Имортист, стр. 78

Но теперь, когда благодаря Интернету огни мгновенно зажигаются всюду по планете, было бы что зажечь, уже нет необходимости ограничиваться такими узкими рамками. Имортистом может и должен становиться всякий, кто духовное ставит выше телесного, кто следует по этому пути, не давая нечистым помыслам захватить власть.

ГЛАВА 13

Александра бесшумно внесла на подносе большую дымящуюся чашку с черным кофе, мои ноздри уже жадно втягивали взбадривающий аромат, а глаза пожирали два огромных расстегая.

– Я не слишком превысила свои полномочия? – спросила Александра.

– Не слишком, не слишком, – заверил я. – Еще как не слишком!.. Да ставь же быстрее, что у тебя за танцы!

Не дожидаясь, пока опустит поднос, ухватил чашку, пальцы обожгло, хлебнул, опалил губы, но стерпел, даже не зашипел.

– Задавая вопрос, – сказала она с улыбкой, – женщина обычно задает ответ. Кофе, господин президент, по вкусу, а сахар по совести… Надо сочетать приятное с еще более приятным!

– Ну, как тебе, – спросил я, – новая должность?

– Иногда счастье сваливается так неожиданно, что не успеваешь отскочить в сторону, – ответила она с мягкой улыбкой. – К тому же понятно, что если я нашла подкову, значит, кто-то ее откинул…

Я поглощал быстрыми глотками, в расстегай впился зубами, когда чашка опустела больше чем наполовину.

– Может быть, – спросила она с сомнением, – еще одну принести? А утром, если проснетесь, примете еще одну… Это же вредно! Такое на ночь…

– Мне ничего не вредно, – заверил я.

Она покачала головой:

– А не лучше ли вам здесь… в соседней комнате, например, установить что-нибудь спортивное? Для здоровья?

Я отмахнулся:

– Если бы спорт улучшал здоровье, у каждого еврея дома была бы перекладина.

Она потупилась с нарочито удрученным видом.

– А правда, господин президент, что, заткнув женщину за пояс, получаешь моральное удовлетворение, а если повезет, то еще и физическое?

– Не буди во мне зверя, – предостерег я, – особенно зайца! А то проснется и убежит. Я и так здесь как в лесу. Какие там тренажеры?

Она сказала с улыбкой:

– Ваш предшественник любил повторять, что если проблему нельзя решить – ее следует проигнорировать. А если кажется, что все вокруг против тебя, надо помнить: есть еще один решающий голос – голос президента.

Я кисло скривился:

– Счастливый… Игнорировал, игнорировал, а теперь они все разом на мою голову… Знаешь, сделай еще одну чашку. Покрепче.

– С молоком?

– Нет.

– Тогда со сливками.

– Черный, – прорычал я.

– Хорошо-хорошо, – сказала она, отступая к двери. – Но… самую маленькую.

И закрыла дверь раньше, чем я успел возразить. Горячий и крепкий кофе погнал кровь быстрее, мысли пошли выстраиваться ровнее, сцепливались во вполне логичные, хоть и абсурдные построения. Как сказано: «Я Бог всех обитателей мира, и все же связал Мое имя только с Израилем». Еврейский народ оказался особым образом противопоставлен всему остальному человечеству, как, к примеру, Коммунистическая партия со своим уставом и партийной дисциплиной – остальному советскому народу. Принцип избрания в партию иудеев и коммунистов один и тот же: отбираются самые достойные, а остальные… остальные – просто люди, просто демократы. Раньше эти простолюди охотно уходили в эллинскость, еще раньше – в вавилонянство, а на самой заре предпочитали оставаться в Египте, вместо того чтобы начинать трудный путь через пустыню, а затем через уже упомянутые тернии.

Тот же принцип дихотомии, принцип избрания, лежит в доктрине Коммунистической партии, и весь мир описывается в тех же принципах святого и будничного. И так же точно, как в программе Компартии записано, что в будущем придет эра коммунизма для всего человечества, так и иудаизм при всей малочисленности из-за жестких требований, предъявляемых к человеку, твердит, что в будущем все больше людья будет прозревать от гнили демократизма и американского образа жизни, что будничный мир уступит святости, а та распространится на весь мир. Конечно, святость будет иметь другие одежды, непривычные для Моисея и других имортистов того времени, но она будет, она уже пришла – мы зажигаем кувшин масла имортизма, которому гореть вечно!

