Он послал коня вслед за сыном, тот был уже на опушке леса, но десятки рук ухватили коня под уздцы, другие держали за стремена, за края попоны. Боярин сказал убеждающе:
– На парня нашло помрачение… Пройдет.
– Затмение, – поправил второй знающе. – Он у тебя хоть и силен, как сто быков, но сердцем еще юн.
На опушке леса тень деревьев упала на всадника, толстые стволы сомкнулись и заступили. Лес потемнел, словно проглотил добычу и снова задремал.
ГЛАВА 19
Владимир проводил послов из Багдада, кивнул Белояну: пора промочить горло, но тот, насторожившись, смотрел в сторону распахнутых ворот… Слышались крики, конский топот. На взмыленном коне с улицы ворвался подвойский Вьюн, сын Оглобли. Закричал с ходу, конь плясал и не давал повернуться лицом к князю:
– Княже! Князь Березовский… Да уймись ты, скотина!
– Это ты князю? – грозно спросил вездесущий Претич. – Перед тобой князь, а не хвост собачий!
– Что, я не отличу князя от хвоста собачьего? – оскорбился Вьюн. – Он князь, а ты… Княже, люди Березовского напали на владения ярла Гордона!
Владимир грозно нахмурился:
– Кто их вел?
– Сам князь. С ним Яродуб Могучий, вся дружина, ополчение из окрестных сел. Не простая стычка, княже! Они осадили замок, идет бой. Много убитых. Сейчас пробуют поджечь…
Претич сказал обеспокоенно:
– Надо бы послать туда дружину. Негоже, когда на Руси еще кто-то воюет, окромя великого князя.
Владимир некоторое время размышлял, глаза недобро сверкали. Грудь поднялась, набирая воздух, все затихли, ожидая гневный рык, после чего все побегут к коням, помчатся к пылающему замку, сомнут, истребят, накажут… но князь с шумом выпустил воздух, глаза медленно погасли.
– Не успеем, – сказал он с досадой. – А примчаться на горящие развалины… Нет, пусть все остается. Черт с ними, дурачьем. Догадываюсь, это Яродуб просил отца выделить надел, а тот поскупился. Сам ли додумался или кто-то насоветовал, но решил одной стрелой двух зайцев сшибить. И сыну дать владения, и не потратиться. А людские жизни что ему?
Воевода спросил непонимающе:
– Так что будем делать, княже?
– А ты что посоветуешь?
– Собрать дружину, – ответил Претич не задумываясь, – а это мы мигом! Вдарить так, чтобы перья посыпались. А то вовсе на голову сядут.
– Может, оно бы и верно, – согласился Владимир, брови все еще терлись одна о другую, – вроде бы верно…
– Так что еще? Разом к тебе земли отойдут как того, так и другого!
– А зачем? – спросил Владимир, он все еще раздумывал. – Все равно надо будет туда сажать наместников, управителей, что тут же начнут разворовывать: не свое же… С другой стороны, князек, чуя вину, будет на брюхе ползать, в глаза заглядывать. Да и Яродуба можно перевести в старшую дружину, боярством пожаловать. А Гордона не жаль… Сам виноват, дурень. Не замечал, что соседи растут, матереют, а он все с такой же малой дружиной, как его прадед… Пришел бы на службу, я бы в обиду не дал. Да и не посмели бы напасть.
Претич потоптался на месте, спросил с надеждой:
– Так что делать будем?
– А ничего, – сердито ответил Владимир. – Других дел нет, что ли?..
Залешанин торопил усталого коня, клочья пены срывало ветром с морды, бока были в мыле. Далеко впереди деревья наконец-то начали раздвигаться, но медленно, нехотя. Залешанин перевел дух, за деревьями просматривался простор, а почти у виднокрая виднелись ровные ряды хаток под соломенными крышами, распаханные поля, пруд…
Навстречу, въезжая в лес той же дорогой, ехал на огромном коне всадник-исполин. Солнце светило ему в спину, ослепляя Залешанина. Лицо всадника оставалось в тени, черное и страшное, но Залешанин с ужасом узнал одного из сильнейших богатырей Новой Руси, Яродуба Могучего. Даже Малвред Сильный, по слухам, избегал вступать с ним в поединки, ибо Яродуб, разъярившись, как пересказывали друг другу шепотом самые знающие, мог черпать силу у всей своей родни, даже пращуры из вирия давали ему добавочную мощь, и он с легкостью побеждал не только людей, но и крушил голым кулаком скалы, разбивал валуны.
Конь Залешанина остановился, уловил тоску и безнадежность хозяина. Залешанин пощупал палицу, в руках не чуял прежней мощи, а схватка с Яродубом ужасала. Щит Олега оттягивал плечи, даже не попытался взять в руку, бесполезно…
Яродуб ехал навстречу медленно, а когда осталось не больше десятка шагов, сказал густым, как деготь, голосом:
– Я знал, что ты поедешь этой дорогой.
Залешанин спросил довольно глупо:
– Ты стал ведуном?
– Сказали, – ответил Яродуб.
От его голоса повеяло могильным холодом. Залешанин ощутил присутствие смерти совсем близко, никогда еще она не касалась его краем плаща, как сейчас, никогда еще такая дрожь не пробегала по телу.
– Кто-то очень хорошо знает мой путь, – сказал он, переведя взор на Яродуба.
– Они знают даже больше, чем ты думаешь, – отозвался Яродуб.
Голос его был ровный, как поверхность пруда, и бесцветный, как мир ночью. Залешанин как завороженный смотрел на огромную руку, что медленно потащила из ножен непомерно длинный меч. Конь, чуя молчаливый наказ, такой же неспешный, как и хозяин, двинулся на замученного конька Залешанина.
Залешанин пытался что-то сказать, крикнуть, что он с ним не ссорился, стоит ли драться, но исполин надвинулся, и он ухватился за рукоять палицы, сжал, ощущая под пальцами гладкое древко, еще не скользкое от крови. Стыдные слова так и не пошли из горла, язык не поворачивался, и хотя смерть уже обдала холодом, но он так и не сможет произнести такие слова вслух. Даже если никто не видит и не слышит. Что-то внутри нас не дает…