Костер для инквизитора, стр. 50
В соседних дворах истошно лаяли собаки.
– В арсенал попали! – радостно гаркнул Вошь.– Команда: все вниз! Задраиться!
Надсадно взревел дизель, железная коробка БМП рывками, в три приема развернулась и рванула по улице.
– Мы их достали! – перекрывая шум, орал Вошь.
Мы их достали! Братуха, ты живой, и я живой.
Мы их достали! Они – в металле. А мы – домой!
А мы летим домой! Братуха!!!..
БМП выскочила на дорогу. Вошь гнал, наплевав на правила движения, со скоростью, какую Ласковин и представить не мог у этого утюга. По счастью, в ночное время машин почти не было, а те, что были, поспешно брали к обочинам. Перед гусеницами БМП что джип, что «Жигули» – без разницы.
Гладкожопая иномарка, кажется, «форд-скорпио», обошла их справа, чуток сбавила скорость. Задняя дверь приоткрылась, высунулась рука, продемонстрировав интернациональный жест презрения.
Вошь на полуслове оборвал песню, бросил штурвал – железная зверюга так же целеустремленно продолжала переть вперед,– рванулся наверх, в башню. Терзая уши, загрохотал пулемет. Иномарка нелепо подпрыгнула, занеслась задом, перевернулась, ломая кусты, БМП пролязгала мимо, дальше.
– Мы их достали!..
– Зачем? – спросил Ласковин.
Вошь не затруднил себя ответом.
– Они в металле! А мы летим домой, братуха!..
Минут через десять Вошь остановил БМП.
– Дальше ножками,– сообщил он.– Извини, что не к подъезду.
Ласковин глянул в щель – точно, до стоянки метров двести.
– Ты запомнил, где мы взяли эту хреновину? – уточнил он.
Вошь посмотрел удивленно.
– Конечно.
– Подбираю тебя у поворота, как договорились.
– Угу. Часа через полтора.
– Лады. Ты уж поаккуратнее,– попросил Ласковин и полез наверх.– До встречи.
Соскользнув по броне, Ласковин встал у обочины. БМП развернулась и, обдав Андрея клубами вонючего дыма, улязгала прочь. Сразу стало невероятно тихо. И даже как-то теплее. Ласковин одернул куртку, перемахнул через канаву на пешеходную дорожку и зашагал по свежему снежку.
Ворота стоянки были заперты. Две лохматые псины, кавказец и южнорусская, поприветствовали Ласковина на свой собачий манер. Спустя несколько минут к ним присоединился сторож, с недовольным, почти собачьим ворчанием открывший ворота. Псы тут же взяли Ласковина под контроль. Сторож посветил фонарем сначала на Ласковина, потом на протянутую им бумажку.
– Помню,– буркнул он.– Черная «ауди». Полуночники, бля.
– Ладно, не бухти,– сказал Ласковин и сунул сторожу червонец.– Скажи лучше, где тут поесть можно?
– Метров пятьсот ночной ресторан,– сторож махнул рукой.– Не надо мне твоего червонца, укатывай в темпе.
– А что так грубо? – спросил Ласковин.
Кавказец за спиной пододвинулся и зарычал.
– Ты б себя понюхал – порохом шмонит на три метра! – проворчал сторож.– Скажешь, на охоту ходил? Карим, назад!
Кавказец отошел на пару шагов, но Ласковин физически ощущал его недоверчивый взгляд. Одно движение, и прыгнет. Андрей не боялся. Уж с собакой-то он управится.
– Больно ты чуткий,– бросил он сторожу.
– Зато слепой, глухой и памяти никакой,– буркнул тот.
Ласковин сел в машину, завел двигатель. Есть ему расхотелось. И в город ехать точно не стоило. Если от него и впрямь несет пороховой гарью, это нехорошо. Значит, отрабатываем запасной вариант – дача «Шлема». Обслуга точно не станет его обнюхивать. И болтать не станет. Но лучше заехать сейчас, предупредить. А то еще уснут, черти, не добудишься. На перекресток за Вошем он всяко успеет.
Когда Ласковин выехал из ворот на шоссе, сбоку, из тени, выкатился «москвичок» и пристроился хвостом за «ауди». Не включая фар и выдерживая расстояние, «москвичок» катился следом, пока «ауди» не свернула наверх, в поселок. Тогда «москвичок» остановился, водитель взял с сиденья «уоки-токи» и сказал:
– Вариант один.
