Мертвое Небо, стр. 27
– Ты действительно этого хочешь?
– Да, да!
Повозка тронулась. Колеса загрохотали по камням.
Утлая лодочка в яростном море,
Мили и мили до берега Горя,
Ближе – до дна.
Весла-тростинки сжимают хоробры.
Без толку.
Хрустнут сосновые ребра.
Море проглотит и ярых, и добрых.
И – тишина.
Это Данил бормотал, когда уходили из Воркара. На языке русов. А потом перевел на хольдский, для Руджа.
Утлая лодочка…
– Я тебя люблю, девочка,– прошептал он, развязывая шнур лифа.
– Не надо,– прошептала Ниминоа.– Цепи же. Просто подними подол.
Бедро под нижними юбками намного теплей его ладони.
– Быстрей, милый!
«Последние часы,– подумал Рудж.– Вернее всего, мы не доживем до заката. Может и хорошо, если не доживем».
Повозка выкатилась со двора на улицу. Деревянные колеса загрохотали по деревянному настилу. Возница закричал и ловко хлестнул передних волов. Повозка покатилась быстрее.
– Сомкнись! – проорал сотник, и солдаты перестроились в две колонны, по обе стороны повозки. Замыкали шествие четверо монахов в полном вооружении. Дорманож ехал впереди, среди старших Кариомерского Братства. Два боевых пса, взятых по его требованию, трусили вдоль обочин, вертели тяжелыми головами, рявкали на прохожих, недостаточно быстро спрыгивавших с мостовой в сточные канавы.
Дорманож то и дело запрокидывал голову, изучая окружающие дома.
Крун, заметив это, фыркнул.
– Чего ты боишься? Армии Урнгура? Десанта Империи? Один недобитый шпион шляется по городу, второй сидит в цепях!
– С недобитым я уже имел дело,– отозвался Дорманож.– Да и твои люди тоже.
– Это мой город! – буркнул Крун.– Если я не привык ловить имперских шпионов, так это потому, что их у меня не водится!
Рыночную площадь расчистили. Разобрали даже половину крытых рядов. Пустое длинное пространство. Толпа, отделенная двойной цепью солдат. Рабы божьи, жители Кариомера. Крун придирчиво оглядел толпу и решил, что голов с черными повязками очень мало. Сравнительно с суммой, выплаченной позавчера черноповязочникам. Опасений Дорманожа Отец-Наставник не разделял, но не любил, когда истрачено больше, чем получено.
Треос, командовавший оцеплением, подъехал к братьям-монахам.
Дорманожа он приветствовал с большей почтительностью, чем своего Отца-Наставника.
– Все как ты приказал,– доложил он.
– Очень хорошо,– одобрил риганец.– Твой выстрел – второй.
– Благодарю, святой брат. Хотя полагаю, что после первого в нем не будет нужды.
– Первым будет стрелять Отец-Наставник,– усмехнувшись, сказал Дорманож.– Это его город, значит, ему и честь.
Крун побагровел. Этот поганый риганец смеет над ним издеваться. И на место наглеца не поставишь.
– Я думаю, брат Дорманож более достоин…– вяло запротестовал он.
«Вот так! – злорадно подумал Брат-Хранитель.– Воинствующий монах должен быть воином, а не куском тухлого сала!»
– Возможно,– усмешка Дорманожа стала еще шире.– Но я только гость… и хотелось бы продлить удовольствие.
Тут уж и Треос не выдержал, улыбнулся.
– Выгружайте! – распорядился Дорманож.
Солдаты отперли возок. Брат-Хранитель подъехал поближе, оглядел осужденных и рассмеялся.
– Вижу, вы даром времени не теряли!
Рудж с ненавистью поглядел на него.
А вот сам Дорманож к отправленным им на казнь относился без всякой ненависти. Имперец – имперец и есть. А юная колдунья – всего лишь сорняк, выросший на ячменном поле. Как ни красив цветок, а приходится вырвать, чтоб не портил добрые колосья. Разумеется, чтобы вырастить зерно, одной прополки мало.
– Снимите с них цепи! – приказал Брат-Хранитель и, уловив тень надежды на лице Руджа, подмигнул ему.
– Стоит ли? – запротестовал Крун.– Если вдруг они захотят…
– Мы же все обсудили,– перебил Дорманож.– Их надо раздеть. Или ты полагаешь, что ради пустых опасений стоит разрезать такую хорошую одежду?
