Яма, стр. 7

— Ты же только что жаловался, что тебе холодно, — заметила Алекс.

— Это другое.

Скажу сразу: когда мы отправлялись в Яму, мы не подозревали, что за человек Мартин — так же, как не знали, что за люди мы сами. Но наше ошибочное представление о Мартине повлияло на нас не больше, чем все остальные ошибочные представления в нашей жизни.

В век психиатрии каждому известно, что гений и безумие — почти взаимозаменяемые понятия. Но мне кажется, что это утверждение подразумевает, будто одно обязательно тянет за собой другое. И об этом позже мы тоже старались не думать.

Вероятно, наука так и не придумала слово, которым можно было бы охарактеризовать Мартина; это еще одна из причин, почему эти слова, этот рассказ о нем и о нас, должны быть написаны. Где бы Мартин ни был сейчас, эта история продолжается. И хотя в глубине души мне любопытно, хотя мне хочется последовать за нитью истории к ее развязке, рациональная часть моего сознания понимает одно: Мартина больше нет, и нет причин бояться.

Глава 4

Думаю, теперь мы достаточно близко узнали друг друга. За эти три дня мы мало что выяснили: только говорили, пили, а затем стали скучать и утомлять друг друга своим присутствием. Раньше никого из нас не вынуждали так жить: в тесноте рядом с людьми, чьи привычки и свойства вскоре начинают докучать и злить. Раздражение проявлялось по-разному: в саркастических замечаниях, пренебрежительных уколах, что выдавались за невинные реплики. В мелочах. В незначительных вещах. Никто из нас полностью не осознавал, во что нас втянули. Кто-то высказал беспокойство по поводу надвигающихся экзаменов, кто-то пожалел, что мы заперты в подвале, вместо того чтобы готовиться. Большую часть времени мы ждали, пока настоящий момент сменится будущим: состояние, очевидно характерное для детей, как мы осознали позже.

Прошлое, настоящее и будущее: отметки на линии, которая, возможно, является промежутком от начала до конца, а может, всего лишь продолжением чего-то. Обычно мы замечаем лишь ее малую долю — часто ли вы оглядываетесь на минувшие события и действительно ли извлекаете из них уроки? Часто ли вас словно грубо хватают за плечи, разворачивают и заставляют взглянуть на то, что может произойти? Возможно, это уже случилось; а может, не случится никогда.

Только одна вещь из будущего встает перед нами, как стена из камня и пепла, — это смерть. И смерть близкого человека иногда позволяет бросить краткий взгляд в наше будущее. В человеческом сознании смерть — странное и пугающее понятие; за свою жизнь люди учатся прятать свои страхи по разным углам. Откуда берутся эти образы — прах, сухая глина? Какая внутренняя сила вынуждает нас облачать смерть в традиционные одежды, холодные и отталкивающие? И почему смерть всегда находится под землей? Но ответ на этот вопрос лежит в самом вопросе.

Рассказ продолжается. Мои мысли и воспоминания о Яме стали резче, лица и голоса на распределенных позициях более отчетливы, чем я предполагала. Та ночь пришла и ушла в черноте, и второй день наступил лишь семью часами позже, ведь наши привычные часы отхода ко сну и пробуждения меняются медленно.

Майк открыл глаза и увидел темно-серые очертания своей подушки. Призрак сна ускользнул от него и, едва он попытался вспомнить видение, исчез насовсем. Заморгав, он перевернулся и потер лицо и плечи; прищурился, чтобы разобрать цифры на часах, но ничего не было видно. Сквозь пелену сна пробивался приглушенный свет; Майк поднялся на локте и огляделся. В пяти футах слева, к нему спиной, сидела Лиз и читала книгу, освещая ее карманным фонариком. Майк улыбнулся. Тайная жизнь Лиз Шердон, подумал он и перекатился на спину. Уловив его движение, Лиз обернулась через плечо.

— Доброе утро, соня, — прошептала она.

— Привет, — так же шепотом ответил Майк. — Давно проснулась?

— Слишком давно. — Она чуть выпрямилась, подтянув спальник к подбородку. — Я тебя разбудила?

— Нет, я уже сам проснулся. Хотя чувствую себя неважно.

Лиз захихикала.

