Чушь собачья, стр. 4
– А с той боксёршей? – напомнила она, не поднимая глаз.
Ратмир насупился, покряхтел.
– Н-ну… – сказал он. – Всё-таки, согласись, боксёрша – не болонка… И вообще! Что за наезды? Сама вон с директором…
Ляля вспыхнула.
– Я – секретарша! – с достоинством напомнила она. – Это часть моей работы!
– А это – часть моей!
Помолчали сердито.
– Она здесь? – Ляля вновь осмотрела зал.
Ратмир ответил не сразу. Погрустнел, развесил брылы.
– Нет её здесь, – сообщил он со вздохом. – Да и быть не может… У нас ведь, Ляля, нервы должны быть железные. А она себе, видать, слабину дала… Ну и результат: выкрутила голову из ошейника – да в бега!
– И что с ней теперь?
– Не знаю. Видел однажды на улице. Издали… Опустилась, по мусорным ящикам бутылки собирает… А работала – классно. Талант.
– Вспоминаешь её?
Ратмир замялся, заглянул в горшочек с остывающим мясом. Тут же проклял себя за эту заминку, разозлился и, вскинув голову, увидел, что Ляля сидит с застывшим лицом, уставив на него широко раскрытые с дышащими зрачками глаза.
– Покажешь?.. – шепнула она почти неслышно.
– Что?.. – растерянно переспросил он.
– Покажешь, как ты с ней это делал?.. После работы…
Теперь замерли оба. Губы Ратмира мгновенно пересохли. Он попытался взять со стола бокал – рука не слушалась. Наконец любовники (а они уже третий день являлись таковыми), кое-как превозмогли себя и вновь приступили к еде. Беседа их, однако, возобновилась нескоро. Потребовалось вмешательство одного из волосатых гигантов, подошедшего шумно поздравить Ратмира со статьёй в газете (вообще-то это было интервью). Причём глядел поздравляющий не столько на коллегу, сколько на его спутницу.
– Колли? – осведомился он наконец.
– Секретарша.
– Зря, клянусь Сократом! – добродушно пробасил гигант. По местным понятиям это был комплимент.
– Почему Сократом? – тихо спросила Ляля, выждав, когда обаятельный завсегдатай – несомненно, кобель – отойдёт подальше.
– Шутка такая. Сократ всегда клялся собакой…
– А-а…
Они доели мороженое и одновременно посмотрели на часы, когда на лестнице послышалось отчётливое цоканье пластиковых налапников о деревянные ступени.
– Ну вот и Дже… – завёл было чей-то радостный голос, но осёкся.
В зале стало тихо. А тут ещё обмерший у стойки бармен сделал неловкое судорожное движение – и под каменными сводами снова зазвучал «Собачий вальс».
Да, это был Джерри. Рыжий Джерри. Живой и относительно здоровый. С пластырем на левом ухе. Но главное заключалось не в этом. Он вбежал в зал на четырёх. В ошейнике и наморднике.
Нагловатый пьяненький подросток (надо полагать, сын или племянник хозяина) оглядел мутными глазёнками замерших от изумления посетителей и, поддёрнув поводок, произвёл губами омерзительный чмокающий звук, за который порядочная собака могла бы и глотку порвать. Но Джерри – повиновался. Задирая узкую длинную морду и преданно кося глазом на чмокнувшего, а может, напротив, старательно отворачиваясь, чтобы ненароком не увидеть лица коллег, он запрыгал, засеменил, подстраиваясь под неровный шаг нетрезвого оболтуса.
– Сидеть! – скомандовал тот, когда оба оказались у стойки. Потом спросил кружку пива.
Все оцепенело смотрели на происходящее и прикидывали в смятении, какие же неслыханные сверхурочные сумел выговорить себе этот рыжий ублюдок за нынешний свой позор.
Бармен медлил, не зная, на что решиться. Действительно, ситуация складывалась непростая и, мягко выражаясь, диковатая. С одной стороны в правилах нигде не записано, что в «Собачью радость» разрешается входить только в человеческом обличье, но это как бы подразумевалось само собой! Да и отставной бульдог Азорыч формально был прав, пропустив обоих в зал, поскольку на ошейнике Джерри болталась бляха, а поводок недвусмысленно указывал на то, что нагловатый тинейджер пытается проникнуть в погребок отнюдь не самочинно, но в качестве протеже своего же собственного пса.
