Артания, стр. 43

До столба оставалось еще верст пять, если не больше, но Придон чувствовал, что не в человеческих силах приблизиться хотя бы на сотню шагов и остаться в мире живых. Видно, что дальше земля в трещинах. Чем ближе к странному столбу огня – тем трещины глубже и шире, а вокруг той плиты, из которой бьет лиловый столб, могучие пласты земли двигаются, как мелкие льдины в ледоход, только вместо грязной воды проглядывает багровое всесжигающее месиво.

Конь вздрагивал, нервно прядал ушами. Придон потрепал по шее, конская грива взмокла, несмотря на сухой горячий воздух.

– Я понимаю, – сказал он, – тебе жаждется рассмотреть поближе, но мы торопимся. Как-нибудь в другой раз.

За спиной хмыкнул Тур.

– Я бы такого любопытного коня, – начал он, но оборвал себя на полуслове, махнул рукой и с силой повернул морду своего коня вслед за Придоном.

Глава 15

Придон ощутил, что его губы шевелятся не то в ритм скачки, не то в унисон с ветром… Нет, это не губы шевелятся, а слова выталкиваются, выстреливаются в особом ритме, где есть и конский бег, и встречный ветер, и запах трав, и сердца боль…

С губ слетали не столько слова, сколько лохматые обрывки слов, неясное бормотание. Он сам прислушался к себе, словно к другому человеку: не волхв ли пробудился в нем, ищет могучие заклятия? Слова такие же неразборчивые, горячечные, в них ритм, будто летит на огненном коне встречь урагану… нет, под ним уже не конь, а дикий тур, что норовит сбросить с хребта…

Бормотание стало громче. Он поразился настолько, что тот, внутренний Придон смутился и умолк, он же тоже воин, внутри воин, везде воин от макушки до кончиков ногтей ног, суровый и сильный воин, нещадный к врагам…

…но этот нещадный только что бормотал не заклятия… нет, все-таки заклятия, но особые заклятия, которыми не горы рушат, а пытаются пробить каменную скорлупу вокруг сердца другого человека.

Он затих, ехал медленно, вслушивался в себя. Очень робко тот Придон, что внутри, снова заговорил, тихо и нежно. Губы задвигались, Придон с удивлением ощутил, как с них начали слетать слова, разрозненные, скомканные, но горячие, словно капли раскаленного металла, падающие с молота кузнеца.

– Что же это со мной? – прошептал он в страхе. – Я становлюсь безумным… Когда с синего неба солнечный свет – я думаю о тебе, любимая, и когда тучи и дождь – я тоже думаю о тебе! Когда ночь, когда звезды от края до края, я думаю о тебе, моя любимая! И когда утренняя заря улыбается миру, я думаю о тебе, любимая! И в жаркий день, и в холодную ночь, и в дороге, и за столом – только о тебе я думаю. Если вижу, как по небу плывут белокрылые птицы, я думаю о тебе, и когда низко над землей проносятся черные стрижи, мои мысли тоже о тебе… Почему так? Что за безумие?

По земле проплыла размытая тень. Он инстинктивно вскинул голову. В далеком синем небе неспешно плыл не то дракон, не то огромный рух, а то и Стратим-птица, от взмахов крыльев которой на море поднимается буря. Высокое перистое облачко скрыло на миг летящее существо, давая Придону оценить расстояние. По спине пробежали мурашки, орлы даже из-за облаков различают на земле самую мелкую мышь, а этот зверь наверняка заметил его, оценил… но все же, несмотря на запах сладкого человеческого мяса, решил не бросаться на существо, плечи которого блестят, как обкатанные морем валуны, а возле руки – острое копье и боевой топор.

Тур тоже взглянул на небо, губы его презрительно скривились.

– Привал!.. Кони устали.

– Мог бы и меня пожалеть, – буркнул Олекса. – Брат я тебе или не брат?

Тур подумал, почесал в затылке.

– Надо бы мамку спросить… Но, думаешь, правду скажет?

Придон расседлал коней, вода в ручейке обожгла кожу. Коней сперва поводил по кругу, пока остыли, а с ними напился еще раз.

Олекса и Тур уже жарили на углях мясо. Придон взял машинально, взгляд невольно обратился к небу, словно молился, но на самом деле высматривал дракона. Тот парил страшный и неподвижный, широко раскинув крылья, прикидывался неопасным коршуном.

