Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло, стр. 14
Подняв взор, славная старушка увидела, как ветер треплет ветви деревьев и заметает следы ворон, скачущих по снегу вокруг гумна. [156]
Летом мою хижину оберегала бы от палящего солнца густая листва, а осенью у меня на подоконнике ей заменяли бы садик несколько кустиков левкоя, пахнущего миндалем, да немного мха, где, словно в оправе, сияли бы жемчужинки дождя.
Зимой же, когда утро бросит пригоршни инея на замерзшее окно, сколь было бы отрадно заметить далеко-далеко, у самой опушки леса, путника и его коня и наблюдать, как они становятся все меньше и меньше среди снегов и мглы!
Сколь приятно было бы вечером, у камелька, где полыхает охапка душистого можжевельника, перелистывать летописи, повествующие об иноках и рыцарях так живо, что кажется, будто и сейчас одни читают молитвы, а другие сражаются на турнирах.
Сколь отрадно было бы ночью, в таинственный белесый час, предшествующий рассвету, услышать, как в курятнике громогласно запел мой петух, а с дальней фермы едва уловимо доносится ответное пение, словно голос стража, охраняющего подступы к объятой сном деревне.
Ах, если бы король у себя в Лувре читал наши писания, – о муза моя, беззащитная перед житейскими невзгодами! – то он бы, владеющий таким множеством замков, что даже не ведает им числа, конечно, не отказал бы нам с тобою в скромной хижине!
XLVII. Водяной [157]
То был ствол и ветви плакучей ивы. [158]
«Кольцо мое! Кольцо!» – закричала прачка, напугав водяную крысу, которая пряла пряжу в дупле старой ивы.
Опять проделка Жана [159] де Тия, проказника-водяного, – того, что ныряет в ручье, стенает и хохочет под бесконечными ударами валька!
Неужели ему мало спелой мушмулы, которую он рвет на тучных берегах и пускает по течению!
«Жан-воришка! Жан-удильщик, но и его самого в конце концов выудят! Малыш Жан! Я окутаю тебя белым саваном из муки и поджарю на сковородке в кипящем масле!»
Но тут вороны, качавшиеся на зеленых вершинах тополей, принялись каркать, рассеиваясь в сыром, дождливом небе.
А прачки, подоткнув одежду, подобно рыболовам, ступили в брод, устланный камнями и покрытый пеной, водорослями и шпажником.
XLVIII. Октябрь
Посвящается барону Р.
Прощайте, счастья дни!
Маленькие савойары [160] возвратились в город, и крик их уже будит звонкое эхо околотка; как ласточки возвещают весну, так они возвещают зиму.
Октябрь, вестовой зимы, стучится в наши жилища. Нескончаемый дождь струится по помутневшим окнам, а ветер засыпает осиротевшее крыльцо опавшими листьями платана.
Недалеки уже долгие вечера в семейном кругу, столь сладостные, когда на дворе только дождь, гололед да туман, а на камине, в теплом воздухе гостиной, цветут гиацинты.
Недалек уже день святого Мартина с его факелами [161], Рождество со свечками, Новый год с подарками, Крещение с запеченным бобом [162], масленица с погремушками.
И, наконец, Пасха с утренними радостными песнопениями, Пасха, когда девушки принимают белоснежную облатку и получают красные яички!
Тогда горсточка святой золы [163] сотрет у нас с чела следы шести скучных зимних месяцев, а маленькие савойары станут приветствовать с вершины холма свои родные селения.
XLIX. Шевреморт [164]
И меня тоже истерзал колючий кустарник этой пустыни, и каждый день я оставляю тут частицу своего существа.
Здесь не насладишься запахом распускающегося тополя и мха, что стелется по стволам дубов. Здесь не услышишь журчания ключа, которое любовно сливалось бы со вздохами ветра.
Ни малейшего благоухания – ни утром после дождика, ни вечером, когда выпадет роса; и слух тут ласкает лишь щебет птички, ищущей корм.
Пустыня, где уже не слышится голос Иоанна Крестителя [165]! Пустыня, где уже не живут ни отшельники, ни голубки!
Так и душа моя – пустыня, и я, стоя на краю бездны, воздев одну руку к жизни, другую протянув к смерти, безутешно рыдаю.
Поэт подобен левкою, хрупкому и благоуханному, что цепляется за гранитную скалу и просит не столько земли, сколько солнца.
