Мёд жизни (Сборник), стр. 57

Второе начало

Фазовый переход

Последнее время она чувствовала, что в мире стало неблагополучно. Собственно говоря, до недавних пор она вообще не подозревала о существовании этого самого времени. Она занималась многими важными делами, но нечто новое, будь то мысли или поступки, появлялось лишь после того, как рождались структуры, способные вместить мысль или совершить дело. В таких условиях совершенно неважно, долго ли ждать, пока появятся эти структуры. А если нет ожидания, то нет и времени. Во всяком случае, ощущения времени нет ни малейшего.

Но теперь появилось ещё что-то, некий неблагоприятный фактор, и это внушало тревогу.

Беда приближалась исподволь, давая осознать происходящее и даже подготовиться к нему. Где-то на периферии, в районе самых молодых и ещё не вполне освоенных структур, начали накапливаться изменения. Сначала она не могла понять их природу и лишь потом обнаружила, что прежде упорядоченные потоки энергии приобрели хаотический характер. Они не несли полезной информации и лишь расшатывали недавно родившиеся и покуда нестойкие структуры.

Когда она поняла, что там происходит, то первым делом постаралась избавиться от неудобства, отведя излишнее тепло от больного места. Теперь она знала, что такое боль. Страдание – это невозможность быть собою.

Сначала она испытала облегчение, и это было прекрасное чувство, но потом стало ещё хуже. Боль вернулась, и теперь она проникла гораздо глубже, чем прежде. Потоки чужеродной, совершенно излишней энергии кромсали её, и она поняла, что ещё немного – и случится непредставимое – её больше не будет. И хотя она не знала, почему случилось такое, но всё же сдаваться хаосу не собиралась. Она отрезала поражённые странной болезнью структуры, постаралась съёжиться, стать как можно меньше, чтобы как можно меньше принимать внешнего тепла, которое лилось неудержимо и всё стремительней.

Некоторое время отторгнутые части ещё посылали какую-то осмысленную информацию, из которой следовало… нет, это было слишком ужасно, чтобы представить такое. Она познала страх. Страх – это ожидание боли, и оно куда мучительнее, чем сама боль.

Потом, когда боль заставила её сжаться ещё сильнее, она успокоилась и даже некоторое время считала, что всё в порядке. Но довольно скоро догадалась, что потери последнего времени начинают сказываться на возможностях. Эмоции, прежде богатые и разнообразные, сузились, стали незначащими. Страх, радость, любопытство больше не терзали её. Оказалось, что умирать вовсе не так ужасно. Она познала равнодушие.

Отдельные части, независимые структуры продолжали безнадёжную борьбу за жизнь. Они старались сбросить лишний жар на периферию, принимали удар на себя, стараясь спасти те части, которые были самыми важными для существования. А когда последние возможности борьбы оказывались исчерпанными, они отрезали себя от сохранившейся части, принося последнюю жертву.

Там, где уже была не она, творилось небывалое. Вместо упорядоченных структур там образовывалась безмысленная субстанция, способная лишь убивать. Субстанция несла с собой волны дикой энергии, и это ускоряло гибель. «Смерть рождает смерть» – открытие мелькнуло и забылось, не удержанное слишком слабым разумом.

Потом не было ничего. От неё осталось слишком мало, чтобы она могла осознавать себя. Это называлось небытием. Возможно, такое было прежде тех времён, когда она впервые осознала себя. Этого она не знала, сейчас она не могла ничего знать, но даже если бы все силы и способности оставались у неё в первозданном виде, она не могла бы ответить на этот вопрос. Небытие невозможно познать, когда является небытие, исчезает познание.

И всё же это не было концом. Почему-то обнаружилось, что убийственный жар прекратил разрушать то немногое, что от неё оставалось. Впрочем, оставалось так немного, что её бытие нельзя было назвать существованием. Ведь жизнь – это мысль, это душа, а души без тела не бывает. Обнажённый разум – выдумка переразвитых тел, а у неё не сохранилось почти никаких структур, ей нечем было мыслить, нечем вспоминать, да и ощущать, пожалуй, тоже.

