Главный бой, стр. 47

Умельцы из местных подсыпали в бочки соли, огонь получился где красный как кровь, где алый как утренняя заря, а кое-где даже ярко-синий. На заднем дворе устроили состязания: кто с одного удара перерубит столб, кто на полном скаку подденет с земли длинным копьем перстенек с мизинца, кто попадет в такое кольцо с сорока шагов булатной стрелой. Самые могучие богатыри спорили, кто дальше всех зашвырнет мельничий жернов, а когда жернов наконец раскололся, швыряли на спор большую наковальню Людоты.

Претич, двигаясь медленно, прошел, как бы гуляя, к воротам, вышел, постоял на улице, словно ненадолго отлучился с княжеского пира и вот-вот вернется, а потом быстро, не покидая тени, заспешил к своему терему.

Глава 25

Костер разгорелся едва-едва. Веточек мало, а пойти за ними в лес – помереть, не дойдя до ближайших деревьев. Задержав дыхание, Добрыня попробовал расстегнуть ремень, но пальцы почти не гнулись. Леся осторожно ощупывала раненую руку, морщилась, тихонько вскрикивала.

– Как же они… – услышал Добрыня жалостливый шепот. – Как же…

– Кто?

– Да эти двое… Которые помогли…

Добрыня сказал раздраженно:

– Брось. Залешанин сделал то, что всякий мужчина для своего лучшего друга… хотел бы сделать. Но Залешанин… сумел.

Он сделал новый вдох, снова задержал дыхание, чтобы не выдать себя стоном. Пальцы зацепились за пряжку, но острой болью стегнуло в правом локте, рука бессильно повисла.

– Леся, – позвал он сквозь зубы. – Леся…

Она поднялась с колен, бледная и дрожащая. Сверху падал слабый мертвенный свет, половинка месяца превращалась в серп, пока еще широкий, освещающий полночную землю. Лицо Леси заострилось, похудело, а вместо глаз чернели впадины.

– Как ты?

– Еще жив, – процедил он сквозь зубы. – Но если ты не расстегнешь у меня ремень… там, на спине, я задохнусь в этом железе.

Он чувствовал, как она слабо дергает, пытается расстегнуть ремни. Доспехи поверх кольчуги держались на трех широких ремнях из толстой кожи, что сами по себе защита, булатные доспехи кое-где прогнуло под ударами, зажало ремни.

Она слабо вскрикнула, когда Добрыня вдруг повернулся, ухватил за руку. Она застонала, его пальцы сжались на ране. Он дернул с такой силой, что пролетела по воздуху через кусты. Ее протащило по траве, твердая, как дерево, ладонь зажала ей рот.

Земля вздрогнула, прокатился тяжелый могучий грохот. Затрещали деревья, вершинки тряслись, ветки сыпались сквозь темную листву. Леся с ужасом увидела, как деревья с треском валятся в стороны. Через лес двигались трое сверкающих как льдины инистых велетов. Лунный свет сверкал и дробился на их плечах и бородатых лицах, темные вершинки деревьев достигали им до груди. С каждым вздохом изо рта велетов вырывались облака морозного инея, черные листья сразу скукоживались и сыпались, обнажая голые ветви.

– И не пикни, – прошептал Добрыня ей в ухо одними губами.

Она смотрела большими испуганными глазами. Земля вздрагивала, деревья с треском и долгим шумом валились, ломая ветви, задевая другие деревья, повисая, а топот становился ближе и тяжелее.

Он прижал Лесю к земле, навалился, закрывая своим телом. Грохот приближался, затем Добрыня услышал треск, тянущие звуки и сухие хлопки. Рискнул чуть повернуть голову. Велеты стояли совсем близко, один обхватил обеими руками могучий дуб, тянул из земли. Толстые корни подавались с трудом, выползали нехотя, натягивались как жилы, дрожали, издавая, неприятный басовитый звук, словно в воздухе гудели огромные шмели.

Наконец корни начали лопаться один за другим. Велет с радостным ревом, от которого дрогнула земля, а с деревьев посыпались сучья и птичьи гнезда, поднял дуб, грубо обламывая ветви.

По спине Добрыни бухали комья земли. Суком ударило по голове. Невольно задержал дыхание, напрягся. Земля вздрагивала, сверху сыпались листья. Воздух заметно похолодел, листья падали скрученные, жалкие, убитые внезапным холодом.