Свернув с шоссе, Ласковин поехал медленней, хотя здесь было светлее – горели фонари. Мимо проплывали дома: дачные домики застойных времен и двухэтажные затейливые коттеджи времен нынешних, отстойных. Улочка кончилась. И фонари тоже. Вокруг стоял лес. Фары раздвигали темноту. Крохотные, как пудра, снежинки взблескивали в электрическом свете. Ласковин ехал так медленно, что шума мотора почти не слышал. Поворот, еще поворот и прямая, как стрела, дорога. Синие фонари и знакомые ворота впереди. Наверняка заперты по ночному времени. Но Ласковина, разумеется, впустят. Пусть только попробуют не впустить.
Что-то темное лежало на дороге. Прямо под фонарем. Блин! Человек!
Ласковин затормозил, вышел из машины, не выключив двигатель и оставив дальний свет. Лежащий, нет, лежащая, потому что это, определенно, была женщина, на ослепительный свет фар никак не отреагировала. Андрей увидел уходящую через канаву в лес цепочку следов. Вернее, две цепочки, обрывающиеся под фонарем.
Женщина лежала на боку, уткнув лицо в рукав черной шубы. Валенки, дешевая кроличья шапка с ушами.
– Эй, подруга! – окликнул Андрей.
Никакой реакции.
Что-то в лежащей показалось Ласковину знакомым.
– Эй,– сказал он наклоняясь.– Не спи, замерзнешь!
Услышал ровное, как у спящей, дыхание и потянул за рукав шубы. Женщина безвольной куклой перевернулась на спину, шапка съехала на затылок…
Это была Наташа.
Первое, что испытал Андрей,– страх. От полного непонимания происходящего. А еще через мгновение он ощутил некое предупреждение. Не предчувствие опасности, а именно предупреждение. Что-то такое он увидел…
Негромкий свист.
Ласковин вскинул голову и успел заметить свернувшуюся змею над своей головой. Заметить, но не среагировать – шок. Змея упала на плечи, соскользнула вниз, плотно прижав руки к туловищу. Вторая змея обхватила шею, рванула назад, опрокинув на укатанный снег. Удушье, боль, красный гул в мозгу, ужас… И сквозь все (слишком поздно!) сформировавшаяся мысль: цепочек следов было две…
Глава двенадцатая
Зимородинский проснулся мгновенно. Глянул на часы: четыре двадцать утра. Бесшумно, не разбудив жену, он выскользнул из-под одеяла, так же бесшумно оделся и вышел на лестницу. Он знал, что сейчас спустится вниз, сядет в машину и поедет в сторону Ленинского проспекта. Куда дальше – он еще не знал. Но узнает. Длинная зимняя ночь. Самая длинная ночь в году. Зимородинский чувствовал ее, как птица чувствует воздух. И ни мерцание на панели, ни рокот двигателя, ни тонкая железная оболочка вокруг не могли этому помешать. Машина – всего лишь продолжение тела. Как палка, как меч. Если бы Вячеслав Михайлович захотел, он мог бы стать первоклассным гонщиком. Но он не хотел. Ему было все равно – восемьдесят или сто шестьдесят. Надо – поедет быстро, но иногда скорость мешает. Как сейчас. Самая длинная ночь. Граница. Место, где можно обрести силу. Или потерять. Всё.
Он плыл по ночному городу. Зимнему, замерзшему. Но ему было тепло. Еще полчаса назад он выключил печку. Желтые мигающие огни светофоров, редкие встречные фары. Зимородинский не знал, куда должен ехать. Но не беспокоился. Когда надо – узнает. Найдет. Почувствует…
Щека замерзла. Это первое, что ощутил Ласковин. С трудом он разлепил глаза и увидел черную бугорчатую резину, а на ней – обутый в калошу валенок. С некоторым усилием он приподнял голову, закашлялся.
– Очнулся,– раздалось где-то над головой.
– Подними его,– густой бас.
Ласковина взяли за плечи и вздернули на сиденье.
Микроавтобус. Свой, без импортных наворотов. В салоне свет. Залепленные изморозью окна. Напротив – Наташа. Дыхание ровное. Спит? Рядом – незнакомый мужик. Квадратная, кирпично-красная морда. Наклонился вперед, лапа у Ласковина на плече. Придерживает. Руки у Андрея связаны за спиной. Грамотно связаны: кровообращение не нарушено, но особо не подергаешься. Ласковин глянул вниз и обнаружил: ноги тоже связаны, вернее, «стреножены» веревкой сантиметров тридцать длиной.