Россия за облаком, стр. 32
В самом деле, чего говорить? Всего-то полгода домой добирался.
На радостях Платон даже на базар не поехал, свалил сено во дворе, Чюдою в подарок. И все были довольны, один только Николка проворчал, что если уж собрались на рынок, то ехать надо. Брюзгу слушать никто не стал, и наутро отправились домой, стремясь поскорей принести добрую весть Шурке.
– Никитушка, – спросила Фектя, когда они уже на телеге устраивались, – больше-то ты на войну не поедешь?
– Да уж, хватит, – согласился Никита. – В часть съездить, конечно, придётся, начальству сказаться, что живой, про погибших ребят рассказать, документы получить. Срок контракта у меня через два месяца истекает, так что, думаю, меня просто отпустят. Отпуск-то у меня не отгулян за два года, так что ещё и заплатят сколько-то…
– И много ты так зарабатываешь? – спросил младший брат.
– Сколько ни есть, всё деньги. Свои, не краденые.
– Не так надо зарабатывать.
– Ладно… вернусь – научишь.
Фектя слушала, умиляясь сердцем. Славный мальчик Миколка… да и Никиту жизнь, кажется, уму научила, больше под пули не рвётся. А дома – Митрошка… Шуру жаль, конечно, зато малыш не в чужих людях, а при себе. По новой моде младенца надо каждый день купать. Глупость, конечно, от грязи ещё никто не умирал, зато сколько радости! Митрошка в корыте руками-ногами мутузит – брызги во все стороны! Как накупается, то его в простынку – и насухо вытирать. А он – мягкий, тёплый… А вчера Митрошка сказал: «Ба!» Шурка не верит, мол, рано ещё. Но Фектя знает, это он ей сказал.
Платон внука тоже любит. С чердака стащил старую Николкину колыбель, поправил, повесил на крюк. Теперь вечерами, прежде чем спать ложиться, обязательно сидит рядом, смотрит на Митрошку. Когда в город ездил с Сергеем говорить, то привёз коляску. Надо было бы заодно и кроватку, и вещички детские и Шурёнины, раз уж так сложилось, что в городе Шурка больше жить не будет. Жаль, не сообразил, мужики вообще недогадливые, но если им на недогадливость попенять, злятся страшно. Когда Фектя спросила, что Сергей сказал о ссоре с Шуркой, то Платон ажно лицом почернел.
– Говнюк твой Сергей. Ещё раз увижу – до смерти убью.
Больше Фектя ни о Сергее, ни о брошенных вещах не поминала, нечего зря лихо будить. Были бы все живы да здоровы, а добра – нового наживём.
Глава 5
Никита вернулся скоро и уже с гражданскими документами. Рассказал, что банду Рашида Магометова, в чью засаду они попали, через пару недель разгромили, но несколько человек сумели скрыться, во всяком случае, самого Рашид-бека не нашли ни среди убитых, ни среди пленных.
О планах на будущее Никита говорил неопределённо. В деревне – куча дел, хотелось бы завести серьёзное хозяйство, купить трактор, земли взять гектаров двести, ферму построить, да и лён сейчас в большой цене. Но и учиться охота, благо что перед Никитой после контрактной службы все вузы открыты, только выбирай.
Фектя сына понимала. Жениться ему надо, а по окрестным деревням невесты не найти. С городскими тоже связываться, что с фальшивой монетой. Напорешься на серёжку лопастова в юбке – греха не оберёшься. Найти бы в старом Ефимкове невесту, сироту-бесприданницу, чтобы ей мужнина семья родней родной стала… Сама Фектя как раз из таких была. Но для этого в Ефимково нужно не наездами на денёк, а на подольше. Поэтому Фектя всячески поддерживала желание Николы съездить в гости к Чюдою хотя бы на неделю. Сперва Николка, за ним – Никита. А там, дело молодое, вечерами парню в пустой избе на пару с крёстным сидеть невесело, на улицу потянет, а в Ефимкове девок много, и на Троицу большое гулянье…
Братья о Фектиных матримониальных планах не догадывались, но в пустую, без сена, поездку собирались вдвоём. Никита с Гориславом Борисовичем должны были вернуться через день, а Николка остаться в гостях недели на две.
