Имортист, стр. 69
Я сдвинул плечами:
– Войска Штатов захватили центр исламского мира. Он это знает?
Волуев ухмыльнулся:
– Но как обезвредить собственных исламистов? Не лишать же права голоса? Тогда уже не демократия…
В кабинет вошел Вертинский, потирая руки. Волуев покосился ревниво, я чересчур расширил список лиц, которые могут входить вот так в мой кабинет, а Вертинский спросил живо:
– А где, кстати о слониках, Романовский?
Волуев взглянул на часы:
– Если не ошибаюсь, сейчас на своем телеканале «Культура».
– Теперь все телевидение, – напомнил Вертинский, – его огород.
– Но он по привычке на «Культуре». Должен был ознакомить состав с новыми требованиями…
Я сказал торопливо:
– Быстро включите! Кто знает, что он там скажет. Человек он… с непредсказуемостью.
На большом экране появилось изображение стреляющего мускулистого Дюка, сменилось картинкой двух идиотов, швыряющих друг в друга тортами, потом еще какие-то перестрелки, наконец Волуев с опозданием отыскал канал «Культура». Непривычно суровый Романовский говорил четко, глядя с экрана прямо в глаза зрителям:
– …Мы, имортисты, пришли в мир не только совершенствоваться, но и совершенствовать мир. Мир, в котором герой живет впроголодь, а изображающий его каскадер купается в славе и роскоши, не кажется нам правильным. И мы беремся его изменить. Отныне ученый, своими трудами приближающий человечество к избавлению от болезней, изобилию, долголетию, не будет нищенствовать в безвестности, а устроитель ток-шоу «Кто плюнет дальше?», который тянет зрителей обратно в пещеры, не будет владеть эфирным временем, а тем самым – и табулярасными умами. Все, господа, Темные Века Демократии заканчиваются. Начинается рассвет имортизма.
Он начал собирать листки, но оператор настолько ошалел, это ж накроется вся хлебная работа показывать скандалящих баб в прямом эфире, что опустевший стол был в кадре еще с полминуты, пока не вырубили с главного пульта, пустив рекламу особо пахнущих прокладок.
Вертинский с восхищением покрутил головой:
– Хорошо вмазал! Внушаить.
– Даже не похоже на Романовского, – заметил Волуев.
– Ну что вы, – вступился Вертинский. – Он может быть серьезным, может…
– Только редко, – сказал Волуев. Добавил: – И когда какой, не поймешь.
Вертинский взглянул на часы, посоветовал:
– Переключите на первый канал. Сейчас там новости… Я начало посмотрел…
– А что там такого, чего мы не знаем?
– Посмотреть стоит, – сказал Вертинский загадочно.
Волуев вывел изображение на три экрана, укрупнил, Вертинский сразу же начал вполголоса материться: по красивой ухоженной улице старинного городка с вымытыми нарядными домами двигалась пестрая толпа. Полуголые, а кое-где и вовсе голые мужчины с прилепленными женскими грудями кривлялись и приплясывали, у многих в руках яркие плакаты и даже транспаранты. Волуев увеличил изображение, Вертинский начал материться громче: везде лозунги в поддержку заявления госсекретаря.
Впереди шел толстый и совершенно голый мужик, размалеванный под женщину, с крупными розовыми грудями из пластмассы, длинными женскими волосами, то ли парик, то ли натуральные, рядом с ним второй, с мегафоном в руке, мощно выкрикивал короткие хлесткие фразы, в конце каждой толпа трансвеститов дружно подпрыгивала и дико орала.
Волуев добавил звук, мы услышали:
– С Россией должно быть покончено!
– …покончено окончательно!
– Да здравствует США – наша страна!
– Да здравствует США – оплот свободы и демократии!
– Да здравствует наша всеамериканская организация… будущее всего демократического мира!
Вертинский проворчал:
– Это трансвеститами станем, что ли?
Волуев объяснил голосом знающего человека:
– Это не трансвеститы… те идут со второго ряда.
– А кто эти?