Бармен взял бокал, поднёс его к сияющему кранику и снова засомневался. Но тут на помощь ему пришёл тот самый волосатый гигант, что несколько минут назад поздравлял Ратмира со статьёй. Медленно приблизившись к стойке, он подобно утесу воздвигся перед ожидающим пива щенком. Протянул окутанную рыжеватой шерстью лапищу – и «Собачий вальс» оборвался.
– Собакам сюда… нельзя… – тяжко, будто камни ворочая, известил великан, непонятно, впрочем, кого имея в виду. – Тут… люди… обедают…
Подросток смерил громаду дерзким взглядом, прыснул.
– Люди?.. Тут?.. – Он оглядел зал – и ухмылка стала медленно сползать с его не шибко умного рыльца.
Стремительно трезвея, он увидел воочию, как обращённые к нему лица меняются, становясь подобием грозно наморщенных собачьих морд. Овчарки, мастиффы, ротвейлеры – и вся эта свора молча, не мигая, смотрела на него в упор. Потом в полной тишине померещилось низкое нарастающее клокотание многих глоток. Рыжий Джерри заскулил, прижался к ноге, потом сообразил, что неважная это защита, – и стремглав кинулся к выходу, таща за собой не слишком упиравшегося юнца. По лестнице он проволок его с грохотом.
Молчание длилось ещё несколько секунд.
– Я с ним больше за один стол не сяду… – возмущённо выдохнул кто-то.
Все одичало оглянулись на голос.
Глава 3.
Волчий скок
– Успеваем? – тревожно спросила Ляля, взглянув на часы.
– Успеем, – буркнул Ратмир.
– Ты-то успеешь! – огрызнулась она.
Обеденный перерыв у четвероногих сотрудников, согласно закону о трудовых взаимоотношениях, был на пятнадцать минут длиннее, чем у двуногих, что являлось постоянным поводом к зависти и злословию со стороны последних.
Костью раздора, выражаясь фигурально.
– Да кто из нас собака, в конце-то концов! – надрывалась мордастая пучеглазая бухгалтерша – сука редкая. Вопила столь широковещательно, что пришлось однажды тронуть скандалистку клыками за икры. Визгу было…
– А не дразните… – величественно изронил директор, к которому эта дура побежала жаловаться (нашла, кому!). – Вы бы ещё палец в распределительный щит сунули!
С тех пор на открытую травлю склочница не отваживалась, но исподтишка продолжала, конечно, урчать и злобствовать…
Выбравшись из погребка в горячий, отдающий машинной гарью воздух, Ратмир и Ляля некоторое время шли молча. Собачье и человеческое достоинство Ратмира было уязвлено. Да и Ляля после того, что стряслось несколько минут назад, чувствовала себя не слишком-то комфортно.
– Дерьмо собачье! И я ещё с ним из одной миски лакал! – сдавленно говорил Ратмир. – Лишить его бляхи, пса позорного! Собраться всей Гильдией – и лишить… Так ведь не позволят – вот что обидно-то! Последнее слово – за хозяевами…
– Сам сбежит, – проницательная, как и все женщины, предрекла Ляля. – Вы ж его теперь загрызёте…
Ратмир прикинул, повеселел, а тут вдобавок подвернулась возможность сорвать дурное настроение на ком-то постороннем. Из переулка навстречу им выбежал на четвереньках голый юноша без ошейника – и Ляля ахнуть не успела, как её спутник отвесил приблудному пинка. Тот взвизгнул, шарахнулся, потом внезапно вскочил на ноги, принял некое подобие боевой стойки, но, оценив мощную сухую фигуру обидчика (квадратный корпус; сильная, мускулистая, без складок шея; курносая, слегка брыластая морда; немигающие карие глаза), сообразил, что перед ним, скорее всего, боксёр – возможно, в обоих смыслах этого слова, после чего мигом вернулся на четвереньки – и опрометью кинулся за угол.
– За что ты его? – вскрикнула Ляля. – Он же так работу ищет!..
– Ну вот куда собачники смотрят?.. – раздувая ноздри, прорычал Ратмир. – Идёшь на поводке – по нескольку раз ведь остановят, да ещё и штраф с хозяина слупят… дескать, справки нету о прививках! А когда надо – хоть бы один показался!.. – Вздёрнув губу, недобро взглянул на облупленный угол здания, за которым только что исчез обиженный. – Его счастье, что у меня обед! Был бы я сейчас при исполнении…