Близится утро, стр. 48
Вода была словно мыльная – едва я провел ладонью по телу, как почувствовал отходящую, мутным облаком рассыпающуюся грязь.
Я вскинул руки, поднимаясь вверх…
И уткнулся в каменную корочку, покрывшую воду.
Когда я касался ее снаружи, каменный ледок рассыпался от легкого толчка. Но отсюда, снизу, из озера, он оказался неожиданно прочным. Я толкнул раз, другой, забарахтался под водой, уже путая, где верх, а где низ. Ударил в каменную корку ногой.
Камень держался. Словно это была скала, а не тонкая пленка.
Где же прорубь, в которую я нырнул?
Мутные клубы глины расходились вокруг меня в воде. Я видел, где свет. Но не мог пробиться к нему. Холод жег, сковывал кожу. Нестерпимо хотелось вдохнуть. Я опустился к самому дну, так что сдавило в ушах, оттолкнулся и снова рванулся вверх, изо всей силы ударяя в каменный лед.
Лед держал.
В глазах потемнело и нахлынул страх, подобного которому я никогда не испытывал. Даже заблудившись в недрах египетской пирамиды. Даже первый раз поднявшись в небо на планёре Хелен. Даже оказавшись в руках палача.
Вот она – судьба…
Я уже не дергался. Приник губами к каменной корке, будто сквозь нее надеясь воздух вдохнуть.
И в этот миг чья-то рука ударила сверху, прямо над моим лицом.
Невидимая преграда лопнула.
Я вырвался из плена.
Раскинул руки – и каменный лед захрустел, ломаясь и погружаясь в воду.
Маркус, сидящий на берегу, протянул мне руку.
Со всхлипом втягивая воздух – сладкий и чистый, век дыши – не надышишься, я выбрался на берег. Упал на камни – после ледяной купели они показались горячими.
– Что с тобой, Ильмар?
Я поднял голову. Никто, кроме Маркуса, и не проснулся. А мне-то казалось, что я боролся за жизнь изо всех сил, что все вокруг должны были услышать меня!
– Корка… камень… – Я закашлялся. – Она не ломалась из-под воды…
Маркус недоверчиво смотрел на меня. Да неужто он думает, будто я ради собственного развлечения под водой задыхался?
– Спасибо, – прошептал я. Потянулся за свитером, стал натягивать прямо на голое тело. Шерсть согреет лучше, чем льняная рубашка.
Маркус осторожно подцепил кружащуюся в воде каменную пластинку. Сидя на корточках, поднес к глазам ладонь, сложенную лодочкой, где кружился в воде прозрачный обломок. Неуверенно сказал:
– Наверное, это такой особый кристалл. Как скорлупа… яйцо можно сжать в кулаке и не раздавить, а птенец изнутри пробивает его клювом. А тут наоборот.
Я натянул штаны, еще раз сказал:
– Спасибо. Я тонул, Маркус. Я уже почти утонул.
Может быть, стоило еще что-то сказать – но у меня не было сейчас силы для слов.
Маркус кивнул. Выплеснул воду обратно в озеро. Почему-то он старался не смотреть мне в глаза. И когда заговорил, я понял почему:
– Я давно не сплю. Когда ты пошел говорить с Антуаном, я проснулся.
Вот оно что…
– И все слышал?
– У меня хороший слух… – виновато сказал Маркус.
Одежда липла к мокрому телу, и я никак не мог согреться. Но теперь об этом не думалось.
– Так кто же ты, Марк? – спросил я.
Он не ответил, он плакал.
– Скажи, что ты Искупитель, – попросил я. – Скажи, что ты вновь пришел к нам, что спасешь этот мир. Скажи, и я пойду за тобой, я умру за тебя!
– Я хочу блага… – прошептал Маркус.
Я взял его за плечи и заставил подняться с земли. Отвел к Хелен, мирно спящей на моем плаще.
– Ложись, Марк.
– А ты?
– Посижу, пока свеча еще горит. Не хочется мне спать, я лучше подумаю.
– О чем?
– Не знаю, – ответил я.
Глава третья,
в которой динамит крушит скалы, но Слово оказывается сильнее
Сон на холодных камнях отдыха не приносит, и поутру я чувствовал себя едва ли бодрее остальных. Всю ночь я просидел у воды, слушая мерный перестук капель. Вначале, пока горела свеча, при свете, потом – в темноте.
И о чем я думал, сам поутру понять не мог.