Горислав Борисович обычно спал до полудня, так что приходилось ждать, пока он проснётся. Никита, не отвыкший от оружия, чистил отцовское ружьё, Никола просто сидел, наблюдая за работой.
– Вот отвезу тебя, поеду в город и выправлю охотничий билет. Осенью все утки будут моими.
– Вау! Да из этого ружья только отец способен палить! Оно же старое!
– Старый конь борозды не портит, – рассеянно отвечал Никита, разглядывая сломленные стволы на просвет, – жаль, что и глубоко не пашет. Видишь, клеймо: «братья Гольтяковы» – это же ручная работа, стволы из дамасской стали с сильным получоком. Если картечью стрелять, кучность у такого ружья лучше, чем у нарезной винтовки. Сейчас такие ружья если и сохранились у кого, то изработанные, а у отца – новенькое. Он из него почти и не стрелял.
– И сколько такое ружьё стоить может?
– Я откуда знаю? Ты не на цену смотри, а на тактико-технические данные. В армии тебя этому быстро научат. Кстати, тебе же вроде бы этой весной в армию идти…
– На медкомиссию я ходил, а так – повестки не было.
– Заныкал? – догадливо спросил Никита. – И к дяде Чюдою намылился подальше от призывной комиссии?.. Что могу сказать? Ты сам себе злобный Буратино. Осенью в армию идти – чистое мучение. Учебка-то быстро пролетит, а потом в самый собачий холод – на полигон. Так что гуляй покуда, но зимой наплачешься.
Никола вздохнул чуть заметно: «Как ни крути, а в армию – идти». Это военкому можно на лапу сунуть, а с домашними как быть? Ни брат, ни отец его не поймут. Отсталые люди.
В Ефимкове, когда Никита и Горислав Борисович уехали, Колька впервые почувствовал себя неловко. Привык с малолетства катать туда и обратно, а тут вдруг осознал, что не он ездил, а его возили. Нет Горислава Борисовича, и немедленно легла между Николкой и домом непроходимая сотня лет. Вот случись завтра что с дядей Славой – и всё, пропал Николка. Домой захочешь, а не получится; за день приблизишься к своему времени на один день и ни мигом больше. И добро бы просто на пути встали часы, минуты и десятилетия, а то – войны, революции, голод, правление тиранов и прочие удовольствия. Неуютные времена.
Однако раз приехал, надо делать дело. Мать послала с собой всяких припасов, и не на две недели, а на целый месяц: круп всяких, сала и солонины, но сидеть у крёстного и варить кашу Никола не собирался. Не для того ехал.
Нужно было попадать в город. На лошади, даже по здешней плохой дороге, это три часа. А пешком? И ведь что обидно, автобус не ходит, и попутку не поймать, и даже такси из города не вызвонишь. Пацанам рассказать, не поверят, что такая дикость в жизни бывает.
Собрался и пошёл пешком. Вышел до света, но поспел едва к полудню. На этот раз бродить по грошовым рядам не стал, сразу отправился к старичку, торгующему подержанными образами. Тот Николу признал, хотя и в прошлый раз не посчитал его за серьёзного покупателя. Образа покупают люди основательные. Обычно случается такое, когда дочерей замуж выдают или после раздела семьи, чтобы восполнить недостачу в иконах. А молодому мужику старшие должны благословение дарить, на свадьбу да на рождение внуков.
Однако какой ни есть, но пришёл покупатель. Старичок начал показывать товар. Иконки плохонькие, иные осыпались наполовину и неумело подмалёваны. Никола, уж на что экспертом не был, но от такого добра отказался.
– Это мне не годится.
– Бери, бери, дёшево отдам. Годится – богу молиться, а не годится – горшки накрывать.
– Мне нужны хорошие.
– За новыми – в церковь иди. В церковной лавочке всякого новья полно. А у меня, уж прости, старьё.
– Новьё мне без надобности. Мне старые образа нужны, – Никола приостановился и добавил значительно: – Строгановская школа.
– Так и я ж о том самом! – вскричал старичок и ухватил самую здоровую из досок, с которой гневно взирал не то Иисус Христос, не то сам господин исправник. – Она самая строганская школа и есть! Посмотри, как выстрогана, простым стругом так не выгладишь, тут рубанок нужон! Паркетная гладкость, на ей хоть танцуй!