Имортист, стр. 28

Ростоцкий криво улыбнулся, сказал невесело:

– Более того, в порядке политкорректности первыми бессмертием придется наделить идиотов, неизлечимо больных, уродов и прочих демократов. Так ведь? Вот в такую дыру загнали цивилизацию эти гребаные… Да, с ними пришлось бы кончать так или эдак, это тупик. Хуже, чем тупик, – гибель рода человеческого!

– Ага, – нервно возразил Казидуб. – Попробуй скажи что-нить против демократии! Не отмоешься.

Я предложил со злой иронией:

– Попробуйте действовать на опережение. Обвиняйте их в том же самом. И вообще, если приперты к стене и не находите доводов, а страстно хочется не просто возразить, а сокрушить оппонента, то прибегните к изобретенному демократами отличному способу, проверенному и доказавшему свою убойную силу. Скажите громко с изумлением в голосе: «Да вы фашист!» – и неважно, о чем была дискуссия: о политике или способах рыбной ловли на блесну, сокрушенный оппонент сразу умолкнет, начнет жалко оправдываться, что-то мямлить, краснеть и бледнеть, а вы можете гордо расправить крылья и поливать его сверху пометом, время от времени бросая язвительные замечания, типа «расист», «националист», «патриот», «а еще в шляпе».

Ростоцкий покачал головой:

– Нет.

– Что именно?

– Не катит.

– В каком пункте?

– В самой сути. Вы же сами – забыли, да? – еще раньше высмеяли эти штампованные приемчики. Теперь всякий, кто такое вякнет, пугается, когда вокруг начинают ржать, как здоровые брабантские кони… Интересно, что это за такие кони?

– Наверное, как наш Казидуб, – предположил Мазарин. – Он еще тот… конь.

Казидуб поднялся, поморщился, ухватившись за поясницу. Я смотрел с сочувствием, у крупных людей с излишней массой почти всегда проблемы с позвоночником, да и вообще с суставами и связками. Казидуб прошелся вдоль стола, Мазарин сосредоточенно щелкал по клавишам, сортировал файлы. Ростоцкий допивал кофе.

– Красиво, – послышался голос Казидуба.

ГЛАВА 11

Он остановился перед картиной на стене в массивной раме. Полоска моря занимает совсем немного места, все остальное пространство – великолепнейший закат: багровые тучи, оранжевые разрывы, золотые громады с пурпурными краями.

Казидуб полюбовался. Вздохнул:

– Красиво… Великолепно. Просто сказочно!.. Вот так же точно наблюдаем закат самого красивого и великолепного заблуждения человечества… Да-да, заблуждения, основанного на благородной и наивной вере, что раз все люди – от Бога, то все равны, и все имеют право голоса. Не просто право голоса пожаловаться, а даже определять облик общества, в котором живут. Все предыдущие века и тысячелетия, где управляли вожди, были названы жестоким и неверным временем, всем дали равные права, равные возможности, равные голоса… И вот простолюдины, все эти конюхи, лакеи, комедианты и прочая чернь – начали править…

Он потемнел, как будто потолок, откуда льется свет, застлала грозовая туча. Ростоцкий сказал сочувствующе:

– Михаил Потапыч, заблуждение в самом деле было прекрасным и благородным! Недаром же охватило все молодые государства Европы. Устояли только старые, древние, неторопливые, все видавшие, в том числе и демократию в каких-нибудь своих областях и мелких королевствах. Теперь вся Европа, пострадавшая от неудач демократии больше, чем Россия от попытки построить коммунизм, в глухой обороне. США в этом случае тоже пристегиваю к Европе, ибо те недоумки за океаном не больше, чем вымахавший сын-переросток, крепкий мускулами, но слабый на голову.

Ростоцкий слушал невнимательно, по лицу видно, что мыслями далеко, спросил невпопад:

– Господин президент, так как насчет видеокамер в присутственных местах? Нужно чуточку отщипнуть от какой-то статьи в бюджете! Демократы начнут жаловаться, что ущемляются свободы, зато сколько преступлений не просто раскроем, но и предотвратим! Народ, зная, что могут следить и записывать на пленку… хотя у нас все пишется на хард, будет вести себя куда скромнее!