— Я слишком много пива выпила. Не слышал, как я ползла к туалету в три часа?

— Нет, — с улыбкой ответил Майк.

— Слава богу, у меня фонарик, а то бы пошла по головам.

— Зачем ты взяла фонарик?

Она пожала плечами.

— Лампочки иногда перегорают.

— Я впечатлен, — признался Майк. — Ты и вправду все продумала, да?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты единственная догадалась взять полотенце. И теперь вот это. Не так уж это и важно, но я вообще не задумывался, что запихиваю в сумку.

— Наверное, я просто привыкла сама о себе заботиться.

— Это полезно, — заметил Майк, подумав, что она имела в виду.

— Возможно. — Повисла тишина. — Майк?

— Да?

— Тебе ночью снился сон?

— Не помню. А что?

— Ты что-то кричал.

Майк смутился.

— Правда? И что же?

— Да я не разобрала. Вот только что. Перед тем, как ты проснулся.

— Вот, уже разговариваю сам с собой. Помню, в прошлом походе старик Мармелад заорал: «Кролики! Будь они прокляты!» Так громко, что все проснулись, кроме него.

— Правда?

— Ага. — При воспоминании о том переполохе Майк улыбнулся.

Лиз смотрела в потолок.

— Когда фонарик горит, можно почти поверить, что над нами ничего нет, — прошептала она. — Вообще ничего.

Майк удивился ее словам, вздрогнул и неуверенно улыбнулся.

— Майк?

— Угу?

— Если хочешь, я тебе покажу кое-что.

— Что?

— Смотри. — Через секунду фонарик погас, и подвал погрузился в кромешную тьму.

— Смотри на дверь, — произнесла Лиз.

Майк невидяще уставился наверх. Перед глазами медленно плыли красно-зеленые круги, даже мягкий переход от света фонарика к полной темноте раздражал глаза. Постепенно круги исчезли.

— Видишь?

— Нет. Где? Что я должен увидеть?

— Наверху, там, где дверь. Почти в самой середине.

Майк напряг зрение.

— Нет. Ничего не вижу.

Раздался нетерпеливый шорох, и внезапно Лиз оказалась совсем рядом.

— Теперь видишь? — Маленькие девичьи ладони повернули его лицо вверх, к невидимой стене напротив, немного выше, чем он смотрел до этого.

— Кажется, да, вижу. А что это?

Над их головами, в черном небосводе, теперь, когда он знал, куда смотреть, виднелся слабый, но отчетливый маленький серый просвет.

— Замочная скважина, — прошептала Лиз и отняла руки от его лица. Через минуту Майк услышал, как она скользнула обратно в свой спальный мешок. — Правда, здорово, что в нашем небе есть звездочка?

— Довольно тусклая звездочка, — вздохнул Майк.

— Да, — согласилась Лиз. — Но все же лучше, чем ничего. И кажется, что она так далеко.

Майк кивнул.

— Да, пожалуй.

Щелкнул фонарик, и крошечное пятнышко утреннего дневного света снаружи померкло и исчезло.

— Не говори остальным, — попросила Лиз. — Это только для тех, кто рано встает.

— Хорошо. — Он задумался на минуту. — Знаешь что? — спросил он, и в этот самый момент задребезжал будильник Джеффа.

— Заткнись, маленький кусок дерьма, — простонал Джефф и шваркнул кулаком по будильнику. Из отверстия спального мешка Фрэнки показались ее руки.

— О боже. Который час? — пробормотала она.

С реки доносится шум детских игр и разнообразные звуки леса: насекомые, птицы, гудение тысяч растений и деревьев, греющихся на солнце. Через лес ведет широкая, утоптанная тропинка, но иногда она ныряет своими ветвями в густые дебри. Если забыть про мерный гул проезжающих машин, лес кажется первобытной чащей, и город за его пределами словно пропадает навсегда.

Мы гуляем в лесу, потому что в такой чудесный день нельзя сидеть взаперти; и еще потому, что нам так много нужно сказать друг другу; так мы сможем во всем разобраться.

— Продолжай, — говорит Майк.

— Это не так уж просто... Эта история тянется из далекого прошлого, все произошло намного раньше, чем школа или Яма.