Ингвар и Ольха, стр. 107
Асмунд развел руками:
– На сотни верст нет ни одной такой крепости! Остальные – на окраинах наших пределов. Да и вообще…
Голос его был странным, непривычным для Асмунда, Ингвар насторожился:
– Что еще?
– Такое чуйство… спроси Рудого, он тоже чует, что им…
– Кому? – прервал Ингвар.
– Откуда я знаю? – огрызнулся Асмунд. – Им, кому-то! Кому-то очень важно, чтобы именно мы пали. Если здесь нет какой-то тайны, то я бы сказал, что в тебе начинают видеть опасную силу.
Он похлопал по плечу Ингвара, ушел отсыпаться. Повеселел, стряхнув ношу теперь на его плечи. Ингвар остался в растерянности. Если кто-то и видит в нем силу, то этот человек туп, глуп и слеп. А попросту – дурак, на котором пробу ставить некуда. Никогда в жизни не чувствовал себя таким растерянным и беспомощным!.. Да не в страшном развале Новой Руси дело. И не в обороне крепости. Когда все мысли об этой древлянке, когда он натыкается на стены, постоянно разговаривает с нею, убеждает… правда, во сне и утренних грезах, то каков из него воитель? И как можно видеть в нем опасного для кого-то человека?
Ночью незаметно, аки тать, появился студенец. Одним ударом изничтожил злющих комаров, присыпав их инеем, зеленый мох почернел, рассыпался трухой, зато привольно распростали колючки злые травы, выстреливали, как лучники, крохотными стрелами семян.
Кусты к утру расцвели оранжевым, красным, багрянцевым, а голубика, черника и прочие поздние ягоды сами просились в руки, сразу став заметными в изменившемся лесу. Они просились в руки и в желудки, чтобы человек, он же и зверь лесной, съел ненужную сладость, а зернышки в каменной кожуре отнес как можно дальше, посеял в уютном месте, снабдил нужным запасом…
Над головой кричали утки, спешно собирались на лесных озерах, суетились, как всегда запаздывали, торопили отстающих. Наконец вожаки уводили стаи, ибо скоро на озерах появится лед, сперва только у берегов, а потом пойдет их сгонять на середку, а то и вовсе вытеснит в реку, где вода замерзает позже.
Рашкинцы внезапно напали на тишковцев, сожгли дома и сараи, перебили старых и малых, увели скот, забили всю птицу, вывезли на десятках подвод. Но на обратном пути подоспели тишковцы из двух соседних весей, напали на обоз. Была сеча, в которой рашкинцы полегли все, им просто не дали уйти, а тишковцев осталось столько, что едва хватило повернуть подводы обратно.
Разжиревшие вороны ходили вперевалку, хоронились в кустах, не в силах взлететь на деревья. Лесные звери настолько привыкли растаскивать человечьи кости, что уже и не смотрели друг на друга.
Олег обручил их, раздумывала Ольха напряженно, то есть сделал женихом и невестой. Они не могли ослушаться воли великого князя, как не может ослушаться Ингвар и сейчас. Сейчас тем более, ибо Олег мертв, а воля мертвого – закон. Но Олег не назначил день их свадьбы, и они так и зависли в странных отношениях вечного жениха и невесты.
«Что я здесь делаю? – спросила она себя. – Что делаю на самом деле?» Если боится даже себе признаться, из-за чего оттягивает отъезд, то это могут понять другие. Рудый, похоже, уже понял, только помалкивает, что на него не похоже. Асмунд скоро поймет, но молчать по своей простоте не сможет…
Вечером, спускаясь со сторожевой башенки, она встретила Ингвара. Тот шарахнулся, пытаясь ее избежать, но Ольха сказала ровным голосом:
– Воевода…
– Да, – ответил он, и она увидела, как дрогнуло его обычно суровое лицо. Похоже, не только собаки, но и мужчины могут чувствовать, когда им скажут что-то неприятное. – Говори, княгиня.
Она отвела взор. Впервые он назвал ее княгиней. Но этим все равно не собьет с той узкой тропки, которую избрала.
– Дороги стали почти безопасны, – сказала она. Ингвар попытался что-то возразить, но она повысила голос: – Я сказала – почти. Конечно, разбойников стало еще больше, но теперь это не большие отряды, а мелкие группки по два-три человека. Если у меня будет быстрый конь, я легко уйду от погони. А до моего племени рукой подать. Всего три дня пути.
