Черный список, стр. 59

На следующий день в половине восьмого утра я сидел во дворе дома на Первомайской и делал вид, что старательно читаю местную газету. Хозяева Юры уже вернулись от своих родственников, так что ночевал он в комнате у Ирочки, а Таня провела ночь у меня. Все они еще спали, а я караулил контрольный сигнал, нетерпеливо поглядывая на часы.

Наконец через открытое окно первого этажа до меня донесся телефонный звонок. Трубку снял Григорий Филиппович.

– Але, – услышал я его глуховатый голос. – Нет, не туда попали. Нет, это не почта, это частный дом.

Я облегченно перевел дыхание. Значит, первая записка, которую я оставил возле ресторанной кухни, дошла до адресата. В записке было указание позвонить от 7.30 до 8.00 по нашему телефону и «попасть не туда» в знак подтверждения, что записка получена и человек, которому она была адресована, готов со мной встретиться.

Ровно в пятнадцать минут первого я был на морском вокзале, с тоской глядя на причал, возле которого совсем еще недавно стоял белоснежный «Илья Глазунов» с роскошными «люксами», предназначенными для нас. И почему мы не поехали? Потому что я – дурак.

Я зашел в здание вокзала и поднялся на второй этаж, где были расположены кассы. Из пяти кассовых окошечек открыты были два, и к каждому из них стояло человек по восемь. Я примостился в конец одной из очередей, достал справочник по лекарственным растениям в яркой обложке и принялся делать вид, что усиленно читаю. Краем глаза я на– блюдал за лестницей и вскоре увидел солидного дядьку с пузом и в очках, который, пыхтя и отдуваясь, поднимался на второй этаж. Дядька пристроился за мной и спросил:

– Вы крайний?

– Я всю жизнь крайний, – ответил я. – Как кого бить – так меня. Но в этой очереди я, слава богу, не крайний, а последний.

Толстяк шумно перевел дыхание, стараясь заглянуть на обложку моей книги. Я понял, что надо ему помочь, поэтому закрыл книгу и положил ее на барьер, вдоль которого выстроилась очередь, а сам полез в карман за носовым платком.

Через несколько минут мы уже беседовали с ним в тихом укромном месте, подальше от любопытных глаз и ушей.

– Я думал, сам Николай Дмитриевич приехал, – сказал толстяк, который оказался шеф-поваром того самого ресторана, где мы вчера обедали. – Смотрю – почерк-то в записке его.

– Почерк его, – согласился я. – А помощь нужна мне. Так я могу на вас рассчитывать?

– Ну… – Он неопределенно повел пухлыми плечами. – Я посмотрю, что можно сделать.

– Иван Александрович, так меня не устраивает. Если бы я мог выбирать из десятка помощников, я еще мог бы согласиться с тем, что кто-то из них не сумеет мне помочь. Один не сумеет, зато другой сумеет. Но я в вашем городе чужой, и выбирать мне не из кого. Вы понимаете? У меня вся надежда только на вас.

Конечно, я слегка лукавил, но бог простит.

– И потом, – продолжал я, – мне не нужны от вас активные действия. Мне только нужно, чтобы вы прислушивались и присматривались в поисках тех, кто будет мной интересоваться. И потом рассказывали мне об этом. Вот и все. А уж как это сделать – не мне вас учить, вы все не хуже меня знаете.

Иван Александрович вздохнул громко и жалобно. Роль добровольного помощника милиции была ему в тягость, но, видно, отказать в просьбе Коле Щипанову он не мог.

Расставшись с шеф-поваром, я послонялся по центру города. Сегодня было по-прежнему холодно, но облачность постепенно рассасывалась, небо было уже не таким серым, и даже изредка проглядывало робкое солнце. Похоже, еще день-два – и погода снова наладится.

Я брел по зеленой, обсаженной кипарисами аллее и пытался связать воедино трех кинозвезд и одного кинорежиссера. Что между ними общего? Кому они могли все дружно помешать? Кассета Вернигоры, затесавшаяся в этот кинематографический клубок, вносила сумятицу в мои размышления. Она не могла иметь к этим четырем убийствам никакого отношения. Потому что если бы все дело было в кассете, то погибли бы только Оля Доренко и Люся Довжук. А Олег Юшкевич и Витя Бабаян были бы живы. Значит, дело не в кассете… При мысли о Юшкевиче и Бабаяне какое-то неясное воспоминание пронеслось в моей голове, но я не успел его схватить.

К четырем часам я подошел к фотоателье и первым делом проверил телефонную будку. Сунув жетон в прорезь и сняв трубку, я набрал Риткин номер в гостинице, а сам стал внимательно изучать нацарапанные на стене кабины слова и цифры. В тот момент, когда она ответила, я увидел то, что искал – московский номер телефона Коли Щипанова. Вчера этого номера здесь не было. Значит, и второй адресат получил мое послание.

– Это я, привет, – произнес я в трубку.

Похоже, Маргарита спала, и я своим звонком ее разбудил, потому что она не заметила, что гудки были не междугородние.

– Владик? Что случилось?

– Ничего, все в порядке. Звоню, чтобы ты не волновалась.

– Как вы долетели?

– Отлично.

– Как Лиля?

– Хорошо. Рита, я могу тебя попросить об одной вещи?

– О какой?

– Мне нужны фильмографии Доренко, Довжук, Юшкевича и Виктора Бабаяна. У вас ведь наверняка есть.

– Есть. А тебе зачем?

– Рита, мне нужно. Не задавай лишних вопросов. К тебе придет Сережа Лисицын, такой симпатичный мальчик лет двадцати пяти, отдай ему, ладно?

– Но я не понимаю, зачем, – упиралась Ритка с глупым упрямством.

– Сережа работает в уголовном розыске и занимается этими убийствами. Ему нужно проверить одну версию, и для этого ему необходимо иметь фильмографии всех четверых. Сделай, пожалуйста.

– Ладно, сделаю, – сдалась она. – Беда с тобой, Стасов.

– Почему же?

– Да потому, что ты сам бы мог заниматься этими убийствами, если бы согласился работать у Бориса. А ты вместо этого валяешь дурака.

– Все, Рита, у меня жетоны кончились. Пока!

Я повесил трубку и направился в фотоателье. За стойкой на сей раз сидело юное создание лет семнадцати с немытыми волосами и небрежно подкрашенными глазами. Создание грызло орехи из пакетика и перебирало стопку квитанций.

– Здравствуйте, прелестное дитя, – сказал я, подходя к ней поближе. – А где ваш небритый компаньон?

– Это который?

Девушка лениво подняла глаза от своих квитанций и уставилась на меня с таким тупым выражением на лице, что я начал было сомневаться, понимает ли она, что перед ней живое существо, а не каменная глыба.