Затем земля начала вздрагивать тише. Шаги словно бы отдалялись. Он рискнул поднять голову, земля посыпалась со шлема и плеч. Во тьму удалялось облако морозного инея, снега, в котором проступали три страшные фигуры изо льда.

– Уходим, – прошептал он ей на ухо. – Эх, сволочи…

В голосе богатыря была такая боль, что Леся отозвалась с горячим сочувствием:

– Добрыня, у меня коня тоже…

– Снежок был… не просто конь! Это был друг…

– Да-да… – сказала она торопливо, подумав, что теперь она к нему чуть ближе, пока не завел другого коня. – Да-да…

Она слышала, как прервалось его дыхание. Она сама, чтобы не застонать, стиснула зубы. Сдавленный стон вырвался сквозь сжатые челюсти Добрыни, когда он полуобнял Лесю, полунавалился на ее плечо.

– Может быть, пойдем… туда? – спросила она и кивнула в сторону, куда понижалась земля.

– Там огонек, – ответил он.

Она не поверила:

– Откуда знаешь?

– Когда ты летела через кусты… могла бы заметить тоже.

Она прошептала:

– А если там… разбойники? Или песиглавцы?

Он долго молчал, в груди хрипело, доспехи скрипели. Наконец она услышала сиплый голос:

– Все равно умрем.

Но когда оба тащились, поддерживая друг друга, стараясь не потерять сознание, он внезапно заколебался. Смерть ему предстоит не только именно в эти дни, но и гадкая, позорная. Здесь он просто тихо бы умер, страдая от ран, а там, где огонек, как раз и может быть это самое, гадкое…

Однако ноги тяжело переступали шаг за шагом. Умереть в полете, умереть на скаку, на бегу – это все смешалось. И хотя там, где он оставил горы трупов, тоже не мягкая постель, но сейчас он понукал себя идти, заставляя темные деревья двигаться навстречу, поворачиваться.

Мертвенно-бледная половинка луны изредка ныряла в редкие тучки. Тогда он двигался через абсолютную тьму, лишь сверху холодно и недружелюбно смотрели далекие звезды.

Он увидел огоньки раньше, чем месяц вышел из облаков. Какой костер, это светились окна сразу на обоих поверхах широкого дома. Дороги от него расходились на все четыре стороны. Судя по широкому огороженному двору, они набрели на корчму с постоялым двором.

Ворота качались, придвигались медленно, хрипели. Здоровой рукой Добрыня придерживал Лесю. Перед воротами и калиткой земля выбита до твердости камня, но, несмотря на изнеможение, ему почудился тревожный запах большого сильного зверя.

К удивлению, калитка подалась от легкого толчка. Двор был залит странным багровым светом, недобрым и зловещим, низкое красное небо нависало, казалось, над самой крышей, словно над постоялым двором полыхала красная заря. Просторный двор пуст, только у коновязи сопели и чесались кони. Там осталась глубокая тень, Добрыне почудилось, что в той тени не только кони, а если кони, то слишком странные. Однако в голове гул, перед глазами вспыхивают искры, вся коновязь двоится и троится, и то, что половина коней с крыльями, а у одного крылья так и вовсе как у гигант-ского нетопыря, концы скребут землю, так это все мерещится от ударов по голове…

Двор покачивался, но здание приближалось с каждым надсадным сапом. Красное, как раскаленное в горне, крыльцо, высокие ступени, перила резные, но толстые, дубовые, не переломить, даже если рухнуть сверху всем телом…

Ступени исторгали хрипы и стоны, наконец приблизилась дверь. Добрыня на всякий случай посторонился. Выждал, но из двери никто не вылетел головой вперед, тогда взялся за массивную ручку, потянул дверь.

Сразу ударило запахами печеного мяса, рыбы и мелкой птицы, сдобренной гусиным салом. Донесся приглушенный гул голосов, а когда дверь открыл шире, распахнулось просторное помещение с довольно высоким, хоть и закопченным сводом. Оно располагалось двумя ступеньками ниже, Добрыня окинул одним взглядом все разом, признал корчму с тяжелыми широкими столами, длинными дубовыми скамейками, двумя отдельными столами и резными стульями для гостей высокого звания.