– Педофилы. Треть из них – священники. Ну, вы сами знаете, что в их среде весьма и весьма… Да-да, весьма процветает. Даже цветет пышным цветом, можно сказать, махровым! А этот, с рупором, заместитель председателя их общины. У них свой банк, свои фонды, свои газеты, свой канал на телевидении. Словом, сила! Так что все кандидаты в президенты всегда стараются заручиться их голосами. А лучший способ доказать, как понимаете…
– Не понимаем, – заявил Вертинский брезгливо и коротко взглянул в мою сторону за поддержкой. – Поясните, уважаемый Антон Гаспарович.
– Выносливые мужики, – заявил Волуев. – Это же всеамериканский марш! Идут через всю страну, а это чуть поболе, чем от Мытищ до Красной площади. Когда дотопают до Вашингтона, вручат требование президенту немедленно ввести войска в Россию и установить там… что значит, здесь, демократический строй, где они могли бы… ну, свободно…
– Ага, – сказал Вертинский саркастически, – щас, вот так прямо и начнут войну! Мы подкинули Америке свою бомбу имортизма. Пока не обезвредят, к нам не полезут.
Волуев подумал, сказал намекающе:
– Да? А если попытаются загасить очаг пожара, а не отлетающие от него искры?
В комнате сразу похолодало. Я взглянул на часы, до встречи с лидером исламского мира двадцать секунд, кивнул Волуеву, и мы двинулись через анфиладу залов.
ГЛАВА 10
Под утро привиделось, что стою в непроглядной ночи на вершине огромной скалы, над головой смутно проступают подсвеченные неземным огнем края облаков. Такие видел однажды в детстве на картине Доре, иллюстрация то ли к «Божественной комедии», то ли к «Потерянному раю», но поразила так, что и наяву не раз видел эти титанические образы, и сейчас вернулось это ощущение всеподавляющей мощи, вселенских масштабов, а когда всмотрелся, это оказались не подсвеченные облака, а края звездных туманностей, разлохмаченные титаническими взрывами сверхновых, а ночь оказалась не просто ночь, а бездна космоса…
Леденея от ужаса, взглянул под ноги, но и там нет тверди, как нет и моих ног, нет моего тела, я вишу во Вселенной, лишенный сосуда, в котором обитаю на планете Земля. Страх помутил мысли, не помогло даже спасительное, что без тела зато не замерзну в космосе, меня не разорвет, сейчас я бессмертный, но это же хуже смерти, когда я заблудился и уже никогда-никогда не отыскать крохотную песчинку – родную Галактику, а в ней из ста миллиардов звезд отыскать ту, что зовется Солнцем.
– Ты вернешься! – прогремел нечеловеческий голос, я ощутил, что говорит вся Вселенная, говорит изо всех сторон, а также изнутри меня. – Ты поведешь!..
– Господи, ну почему ты выбрал меня! – прокричал я в страхе. – Почему?.. Неужели нет больше умных, талантливых, знающих? Не чувствую я в себе силы вести все человечество из юсовского Египта. Сам могу быть имортистом, но чтоб других…
– Другие… – грянул яростный голос, и я понял, что Творец тоже может быть в ярости, гневе, разочаровании, – другие выбрали дорогу полегче… Остался только ты!..
– Но придут следующие, – сказал я, торопливо сглотнул ком в несуществующем горле, добавил: – Для тебя время значения не имеет…
– Но имеет для вас, людей, – прозвучал громовой голос, я со страхом и жалостью услышал в нем усталость, – для вас будет уже поздно…
Я успел увидеть целый поток крупных астероидов, что несутся через пространство, и вложенный в меня инстинкт предупредил, что наступит грозный час, когда ударят в планету, на которой мой вид, мои люди, я только начал поднимать их с постелей, чтобы вести из сытого и болотного мира на берегу Нила в знойную пустыню имортизма.
Чернота космоса стала бледнеть, я на скомканной постели, тело все еще сотрясается и съеживается, вселенский ужас медленно покидает плоть, в ушах еще звучит трубный глас.
Голова с утра тяжелая, крепкий кофе не помог, а пробовать всякие там взбадривающие таблетки не рискую, консерватор, хоть и имортист. А может, имортист потому, что консерватор? Сидеть бы сейчас в удобном кресле, отдыхать, хоть еще и поработать не успел, но взгляд скользит по широкому листу календаря, там отмечены даты, некоторые обведены фломастером в два-три круга, так мне заметнее, чаще вспоминаю, настраиваюсь, мозг за кадром подбирает данные, доводы…