Он то смотрел ей в лицо, то отводил взор, когда встречался с ее глазами. Его лицо становилось то красным, то бледным, наконец приняло цвет старого воска.
– Княгиня, – сказал он, и она с неудовольствием подумала, что ей нравится больше, когда зовет ее по имени. Ингвар, словно прочел ее мысли, повторил: – Ольха… Ты будешь ехать с дарами. Богатыми! Это чересчур небезопасно.
– Рискну.
– Уже все в кремле знают, что я собрал для тебя дары со всех своих земель, опустошил сокровищницу.
– Я этого не просила, – сказала она резко.
Он протестующе выставил обе ладони.
– Я не о том! Они знают, и многие захотят поживиться. Даже если я выпущу из ворот только тебя и тут же закрою ворота, то кто-то перелезет стену и пустится вдогонку.
– Если у меня будет быстрый конь…
– Да-да, уйдешь от погони. Но если разбойники это учли? И сейчас за воротами наблюдают из леса? Как только выедешь, тебе дадут въехать в чащу, а там даже крылатый конь не поможет. Засада есть засада. К тому же тебя могут сбить с седла стрелами. Им важно захватить сокровища. Они ж уверены, что за такие богатства могут купить тысячи женщин, как ты!
В его голосе прозвучало презрение к тем, кто так может подумать, и она едва не спросила, не думает ли так и сам, но удержалась. Потому что если возразит, опровергнет, то что останется делать ей, если не броситься ему на шею?
Увы, она здесь пленница. Если же пленница бросится на шею, то это могут понять совсем по-другому, чем если бы на шею бросилась свободная женщина. И пусть она чаще всего не помнит, что она пленница, но это все же всплывает в самые больные моменты.
– Такова была воля великого князя, – сказала она очень твердо. – Если завтра не дашь коня, я уйду пешей.
– Но…
– Я сказала, – бросила она коротко.
Повернулась и ушла.
Глава 46
Она лежала в темноте без сна. Кровь стучала в висках, в груди словно лежала раскаленная глыба железа. От боли на глаза наворачивались слезы. Наконец они прорвали запруду, хлынули по щекам. Молча вытирала, тихонько всхлипывала, все время прислушивалась, чтобы не услышала сенная девка.
Теперь, когда она считалась невестой, стражи уже не оттаптывали ей пятки, зато Ингвар приставил к ней сенных девок в услужение. Может быть, не Ингвар, а Зверята, но эти настырные девки следили за каждым ее словом, жестом, взмахом ресниц. Следили пуще прежних гридней. По крайней мере, одна спит за ее дверью, и нельзя выйти, чтобы не толкнуть ее дверью.
Завтра на рассвете она покинет эту крепость. Это решено. Слово не воробей, вылетит – лети следом. Не дала слово – крепись, а дала – следуй ему твердо. На том стоит княжеская честь.
Зачем, спросила себя сквозь слезы. Зачем сказала такое? Лучше бы смолчать, а то и просто подойти и обнять его за шею, положить голову ему на грудь…
И с ужасом понимала, что так никогда не сделает. Это простолюдины следуют своим желаниям, а людей благородных ведет рука богов. Потому у человека благородного рука не поднимается обидеть невинного или украсть, язык не повернется солгать или сказать гнусность, сам он не может сделать многое из того, что волен простолюдин или просто скот.
Потому она, Ольха Древлянская, поступит так, как велит ее происхождение от древних богов. Она сядет на коня и уедет, ни разу не обернувшись. И как бы ни болело ее сердце, как бы ни жаждала остаться, быть при этом человеке… все же уедет с гордо поднятой головой, достойно и красиво.
Пол трещал под сапогами Ингвара, а стены сужались. Или это комната сужалась. Он все время натыкался на равнодушные бревна, едва не бился головой. Наконец, видя, что вот-вот будет бросаться на них или полезет по выступам стены к потолку, он усадил себя за стол, ухватил дрожащими руками кувшин с греческим вином, поднес горлышко к пересохшим губам. В горле едва не зашипело, только сейчас ощутил, насколько все в нем пересохло и измучилось.