Цена Империи, стр. 35

«Молодой» – сын Крикши Тарвар. Парень ненамного младше Красного, но для Агилмунда – «молодой». Что, впрочем, скорее титул, чем уничижительное определение. Типа – наследник.

Прощались они у ворот Коршуновской усадьбы, приобретенной Алексеем на часть питиундской добычи. Личная доля Коршунова в этой недвижимости составляла примерно десятую часть, остальное покрыто за счет «общака» гревтунгов. Посему приобретение и по совести, и по готским законам было «общественным». Но это Коршунов убедил Одохара в необходимости вложения. Надо же иметь гревтунгам «базу» в Тавриде. Чтобы на своей земле и лагерем стать, чтобы хозяйство свое было, склады-амбары… убедил. Гревтунги – люди обстоятельные и хозяйственные. Даже к войнам относятся – как к посевной. И что такое правильное вложение денег, понимают. Лучше, конечно, силой взять… но и тут Коршунов сумел убедить: херсонесцев полезнее иметь в союзниках. А богатства в империи добывать. Там их больше.

Короче, оставался Коршунов в Крыму не гостем, а землевладельцем. Латифундистом с садами и виноградниками, с двумя десятками рабов, домом на полсотни комнат, скотным двором, конюшней и тому подобным. Естественно, ведь земля здесь продавалась со всем, что на ней. Причем по законам херсонесским не сообщество гревтунгов, а именно Коршунов числился владельцем всего этого великолепия, поскольку это он подписывал бумаги и оформлял сделку. В общем, стал Алексей Коршунов хозяином, а вот гостем его стал вождь гепидов Красный. Потому что пока молодой рикс в походах ярость тешил да славу добывал, на родине у него переворотец произошел, и возвращаться туда Красному стало нежелательно. Прирезали бы его, несмотря на личную храбрость и ловкость в обращении с оружием. Так что после совещания, в котором помимо Красного и Алексея участвовали Скулди, Агилмунд, Одохар и Травстила, было решено: Красному лично в родные пампасы не ехать, а заслать туда преданных Красному гепидов, коих для открытых воинских действий осталось маловато, а вот для диверсионно-пропагандистской работы – в самый раз. С помощью умного Коршунова и опытного Скулди Красный проинструктировал своих соратников, что говорить и как. Чтобы не трусостью выглядело невозвращение Красного, а, наоборот, доблестью и удачливостью. Впрочем, лучшим агитатором, как всегда, оставалось золото.

Коршунову же гепидский «политический кризис» был на руку, поскольку собирался он этой зимой не отсиживаться на своей вилле, попивая винцо и закусывая устрицами, которых в здешнем Понте Евксинском было множество, [9] а собирался он активно собирать информацию и вести политические игры. А учитывая специфику здешней политики, совсем не лишне иметь под рукой высокопрофессионального фехтовальщика с наклонностями вутьи-отморозка. Особенно если сам оружием владеешь весьма посредственно.

Была у Коршунова даже совсем дикая идея: съездить инкогнито в Рим и лично провести рекогносцировку будущего похода.

К сожалению, по причинам объективным и личного характера этой зимой Коршунову так и не удалось побывать в Риме. А если бы удалось, возможно, и будущего похода не было бы…

Или не стало бы самого Коршунова.

В отличие от своего возлюбленного гражданка Рима, уроженка Антиохии Анастасия Фока знала, как трудно в Римской империи сохранить инкогнито такому, как Коршунов. И как поступят власти, если в их руках окажется скифский вождь, ограбивший Питиунд.

И как эти же власти поступят с ней, Анастасией, едва она пересечет границу империи, она тоже знала. Поэтому сделала все, чтобы авантюристические идеи ее возлюбленного побывать по ту сторону Данубия – не реализовались. И они не реализовались, потому что велика власть любимой и любящей женщины над мужчиной. Намного больше, чем он сам полагает. Впрочем, его власть над такой женщиной – еще больше. И власть эта весьма дорога для них обоих. Иной раз дороже, чем цена империи.

Часть вторая

Великий поход

Глава первая

Римский наместник Туллий Менофил

«Моему господину Марку Аврелию, легату в Мезии, – Анастасия Фока.

Попущением Божьим и покровительством гения-хранителя Рима мне удалось войти в доверие к главнейшему из скифских вождей, тому, что прошлым летом водил варварское воинство к берегам понтийской провинции. Сообщаю тебе, господин мой, что сей вождь, именуемый сородичами Большая Вода, необычайно хитроумен, велеречив и не обделен внешней красотой, что позволяет ему склонять к повиновению других скифов. Но варвар всегда остается варваром, и сей вождь – не исключение, ибо по-варварски простодушен и сластолюбив. Я живу в его доме, принимаю его любовь и пользуюсь у него полным доверием, посему мне ведомы все его тайные планы и помыслы. И я рада этому, мой господин, потому что намерения скифов сулят угрозу спокойствию Империи. Прошлогодняя удача сего вождя привлекла к нему несметное множество скифов: гревтунгов, гепидов, боранов и иных.

Вступил он также в контакт с боспорцами, теми, что поддерживают сейчас Фарсанза, того, кто восстал против Рескупорида, законного царя Боспора и друга Рима. И обещали мятежники дать ему корабли – за пятую часть будущей добычи…»

– Ты уверен, что это – верные сведения? – наместник Нижней Мезии Туллий Менофил оторвался от чтения и посмотрел на своего собеседника.

– У нас нет достаточных оснований для того, чтобы сомневаться, – заметил легат Марк Аврелий, коему было адресовано письмо. – В течение трех лет от нее приходили исключительно достоверные сведения. События же прошлой осени также косвенно подтверждают сказанное. Учитывая же время варварского набега, я взял бы на себя смелость утверждать, что он есть следствие изменения планов варваров-скифов, вызванных передислокацией нашего флота.

– Что ж… – наместник кивнул и вернулся к свитку.

Дочитав последнюю фразу: «…Пост скриптум. Я взяла на себя смелость обещать Проклу Евмаху, купцу их Херсона, доставившему сие письмо, от твоего имени пятьдесят динариев. Преданная августам, Риму и тебе, Анастасия Фока…» – наместник уронил пергамент на дорогой, инкрустированный слоновой костью и яшмой стол. Пергамент тут же свернулся трубочкой.

«Тысяч сто сестерциев, не меньше», – подумал о столе Марк Аврелий, подобрал свиток и спрятал. Для архива.