Но, увы! У меня уже нет солнца с того дня, как закрылись прекрасные очи, согревавшие мне душу!
22 июня 1832 г.
L. Еще одна весна
Все мысли, все страсти, волнующие смертное сердце, – рабы любви.
Еще одна весна – еще капля росы, которой предстоит какой-то миг нежиться в моем горестном сердце, а потом ускользнуть из него, как слеза.
О юность моя! Радости твои увяли под леденящими поцелуями времени, зато страдания пережили время – они задушили его в своих объятиях.
А вы, о женщина, растрепавшая шелковую ткань моей жизни! Если в истории моей любви и был обманщик – так это не я, если кто-то обманут – так не вы!
О весна! Перелетная птичка, гостья наша на мимолетные дни, распевающая грустную песенку и в сердце поэта, и в листве могучего дуба!
Еще одна весна – еще луч майского солнца на челе юного поэта среди людской сутолоки, на челе старого дуба в лесной чаще!
Париж, 11 мая 1836 г.
LI. Второй человек
Посвящается А де Латуру
Et пипе, Domine, toile, quoeso, animam meam a me, quia melior est mihi mors quam vita [166].
Готов поклясться я, что не желаю – нет! –
Жить в этом мире зла и видеть солнца свет.
Ад! – Ад и рай! – крики отчаяния! крики радости! – проклятия отверженных! песнопения избранных! – души усопших, подобные горным дубам, выкорчеванным бесами! души усопших, подобные полевым цветам, собранным ангелами!
Солнце, небосвод, земля и человек – все имело начало, всему пришел конец! Чей-то голос потряс небытие. – «Солнце!» – воззвал этот голос с порога лучезарного Иерусалима. – «Солнце!» – откликнулось многократное эхо безутешной Иосафатовой долины [167]. – И солнце раскрыло свои золотые ресницы, обратив взор на хаос миров.
Но небосвод повис, как обрывок знамени. – «Небосвод!» – воззвал все тот же голос с порога лучезарного Иерусалима. – «Небосвод!» – откликнулось многократное эхо безутешной Иосафатовой долины. – И небосвод разметал по ветру полосы пурпура и синевы.
[156] Второй эпиграф взят из «Идиллий» Иоганна Генриха Фосса (1751 – 1826) – немецкого поэта и переводчика. В своих «Идиллиях» он рисовал сентиментальные картины сельской семейной жизни.
[157] Первоначальный вариант стихотворения под названием «Прачки» опубликован в «Провэнсиале» 12 сентября 1829 г.
[158] В качестве эпиграфа Бертран цитирует известное стихотворение Гёте в переводе А. де Латуша.
[159] Жан – обычное во Франции прозвище водяного.
[160] Малолетние бродячие музыканты; чаще всего они были родом из Савойи, отсюда и их название.
[161] Св. Мартин, епископ Турский (IV в. н. э), – один из наиболее чтимых во Франции святых. Известно предание, согласно которому он, увидев полуокоченевшего нагого нищего, разрезал свой плащ и дал ему половину; ночью, во сне, епископу явился Христос, одетый в эту половину плаща, сказав: «Мартин согрел меня Этим плащом». В память об этой милостыне во Франции в день св. Мартина (11 ноября) жгут костры и зажигают факелы, «чтобы святой мог погреться».
[162] Православному празднику Крещения отчасти соответствует католическое Богоявление (Эпифания), именуемое во Франции также «Праздником королей», т. е. царей-волхвов, пришедших с Востока поклониться младенцу Христу. В день праздника (6 января) готовится особый пирог с запеченным в него бобом (а иногда монетой); тот, кому достанется ломоть с бобом, считается «бобовым королем».
[163] Имеется в виду католический обряд, свершаемый в первую среду Великого поста. В этот день (он именуется Зольной средой) священник собирает обветшавшие церковные облачения, сжигает их и полученной золой чертит крест на лбах верующих, напоминая им тем самым о бренности человеческого бытия.
[164] Вблизи Дижона. (Примеч. автора.)
[165] Намек на известную евангельскую легенду об Иоанне Крестителе, предрекавшем явление Христа (Матф., III, 1 – 3).
[166] И ныне, господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить (лат.).
[167] Иосафатова долина упоминается в Библии, у пророка Иоиля (III, 2, 12), причем в таком контексте, который не дает возможности определить, есть ли это реальное географическое указание или пророческий символ. В богословии под Иосафатовой долиной подразумевается место, где будет происходить Страшный суд.