Чашечку кофе, даже маленькую, что-то не несут. Вряд ли забыли, Александра не из тех, кто забудет даже мелочь, тем более – в первые же недели работы в новой должности, здесь скорее действует строгий наказ директора Центра по охране здоровья президента. Охраняют, берегут, рекомендуют больше отдыхать и развлекаться. Несчастные нормальные хорошие люди! Не понимают еще, что работать не так скучно, как развлекаться… Но нам, презренным, больше нравится до конца жизни находиться в детской песочнице! Самый несчастный из людей тот, для кого в мире не оказалось работы, но это понять может только имортист. Как и то, что даже работа задаром лучше веселья.

Голова как чугунная, буквы и цифры на экране вижу все так же хорошо, но только руки стали почему-то великоваты, я все придвигался и придвигался, пока не сообразил, что скоро вообще уткнусь носом в холодную поверхность люминесцентного экрана. На часах одиннадцать, это уже поздний вечер, плавно переходящий в ночь.

Встал, разминая затекшую спину, надо массажиста пригласить для разминания мышц, за предыдущим президентом целый штат врачей ходил… В соседнем зале, к моему изумлению, сидели за столом Медведев, Шторх, Вертинский, а четвертый, Романовский, с сигарой в небрежно откинутой длани, уютно расположился в глубоком кресле, рядом на изящном столике восемнадцатого века массивная серебряная пепельница, украшена золотом, тоже что-то антикварное, но стряхивал туда пепел с такой небрежностью, словно она из глины, а вот он – сам царь Мидас…

Медведев увидел меня в дверях, тут же оглянулся на Романовского, сказал наставительно:

– Владимир Дмитриевич, вы как с культуркой обращаетесь?.. Мне это варварство как серпом по Фаберже, когда вот так грубо!.. лучше уж на ковер…

– Хорошему Фаберже, – отпарировал Романовский невозмутимо, – ничего не мешает. Господин президент, эти три подхалима только делают вид, что работают! Я их уловки уже часа три созерцаю.

– Видите? – обратился ко мне Вертинский. – Сам признался!

– Меня хлебом не корми, – сообщил Романовский, – дай роскошно пожить. Вы, дорогой Иван Данилович, если жаждете сделать глупость, торопитесь: вон те двое опередят!

Я прошелся по залу, сел, откинулся на спинку и в изнеможении откинул руки на широкие подлокотники. Медведев сказал сердито:

– Господин президент, он нас обижает!.. Я бы все давно сделал, да тут вирус завелся…

– А кофе на клавиатуру тоже вирус пролил? – спросил Романовский саркастически. – Вообще-то, вы правы, Игнат Давыдович, вовремя смороженная глупость делает обстановку более теплой, чем не вовремя испеченная мудрость. Мне вот отсюда видно ваше резюме на экране, что-де стаби– лизиpовались темпы pоста спада pоссийской экономики… Вот сижу и думаю, представляете? Над чем бы ни работал наш Иван Данилович, всегда получается оружие. Да еще такое, что бьет по своим! Стабилизировались темпы роста спада… круто? Это только в нашем русском министерском языке, это я как министр культурки, как говорит разлюбезный Игнат Давыдович, говорю!.. Вот и думаю, стоит ли свеч этот геморрой?..

Шторх тоже посмотрел на Романовского поверх очков обжигающим взором, пожаловался:

– Господин президент, его хотя бы приспособить кофе варить! Ну, ни к чему не удается полезному, доброму, вечному!

– Меня и так постоянно преследует мерзкое чувство перевыполненного долга, – сообщил Романовский.

Медведев буркнул:

– Вы страдаете манией величия, Владимир Дмитриевич!

– Великие люди манией величия не страдают, – возразил Романовский, – они ею наслаждаются. Вы никогда не говорили с гением? А я так часто с собой разговариваю. А вы, дорогой Игнат Давыдович, назвались клизмой – полезайте, полезайте… Видите, господин президент, только прилег, а уже заколачивают!