Луиза суетилась, то разминая Арнольду спину, то массируя Антуану ноги. Похоже, идея служения овладела ею в полной мере. Ох… дурное это дело – лепить свою судьбу с чужой. А Луиза явно старалась поступать как Сестра. Быть каждому доброй матерью и заботливой сестрой…
Не так все это должно быть. Не так!
Две тысячи лет назад что-то не сложилось. И нельзя нам сейчас ступать в отпечатки чужих шагов. Иначе – воцарится Маркус на престоле, издаст новые законы – мудрые и справедливые, подарит Слово – всем и каждому… вот только добра на земле больше не станет.
Но вслух я этого не сказал. Попрыгал, мышцы разминая, получил от Комарова кусок лепешки с круто перченым сыром и копченым мясом, запил скромный завтрак водой из озерца. Проводник наш, увидев порушенный каменный ледок, изменился лицом. Обвел всех страдающим взглядом, но ругаться не стал.
Чего уж теперь, поздно ругаться.
Через полчаса, сделав все утренние дела, мы вновь отправились в путь. В том же порядке, разве что Луиза теперь шла с Арнольдом, а Хелен с Антуаном.
– Ильмар, знаете, я привыкаю, – сказал вполголоса Петер. – Как-то забылось, что над нами камень!
И тут же сдавленно охнул, ударившись головой о низкий свод.
– А ты не забывай, – посоветовал я. – Бояться – не бойся, а забывать не стоит.
– Угу… – потирая лоб, пробормотал Петер. – О… больно-то как…
– Достань железную да приложи, – посоветовал я. За голову нашего гениального толмача я не переживал, наоборот, повнимательнее теперь будет. Меня больше интересовал коридор, по которому мы шли.
Это снова была штольня, пробитая человеческими руками. Исчезли каменные сосульки, исчезли неровные стены и причудливые своды. Вот следы от кирки, вот дырки от клиньев, которые поливали водой и щепили камень. Вот оставлена каменная колонна, подпирать свод. Значит, старая каменоломня тех лет, когда без пороха и динамита обходились…
– Фарид! – крикнул я. – Это куда мы вышли?
Не похоже было, что руссиец ходил здесь раньше, но вот по каким подземным местам пролегает дорога, явно был наслышан.
– Каменоломни! – бодро выкрикнул Комаров. – Мы на полпути к границе, господа! Здесь довольно легкий участок, десять километров пройти – как по бульвару продефилировать.
– А на рудокопов не наткнемся?
– Давным-давно все заброшено, – ответил Комаров. – Когда-то тут были железные жилы, вот и добывали руду. Потом камень, когда Аквиникум активно строился. А сейчас… даже на поверхности вход закрыт.
Все и впрямь шли бодрее. Бульвар не бульвар, но здесь и каменный пол был ровнее, и ход не столь извилист, как в природных катакомбах. Я-то уже давно в ритм втянулся, это как в строю по дороге маршировать – глаза смотрят, ноги ступают, а голова свободна. Хочешь – песню сочиняй, хочешь – размышлениям об окружающих красотах предавайся.
Только как в строю почему-то не о пейзажах думается, а о работающих на окрестных полях селянках, так и сейчас. Смотрел я в спину Хелен и размышлял о самом что ни на есть фривольном и легковесном.
Не пойму я ее. Значит для нее что-то вор Ильмар или же пустое место, один из случайных любовников. Вот и при встрече главная ее мысль была об одном: предатель я или нет.
Наверное, ничего я не значу.
Хотя, с другой стороны, а чего ж тут обижаться? Я тоже сердечными муками не терзался. Переживал, вспоминал, но спокойно, обыденно.
Трудное это дело – любить. Хоть человека – грубой плотской любовью, хоть страну свою – преданным сыновним почтением, хоть Господа – всем сердцем и душой.
Любил я когда-то женщину, сопляком безбородым был, а любил самозабвенно… Ушла та любовь. Одни подруги по городам остались.
Любил я когда-то Державу. Молодой, сильный, глупый… Где та любовь? Бегу от Стражи, поперек воли Дома иду.
Любил я Искупителя с Сестрой. Вор, тать, но любил, как мог. Вот только уже и зарекаться наперед боязно. Не я ли из Урбиса убежал, пренебрег наказанием?
А самое странное, что чем выше любовь, тем легче ее предают. Господа любят, но ради страны – монастыри разоряют, все заповеди нарушают! Державу любят, но ради любимой и страну предадут, и в чужую веру уйдут! Будто смеется любовь над всеми законами. Чем она чище и светлее, тем труднее ей следовать.