Приют ветеранов, стр. 47

– Он прибыл через несколько часов после меня.

– Каким способом?

– О, с большой помпой: его доставили откуда-то на вертолете.

Докинг покрутил головой. Усмехнулся:

– Воистину, не знаешь, где найдешь, где потеряешь…

И снова сделался серьезным:

– Его привезли и, если я правильно вас понял, находившиеся там люди – вероятно, персонал этого самого приюта, – затем выполняли его указания?

– Ну, не знаю, командовал ли он сам, или через кого-то, скорее второе, но его указания выполнялись; во всяком случае, во всем, что касалось меня.

– Ага. Кстати, а вы знаете, откуда он туда приехал? Прилетел, вернее?

– Нет. Откуда же мне знать?

– Из Москвы, Милф. Прямо с вашей родины.

– Черт! Не хотите ли вы сказать, что его услугами стали пользоваться…

– Нет-нет, не ваши коллеги, разумеется. И в Москве он очутился с легендой коммерсанта – вернее, полномочного представителя двух коммерческих организаций, у которых в Москве свои интересы.

– И он связан с ними только как коммерсант?

– Вряд ли только в таком качестве. Но это длинная история, Милф, а сейчас я меньше, чем когда-либо, намерен терять время. Вы очень помогли мне. Дело в том, что я оказался здесь именно для того, чтобы разыскать этого самого Берфитта, и никак не мог найти хотя бы намек на след. А вот вы, оказывается, находились рядом с ним…

– Право же, мне хотелось бы находиться от него подальше.

– Я отлично вас понимаю, но что было, то было.

– А уж если было, то не кажется ли вам, Докинг, что я мог бы вам помочь и еще чем-нибудь, если бы вы подключили меня к делу? Только не говорите мне, что вы тоже находитесь на отдыхе.

Докинг улыбнулся:

– Нет, этого я не скажу. И, конечно, ваша помощь мне бы не помешала в любом случае, а в особенности там, в Раинде, раз те места вам знакомы. Понимаете ли… Вам что-нибудь известно о контрабанде тканей? Я имею в виду человеческие ткани, иными словами – органы для трансплантаций?

– В мои времена таких проблем еще не существовало.

– Может быть, у вас их еще и не было; впрочем, ваше время, думается, еще не прошло. Так вот, я предполагаю, что Берфитт оказался здесь именно в связи с этим видом контрабанды. Видимо, у него здесь имеется какая-то база. И мне очень нужно ее найти. И вы могли бы мне помочь.

«Что же, у каждого свои проблемы, – подумал Милов. – Это хорошо, что наши проблемы не пересекаются».

Вслух же он сказал:

– Дело за малым: договоритесь, чтобы меня выпустили…

– Это будет трудно, Милф. Но я попробую.

Глава восьмая

Урбс нервничал. Время уходило, а в Приюте, как ни считай – с начала или с конца – по-прежнему насчитывалось тридцать восемь ветеранов, и никак не сорок. А нужно было ровно четыре десятка.

Вечером, когда упала тропическая темнота и близкие звезды в очередной раз затеяли переговоры своим загадочным кодом, Урбс привычно обходил Приют по периметру. Стража была на местах; не приходилось опасаться, что кто-либо из охранников задремлет на посту, хотя чужих людей здесь не очень-то и боялись. Тем не менее, Урбс обходил Приют каждый день дважды: с наступлением темноты, и второй раз – перед рассветом. И не только потому, что издавна привык не верить никому и не полагаться ни на кого, кроме самого себя; его чем дальше, тем больше волновало молчание того отряда – или, если угодно, банды (терминология Урбса мало беспокоила), – который должен был доставить недостающих до сорока. Время уходило, и если завтра последних «ветеранов» не привезут, то придется действовать по рецепту благополучно улетевшего Берфитта: пожертвовать двумя из своих людей ради точного выполнения задачи. Разумеется, условия следовало соблюдать пунктуально: никогда в жизни Урбс еще не зарабатывал таких денег, какие были обещаны ему за эту операцию. Надо было любой ценой сделать то, чего ожидал Берфитт, а еще больше – как догадывался Урбс – его хозяева, которых экс-хирург боялся, похоже, по-настоящему, а значит, были они людьми, способными на многое, если не на все. Все это примиряло с мыслью о необходимости приговорить двоих своих людей к незавидной судьбе. Но вовсе не жалость, не человеколюбие смущали Урбса, когда он думал об этом: такими недостатками Урбс не страдал. Тревожило его другое: люди, которых он возглавлял, тоже никак не относились к моралистам, но свою жизнь и благополучие ценили очень высоко; именно это сплачивало их, делало сброд отрядом, где каждый вынужден был крепко держаться за каждого. А если бы кто-то попытался разрушить это единство, пойти на какое-то предательство, он сам пал бы первой жертвой. Урбс прекрасно знал это, потому-то предложенный Берфиттом вариант относил к числу невыполнимых.

Об этом и размышлял Урбс, когда бесшумными шагами продвигался от одного поста к другому. Ему всегда лучше думалось в темноте и в движении. И что-то уже начало складываться в его голове, когда он услыхал странный звук, заставивший его застыть на месте и вскинуть всегда готовое к бою оружие.

Звук, донесшийся до него, мог, конечно, издать и зверь; во всяком случае, так скорее всего подумал бы человек, непривычный к Экваториальной Африке и не знающий как следует ее населения. По мнению людей несведущих, живые существа тропического леса или буша могут издавать великое множество всяких звуков, на самом же деле количество и характер этих звуков достаточно ограничены. Точно так же любой непонятный звук, издаваемый человеком, можно, конечно, отнести к какому-то из неизвестных языков; на деле же множество звуков, порождать которые способна голосовая система человека, ничего не выражают ни в одном языке: даже все земные языки в сумме намного более узки, чем возможности голосовых связок. Урбсу это было прекрасно известно, и он ни на мгновение не усомнился в том, что услышанный им звук не принадлежал ни одному из обитавших здесь зверей: звук этот вышел из уст человека.

Урбс в этот миг находился между двумя соседними постами, и не мог позвать на помощь никого, чтобы не выдать собственного местоположения. Сейчас он мог полагаться только на самого себя. Впрочем, это ему приходилось не впервые.

Услышанный звук Урбс оценил сразу: он свидетельствовал о беспомощности. Правильнее всего было бы оценить его, как сдавленный стон, вырвавшийся вопреки старанию удержать, подавить его. Урбс и сам поступил бы так же, окажись он в критическом положении в густом мраке обступающего Приют леса. Всякий звук привлекает внимание зверей – в том числе хищников – куда быстрее, чем доходит до сознания человека, а выстоять в схватке с хищником безоружному человеку вряд ли удастся, если он даже здоров. Услышанный же Урбсом стон никак не свидетельствовал о том, что человек этот был в полном порядке. Но и не нес в себе никакой информации о том, кем этот неожиданно появившийся тут человек мог быть.