Казидуб повернулся от картины, лицо в багровых тонах, сам весь как в червонном золоте, в глазах красные огни, заявил громыхающим голосом:

– А что? Эти фэйс-контроли везде и всюду позволят поддерживать основной принцип имортизма, верно? Не простое уклонение от зла или неучастие во зле, а активное творение добра! К примеру, если мог перевести старушку через улицу, но не перевел, то хоть и неподсуден по старым за то, что бабка под машину, но подсуден по законам имортизма…

Мазарин перебил:

– Ну так и сразу под суд! Представляю, что начнется… Если бы у нас рубили руки за воровство, уже рубили бы протезы! А ты – за какую-то бабку…

Казидуб смотрел исподлобья, как матадор на быка, возразил:

– Тогда можно сперва что-то вроде штрафов. Даже таких, виртуальных. Мог перевести старушку, а не перевел – получи минус. Мог остановить мальчишку, что пишет на стене матерное слово, но прошел мимо – еще минус. И всякий раз это должно обнародоваться.

– Так сколько это же будет, заколеблешься про всех читать…

Ростоцкий сказал живо:

– А можно пока начать только с депутатов Думы. А потом постепенно расширять, расширять круг… На их помощников, на директоров крупных предприятий, на банкиров, на генералов.

Казидуб перебил, оживляясь:

– Это если по стране! Но если брать район, то мне по фигу, перевел ли старушку господин Говнюк в Новодрищенске. А вот переводят ли старушек в моем городе, районе и не дают ли рисовать скверные слова на стенах моего дома, это мне интересно! И всем жильцам моего дома. Так что камеры фэйс-контроля вполне могут приносить пользу даже на самом низком уровне.

Мазарин кивнул, потянулся, сладко хрустнув суставами.

– Это уже ближе к реальности. А то совсем уж размечтались! Мы силовые министры или мечтательные поэты? Как же, старушек переводить… Маньяки школьников насилуют прямо на улицах, а менты будут на старушках очки зарабатывать. Главное, чтобы не начали смягчать наказания! Больше всего страшусь, что демократы нас заклюют со своим общечеловечизмом. Ты, Ростислав Иртеньевич, не жмись, говори сразу, из-за чего начал. Кроме разрешения, тебе ведь нужны и деньги, верно? И специалистов армию…

Ростоцкий сказал:

– Были бы деньги!

Он смотрел с надеждой, я ответил осторожно:

– Вряд ли в казне сундуки полны золотом. Но мы на днях соберемся, чтобы перераспределить в стране очень многое. Понятно же, что камеры фэйс-контроля куда нужнее, чем… ладно, умолчу.

Александра чуточку приоткрыла дверь, на лице тревожное ожидание.

– Что там? – спросил я.

– Прибыл министр иностранных дел, – сообщила она. – Правда, теперь уже не министр. Вы ему назначили. Он поинтересовался, не случилось ли чего, уже лишних полчаса… А прежний президент всегда минута в минуту.

Я не успел ответить, Казидуб поднялся, развел руками:

– Наша вина! Засиделись, засиделись, бессовестно, просто бесстыдно пользуясь добросердечием господина Печатника.

Ростоцкий тоже поднялся, но Мазарин бросил быстрый взгляд на Александру, на меня, предложил:

– Примите при нас. Честно. У нас добрые отношения, а он увидит, что мы на вашей стороне.

А Казидуб громыхнул:

– Верно-верно. Не пренебрегайте и таким крохотным камешком на чаше весов.

Я поколебался с ответом, не люблю, когда подсказывают и направляют, но Александра перехватила взгляд главного фээсбэшника, исчезла. В кабинет вошел не то прусский барон, не то английский лорд, может быть даже, бельгийский князь, я озлился на себя за такие сравнения, у нас своих князей и графьев хватало, как гуси ходили, да истребили начисто, не начинать же эту дурь по новой…

Статный, рослый, представительный, как говорят о мужчинах уже не только женщины, но и политики, тоже по– женски признавшие, что имидж – это все, с породистым лицом, и в его возрасте, что «за шестьдесят», сохранивший и хорошую фигуру, и выразительное лицо, где не дал отразиться ни болезням, ни даже порокам.