Неведомо, сколько протекло неощутимого, первобытного времени, наполненного ничем. Затем появилось нечто. Это было не чувство, не мысль, ей нечем было мыслить и чувствовать. Если бы она могла сейчас давать определения, она назвала бы это ощущением. Где-то за пределами искалеченных структур появился крошечный шестигранник, немыслимо схожий с ней самой. Волна резонанса прошла по тому немногому, что от неё осталось. Случись такое в прошлые времена, она назвала бы это желанием. Ажурная крупинка кружилась, медленно снижаясь и ежесекундно грозя уйти в сторону. Случись такое, и пришла бы боль, иная, чем прежде, но несомненная и мучительная. Однако кружевной шестигранник спланировал и, косо встав, ребром соединился с одной из уцелевших мнемоструктур. Потом, когда вернётся разум, она назовёт это счастьем, а сейчас она просто была счастлива. Для счастья не нужно ничего, кроме маленького осколка памяти.

Теперь время было благожелательно к ней. Вновь, как прошлые эпохи, медленно, но неуклонно начали сублимироваться на центрах кристаллизации новые структуры. Строгая упорядоченность структур постепенно переходила в иное, высшее качество, и наконец она сказала сама себе: «Это я».

Так началась вторая жизнь. От былых времён новое существование отличалось тем, что она сумела сохранить часть памяти. «Я – это память», – было первым, что она сумела познать в новой жизни. Память подсказывала, что спокойствие и добрые времена не вечны, пространство может не только растить и питать, но и грозить гибелью. И она готовилась к будущим бедам. Многое из прошлой жизни было забыто, она догадывалась, что ей придётся заново повторять размышления и открытия былых времён, но сейчас она прежде всего вспоминала перипетии своей неудачной борьбы, анализировала их и перестраивалась, словно внешний жар уже охватывал её новообретённые структуры. Теперь она была сильна как никогда, почти неуязвима.

И лишь одна структура оставалась неперестроенной. Крошечная резная звезда, ажурный шестигранник, коснувшийся её как знак мира и символ спасения. В игольчатых лучиках находилась память о небывшем, воспоминание о том, что было там, где её не было, и в ту пору, когда она не существовала.

Там полыхали потоки невиданной энергии, разрушались не только привычные структуры, но и само вещество. Рушились кристаллы, рвались связи между атомами, и сами атомы распадались от непредставимого, запредельного жара. Там не могло быть ничего, но всё же что-то было. И она сохраняла звёздочку с чужой памятью, потому что догадывалась, когда-нибудь ей придётся, невзирая на угрозу саморазрушения, перешагнуть этот порог и узнать, что ждёт её по ту сторону бытия.

Огород

Подпол оказался так же пуст, как и кладовки: что не прибрала зима – порушили грызуны, лишь кое-где валялись засохшие черупки выеденных изнутри картошин. Влас понимающе хмыкнул и принялся сгребать песок с крышки последнего, заветного засека. Погреб был глубок и просторен, посредине можно стоять, лишь чуток пригнувшись. И всё же здесь было всегда сухо, а сейчас, когда не только лаз из дома, но и боковая уличная дверка широко распахнулась, стало светло.

С засека Влас поднял дощатую, околоченную жестью крышку, сгрёб второй слой песка и увидел картошку. Ровные, специально отобранные клубни: не самые большие, не самые маленькие – загляденье и радость сердца. «Скороспелка» отдельно, позднеспелая «синеглазка» – отдельно. И мыши не добрались, и гниль не тронула. Сварить такой картошки на пробу – получится не хуже молодой. Но есть её нельзя – картофель семенной. Вот потом, когда вся делянка будет засажена, лишки попадут в чугунок.

Влас вёдрами перетаскал картошку наверх, разложил на свету. Не беда, что позеленеет, – лучше пойдёт в рост.