Все же Придон ощутил, как вытянутые ноги напряглись, готовые метнуть тело вправо или влево, но чтобы руки могли бить, колоть и рвать врага на части. В груди гулко-гулко застучало сердце.

Одной рукой он все еще держал корку хлеба с горячим мясом, но другая рука стиснула древко копья. При всей своей мужской силе внезапно ощутилась беспомощность, ибо с таким зверем не сойдешься грудь в грудь. Дракон прихлопнет когтистой лапой, вобьет в землю, расплющит, а ты разве что сумеешь сковырнуть чешуйку с его брюха.

Тур со злостью ударил кулаком по земле. Под удар попался камень, Придон не поверил глазам, булыжник до половины погрузился в землю, сухую и прокаленную солнцем землю.

– Сволочи, – прорычал Тур. – Дикие!.. Ни черта!.. Это колдуны напускают.

Олекса тоже, держа мясо в обеих руках, неотрывно следил за улетающим чудовищем. В глазах горела холодная ненависть.

– Конечно, колдуны, – ответил он, однако, ровным голосом, в котором зажатой в кулак страсти было больше, чем в злом крике Тура. – А если и не колдуны, то все равно…

Придон встал, сел, снова встал, ибо сердце колотится, раскачивает тело, как бревно тарана раскачивает осадную башню от крыши до колес. Ярость и унижение странно смешивалось с завистью к тем, кто летает на таких страшных и великолепных зверях.

– Мы еще придем в эти горы, – вырвалось у него со страстью. – Мы размечем гнезда этих крылатых тварей!

О драконах Куявии ходило много страшных рассказов. Это была едва ли не главная причина ненависти к Куявии. Драконы редко покидают свои места, только крайний голод гонит их за границу гор. Хотя именно на равнинах драконы с легкостью хватают пасущихся коров, но в самой Артании еще древние герои выбили этих проклятых тварей. Последние гнезда драконов остались в неприступных горах, да и то на стороне Куявии. Говорят, что куявские чародеи приносят им в жертву самых молодых и красивых девственниц, и потому в Куявии не осталось красивых женщин, одни безобразные старухи, и вообще нет красивых людей… Потому, когда в степях Артании видят парящего дракона, все уверены, что это проклятые колдуны насылают этих крылатых ящериц, дабы показать свою мощь.

Он заметил, что даже всегда беспечный Тур грызет мясо без охоты, брови сдвинуты, глаза уставились в одну точку. Мысленно сын Аснерда уже предает огню эти гнезда, бросая в огонь колдунов и наездников. Сейчас ему подсунь вместо мяса щепку, съест и не заметит.

На тринадцатый день горы выросли настолько, что загораживали половину неба. Придон с трепетом смотрел на эти стены. Совершенно голые, цельные, почти без трещин, выглядели противоестественными, чужими, попавшими в благословенную Артанию, страну богов и героев, из какой-нибудь преподлейшей… даже не Куявии, а еще более подлой, чуждой и далекой от человека страны.

– След бога, – вырвалось у него непроизвольно.

Олекса взглянул внимательно, в глазах вопрос, потом кивнул.

– Похоже, – сказал он медленно. – Но какой должна быть ступня…

Примерно так же, ступая по размокшей глинистой земле, человек оставляет глубокие следы. Здесь по краям вмятины приподнимается вот такой же кольцевой барьер, окружающий след.

А Тур покрутил головой в великом удивлении:

– А где другой след?

– В другой стране, – ответил Олекса. Подумав, добавил: – Кто знает, может быть, наткнемся.

Тур буркнул:

– Если в Артании. А вдруг в Куявии… или вообще в дальней стране колдунов?.. Я не думаю… Эй, вон там у подножья, если не ошибаюсь, настоящие дома!.. Нам повезло, ребята. Нам здорово повезло!

Он гикнул, конь сорвался с места, Тур пригнулся к конской шее, ринулся как стрела, и сколько Олекса и Придон ни пытались догнать, Тур несся впереди, пока сам же не натянул повод.

Последнее зеленое пятно артанской Степи, понял Придон с холодком в сердце. Вообще-то уже сутки едут по сухой земле, даже не по земле, а по нечто выжженному, будто на той стороне гор солнце приходит в ярость и выжигает землю безжалостными лучами. Но главное, что теперь рассмотрел и Придон, это три домика, наполовину вкопанные в землю прямо в середине зеленого пятна.