Отец-Наставник скрипнул зубами: гнусный риганец опять издевается над ним! И приходится терпеть. Требовать суда Величайшего – самоубийство. Один из лучших мечей Хуриды! А любой донос обернется против доносчика. Еще бы, любимчик Наисвятейшего!
Кормчий Рудж ненавидел Дорманожа много сильней, чем Отец-Наставник Крун. Но у него было еще меньше возможностей реализовать свою ненависть. И сейчас, и потом. Он видел оцепление, видел щетину копий позади повозки и уже понимал: на Данила рассчитывать бессмысленно. Да, Данил один стоит полусотни здешних солдат. Но чтобы отбить осужденных, полусотни мало. И сотни тоже мало.
«Значит, я умру»,– подумал кормчий.
Смерть его не пугала. Там, в Нижнем мире, Богиня заступится за него. Но Ними…
Четыре столба с перекладинами на противоположном конце площади. Подвешенный за ноги умирает иной раз несколько часов. Излюбленнейшая казнь Братства. Для чародеев и покусившихся на заветы Первого Наисвятейшего. Как будто настоящего мага можно убить, привязав за ноги к перекладине!
– Раздевайтесь! – скомандовал Дорманож, когда осужденных расковали.
Пальцы Ниминоа судорожно стиснули руку кормчего.
– Держись,– тихонько сказал он.– Я помогу тебе. «Лучше я, чем солдаты».
Будь Рудж один, он набросился бы на стражников, вырвал бы копье, дрался, пока не убьют. Но умереть сейчас – оставить ее в одиночестве среди палачей.
«Я мог бы убить ее там, в возке,– подумал кормчий.– Дурак!»
Нет, скорее всего, на такое ему не хватило бы духу. Для такого нужно быть Данилом. «О Богиня, помоги ей! Ты же все можешь!»
Данил расположился на кровле кузнечного ряда. Отсюда он видел оцепленный стражниками прямоугольник площади с виселицами на одной стороне и толпой монахов и солдат – на другой. И видел людей Сожри-Всё, рассеянных в толпе. Что-то многовато солдат. И монахов. Или здесь так принято?
– Многовато,– согласился атаман.– Но подожди до обеда. Останется самое большее полсотни стражников.
Данил кивнул. Чем меньше охраны, тем меньше риск потерять осужденных. Вряд ли кто из хуридитов опередит светлорожденного и успеет добить повешенных. За полчаса ни с Руджем, ни с Ниминоа ничего не случится. Молодые, кровь быстрая, выдержат.
V
На шеи осужденным накинули веревки, и четверо солдат погнали их через площадь. Монахи остались на месте. Между линиями оцепления оставалось шагов сорок. Слева и справа Рудж видел стражников, неподвижных, уперших в землю тупые концы копий. Зато народ за оцеплением веселился, как мог. Самые расторопные взобрались на крыши торговых рядов и оттуда орали всякую чушь, потешая остальных. Руджа оскорбления не задевали, но для Ниминоа это оказалось жестоким испытанием. Прикрывшись руками, она брела по теплой мостовой, не поднимая головы.
– Ты красивее их всех! – сказал Рудж.– Плюнь, не обращай внимания!
У виселиц солдаты передали осужденных шестерым палачам.
– Обнимите друг друга,– деловито распорядился старший.
– Давай-давай! – заорал он на удивленного Руджа.
Кормчий прижал к себе Ними – и тотчас тугая веревочная петля стянула их вместе: грудь к груди.
– А красивая пара! – заметил один из солдат.
– Я не отказался бы попробовать эту красоту поближе! – заявил другой.
– Кого именно? – осведомился палач, набрасывающий и затягивающий петли.
– Хорош болтать! – рявкнул старший.– Давай, железноголовые, марш отсюда! Нечего тут!
– К крысам тебя, кишкорез! Хреном своим командуй! – отругнулись солдаты.
Но отправились восвояси.
Палачи неторопливо, проверяя каждый узел, затягивали веревки.
– Колени болят,– пожаловался старший.– К дождю, значит. Проверь, не туго ли? Еще задохнутся. Ишь, толпа набежала. Как на ярмарку.
– А ярмарки давно не было,– сказал другой.– И зерно опять подорожало, второй раз за месяц.
– Купишь, не нищий,– буркнул старший.
– Ага, тебе-то хорошо, из самих рук Круна кормишься!
– Из его рук и крысе не прокормиться,– проворчал старший.– Ну все, переворачивай!